Песнь о вещем и вещном
Нет сомнения, что вещные права и высшее выражение их – право собственности – появляется с первых моментов человеческого общежития.
(М. В. Буданов)
— Где вещи, Олег?!
— Умыкнул печенег...
— Богов наших дар!
— Пора — бить хазар.
Как ныне сбирается вещий Олег
с вещизмом хазарским покончить навек!
Отмстить неразумным — чтоб в разум приве́сть —
целебной слыла древнерусская месть.
Со многих сторон приходили за ней —
народы, что звери — находит врачей
не разум, а но́здри да ноги ведут.
Случится такое чего и не ждут.
Целители шустро, где надо прижгут,
болезни — отходят, хромые — бегут,
глядишь, векову́хи рождают дитя́ть —
опи́сают так… что и не описа́ть.
Смекай — протекает культурный обмен
друг другу, казалось бы, чуждых систем.
(Во славу — нады́бал Оле́же добра́,
свого́-не-свого́ — словом, «наша взяла́»!)
Князь разумом смел — есть добро́ и добро́ —
в добре (в том, что вещь) прикровенное зло.
В добре, прирастающем в стане врага,
узри́т любому́др — кулаки, хвост, рога.
(Домыслил Олег, разжимая кулак —
добро с кулаками — эк, сказано-т как!
Не ведал и вещий, что будет кулак
с добром раскулачен — случится же так!)
В зачатке с вещизмом начать бы кончать —
с степным коммунизмом град Киев венчать,
который — нет, тут уже́ нет моих слов —
цитирую: «матерь еси городов»…
Хазару хазар — друг товарищ и брат.
На Древней Руси — в смысле братства — не так
Брат братца, бывалоча, так братанёт —
с лесами да степью брататься пойдёт!
Попортили — с Богом! — хазарский уют,
чудес было много, да чуд, да причуд.
Олеже ж вздыхает: «Добро, не в добро,
врагом осквернённое — так… барахло! —
во вражьем добре, как мы зло углядим?»
Дружина с трудом поспевала за ним.
Был княжеский конь благородных кровей —
что белая лебедь средь жухлых степей —
казался посланцем иной лепоты,
луной освящённой в купели мечты,
вся сбруя горела, как солнца дары,
смеялась, змеясь, — есть иные миры!
И в ум князю встряло — есть град Цареград,
соборы нездешним сияньем горят —
соборность там ведают, в ней де, добро,
что в прах обратит злато, медь, серебро.
На наших богов с колоколен плюют.
А баб там из рёбр, из мужичьих, куют.
Вот то любопытно — задумался князь —
иная у баб, стало быть, ипостась
(у вещего вещие мысли пошли,
болел за грядущее русской земли)
научимся ежели эдак ковать —
народу, без меры, смогём… настрогать.
Медведев — порадуем — это наш зверь
тотемный… запел князь: «пой лён-конопель...»
Волшебностью слов эта песня могла
кудесников вызвать на всяки дела —
наскрозь прозреваючих княжьи мечты —
с князьями, вестимо то, бывших на «ты».
Кудесники шастали вкруг по лесам —
чудесили здесь, а кудесили там.
Из тёмного леса вылазит хипарь,
да князю, бух в ноги:
— Дай пить, господарь!
— Шоло́м зачерпните юро́ду воды.
— Ты, чай, не хазарин? Нет хуже беды,
чтоб князь… да водою — народ — угощал!
Зря брови нахмурил — ты правде бы внял —
я ж сущей просил у тебя ерунды —
ковша медовухи, тогда бы («тоды́»)
судьбу бы твою, враз, тебе расписал.
— Налейте ханурику!
Крякнул, сказал:
— На год только вижу!
— Налейте ещё!
— На два…
— Заливайте в него! Что? Ещё?
И вот языком заплетать тот тут стал —
того… что бы трезвым умом не сыскал —
ни слухом не слыхивал про Цареград,
а тут — что читает — знать, знаки летят
в — нетрезвостью, в дым, пообчищенный — ум,
слагаясь в бездумии не наобум,
пристойною вязью, как будто рука —
незримая — ведает наверняка
какие судьба заплетает узлы —
гляди де, под ноги — знай, людь — не козлы!
Дивится дружина — Ну, чу́дик-маста́к —
руками махает, в глазах блеск и мрак,
на князя попёр:
— Не боюсь никого…
но примешь ты смерть от коня своего!
И конь вдруг заржал. Гордо вскинулся князь.
Хотел провещать:
— Сгинь, болотная мразь —
хазарский наймит — для того говоришь,
чтоб я свой набег обесславил. Шалишь!
Но, всё ж пересел на другого коня.
Что ба́ить… всё знаете лучше меня!
…Со князем пирует вся княжеска рать —
да кто бы не рад на халяву пожрать —
а что заработано ратным трудом,
во славу, в веках отрыгнётся пото́м,
и, летопись правя, глотая слюну,
монах-черноризец даст волю уму!
