Жизнь поэта. книга 1-я. пр.4. стр.21-40
Белая акация
В мае расцвела.
О, какая грация!
Всех с ума свела!
Но лишь один я -
Чокнутый -
Ночью к ней хожу!
На коленях, согнутый,
На неё гляжу!
* * *
Детство. Как оно прекрасно! Хотите, верьте, хоти-
те нет, (это - для молодых, пожилые знают на собствен-
ном опыте) я помню сейчас в свои семьдесят лет – поч-
ти каждый день своего детства, иногда в мельчайших
подробностях, но часто забываю, что вчера ел.
В конце лета, вечером я прихожу домой и улавли-
ваю божественные запахи, которые обычно бывали зи-
мой, когда резали гуся. Мать говорит:
- Сынок, мой руки и быстрее за стол! Мы уже давно
тебя ждём!
Но они всегда ужинали без меня. На столе, привыч-
ные для меня: фрукты, овощи, камбала, от которой, ме-
ня уже воротит, кувшин с чачей (грузинским самого-
ном), два гранённых стограммовых стакана и прикры-
тый чугунок3. Мать открывает его, накладывает содер-
жимое в миску и ставит передо мной. Отец наливает в
оба стакана чачу и говорит мне:
- Сынок ты знаешь, какое сегодня число?
- Нет! Но я знаю, что скоро будет первое сентября
и надо идти в школу.
- Ты родился 20 августа 1940 года. А сегодня 20 ав-
густа 1950 года.Тебе сегодня исполнилось - 10 лет. За
тебя, сынок!
Они выпили, а я - закусил.
- Пап, значит, с завтрашнего дня я стану на год стар-
ше и мой год рождения будет уже не 1940, а 1939?
21
- Почему ты так решил? День рождения и год рождения –
никогда не меняются.
- А у Резо три дня назад тоже был день рождения. И
он сказал ребятам,что он был с 1940 года, а стал с 1939,
а мы с ним ровесники.
Они засмеялись, а я заплакал и молча, стал уминать
тушёную картошку с гусятиной.
Гусей в совхозе держала только наша семья. У всех
остальных были утки. Куры - не в счёт. Курей, этих не-
прихотливых птиц - держали все. Стадо гусей у нас до-
ходило до 30 особей. Это в лучшие для них годы. Но до 15 -
было стабильно. Года три у этой оравы был крупный,
красивый, гордый и злой вожак. Имени у него - не было.
Но кличка была - «Задира». Он конфликтовал со всеми.
Нападал, цеплялся за одежду клювом и начинал лупить
своими огромными крыльями. Он нападал даже на моего отца,
его хозяина. Не трогал только мою мать и маленьких детей,
лет до пяти. А с ним мы были постоянно «на ножах». Увидев
меня, он бросался в бой и, у нас начиналась схватка, но не
настоящая, а как бы – по договоренности,чтобы не причинить
никому вреда.
Сейчас мне кажется - гусак на мне отрабатывал технику боя.
В бараке, в котором я жил - было шесть комнат, шесть
квартир. С южного торца дома, была наша квартира и соседей,
которые постоянно менялись. С северного торца был совхозный
магазинчик со складом. В центре дома, с выходом на обе
стороны, был коридор, по сторонам которого располагались
четыре квартиры, по две с каждой стороны. В одной из них
жила армянская семья. Отца звали - Соло;;. Местные, окликая
его, ставили ударение на последней букве, приезжие из
России - на второй. Какой-то чудак дал ему кличку «Соло на
скрипке». Наши сараи были рядом и мы в течение дня пос-
тоянно контачили. Соло держал коз, как и мы. Он был
22
злым человеком. Это большая редкость у армян. Так вот
только Соло выходил во двор гусак «Задира» стреми-
тельно нёсся к нему и вступал в схватку. Но не так, как
со мной, а по-настоящему. Соло хватал его за шею и
отбрасывал от себя, но гусак лез снова и снова, тогда
Соло начинал бить его ногами, но затем отпускал и захо-
дил в сарай. Хотя преимущество было на стороне боль-
шого сильного человека, схватку всегда выигрывал «За-
дира» гусак и затем гордо шёл к своему гарему. Однаж-
ды, когда Соло нёс пучок травы для козлят и к нему
подбежал «Задира», Соло стукнул этим пучком ему по
голове и выбил глаз. Я всё это наблюдал. Гусак ушёл в
стаю и долго стоял на одной ноге, спрятав голову под
крыло. То-ли он плакал от боли, то ли ему было стыдно
за своё поражение. Но Соло винить за это не стоит. Он
же сделал - не специально. Просто так получилось. Это
я понимаю сейчас. А тогда в душе у меня всё кипело.
Подраться с Соло я – не мог. Даже обругать - не мог. На
Кавказе принято уважать и почитать старших.
Наши козы паслись всегда вместе. Их пригоняли до-
мой: то я, то дочка Соло - Каринэ. Я ринулся к козам,
по пути схватил хлыст и начал стегать недоумевающее
животное – козу злого Соло. До сих пор помню её удив-
лённые, нет, я не ошибся, не испуганные, а именно
удивлённые глаза, они, как будто спрашивали у меня:
- За что ты меня бьёшь? Ведь я ни в чём не виновата.
Отхлестав её, я гордо, как гусь «Задира» удалился.
Потом мне всегда было стыдно за этот поступок.
И уже со следующего дня, отошёв от злости, я стал
подкармливать чужую козочку травой. Собирал боль-
шую охапку травы, приносил козам и в первую очередь
кормил козу Соло, затем нашу козу.
-Что-то наша коза, целую неделю, даёт на пол-литра
больше молока! Сказала мать отцу.
Теперь уже наша коза смотрела на меня удивлённо,
23
почему я это делаю, вначале кормлю чужую козу.
Животные, как и люди, многое понимают.
Ещё два поступка, совершённые мной в детстве, за-
тем каким-то образом отразились в моей жизни.
Я страстный рыбак. А вот охоту - не люблю. Причи-
на, видимо - в следующем. У нас в детстве не было та-
ких игрушек, как сейчас. Дети того времени, даже де-
вочки, играли в войну. Оружием нам служили обычные
палки, вместо детских автоматов и пистолетов и, конеч-
но - рогатки. Мы вытаскивали резинки из собственных
трусов и мастерили рогатки. Они были самыми различ-
ными. Рогатины были проволочные, деревянные и пальчи-
ковые. Пальчиковыми мы пользовались секретно в
школе и в клубе, при показе кинофильма. Привязывали
резинку за два средних пальца левой руки, правой
вставляли в резинку кусочек мандариновой кожуры и
снизу, чтобы никто не видел, пускали эту пульку вдоль
ряда. Если пулька попадала в тело – это не ощущалось,
а если в лицо - было больно. Но, не дай Бог - если
она попадала кому-то в глаз, то пострадавший выходил
на несколько дней из строя. Если кого-то ловили с
этим «оружием», то двойная трёпка ушей была обеспечена.
Одна – от поймавшего взрослого, вторая - от родителей.
С рогатками мы охотились на мух и пауков, также
поражая их пульками из мандариновых корок.
Однажды, когда я присматривал за козами, чтобы
они не зашли на мандариновую плантацию, невдалеке
24
в середине мандаринового дерева запела птичка. Очень
красиво. Что это была за птичка - я не знал, но стал,
как настоящий охотник медленно подкрадываться к ней.
Цитрусовые деревья - низкорослые, высотой от двух до
пяти метров. Певунья сидела на высоте метра в два-три.
В кармане у меня всегда были мелкие камушки. Ими
мы стреляли на спор, на дальность. На птиц никогда и
никто не охотился, кроме кошек, и птицы подпускали
нас очень близко.
С расстояния в два метра я прицелился и точно попал
ей в голову. Пение сразу прекратилось. Она медленно
по листочкам скатывалась на землю.
Через несколько дней, когда мы шли вместе с мате-
рью и запела такая же птица, я спросил:
- Мама, как называется эта птичка, которая так краси-
во поёт?
- Соловей, сынок. Если ты станешь интересоваться
пением птиц, то никогда не станешь их убивать.
- А я их и не убивал, резко выпалил я и краска залила
мне лицо. Мать, догадалась, ведь дети не умеют врать.
Нет, рогатку я носил в карманах ещё целый год, но на
птичек уже больше – не охотился. И затем, когда пере-
ехал в Татарию и у меня появились друзья охотники, я
всё равно не смог стрелять в птиц.
25
По этому случаю мною написаны следующие сти-
хотворения:
Я - не охотник! В птичек - не стреляю!
Пусть летают, наслаждаясь пеньем,
Иногда я птицей стать мечтаю
И смотрю на птиц всегда с волненьем.
Если соловья, порой услышу,
То его я слушаю - часами,
Песни соловья мне «сносят крышу»
Майскими уж тёплыми ночами.
О любви он песни сочиняет,
Посвящает песни лишь любимой,
Без неё он плачет и страдает,
Без подруги - в сердце он ранимый.
* * *
Я - рыбак! Ну, разве это странно?
Не - охотник, в уток - не стреляю!
На рыбалку мчусь я - утром рано,
Место, коль досталось - занимаю.
На рыбалке - телом отдыхаю,
Отпускаю душу - на охоту,
Карасей, подлещиков - таскаю,
А душе - куражится охота,
Как лошадку - облако седлает,
С пьяным ветром в небеса несётся,
Мне, как потаскуха - изменяет,
Сверху, может - надо мной смеётся.
Что ты ржёшь, душа моя - путана?
Улетела? Так катись ты к чёрту!
Возвратиться - я просить не стану!
И не буду рвать себе аорту!
Да, я – рыбак! Совсем это не странно!
Не охотник в уток не стреляю,
На рыбалку мчусь я утром рано,
Там душой и телом отдыхаю…
* * *
26
Впоследствии мною было написано много стихов,
где непременно присутствуют: весна и соловьи.
Мне весна соловьями кричала,
Ручейками шептала вода:
Не влюбись, дурачок, у причала,
У причала любовь как беда.
А я шёл на причал,
Там её повстречал,
Целовал её губы шальные,
Страстных ласк бурный шквал
Всё вокруг затмевал
И от счастья мы были хмельные.
Лето сеном душистым звенело
И ночами бесило цикад,
А во мне всё горело и пело,
Так тебе я и лету был рад.
Я бежал на причал
И « Люблю « ей кричал,
Целовал ей глаза, голубые,
Страстных ласк бурный шквал
Мир земной затмевал
И от счастья мы были хмельные.
Лето кончилось. Травы завяли.
Улетели на юг журавли.
От любви мы с тобою устали...
Да и не было, будто, любви.
И я шёл на причал,
Ветер шквальный крепчал,
27
Волны бились о мол
И вздымались.
Опустел наш причал,
Где тебя я встречал,
Где мы страстно
С тобой целовались.
Жизнь - начало начал...
Я стоял и молчал,
А другие в углах обнимались.
* * *
Второй поступок связан с котёнком. В совхозе в нес-
кольких местах стояли бочки с водой и ящики с песком,
покрашенные в красный цвет. Позднее, я узнал о том,
что они предназначались на случай пожара.
Чья-то кошка - окатилась и четверо шустреньких
кривоногих котят бегали возле одной из этих противо-
пожарных бочек.
Кто-то из ребят сказал, что кошки не умеют плавать
и я, глупец - взялся одного из них этому научить. Поло-
жил котёнка в воду, он орал и кое-как барахтался в воде,
приближаясь к краю бочки, а я вновь толкал его к
середине. Устав, котёнок резко пошёл ко дну и я не ус-
пел его схватить. Затем залез в бочку, нырнул и в гряз-
ной, тёмной, вонючей воде стал шарить руками по дну,
чтобы его найти. Это мне удалось с четвёртой попытки, но
для котёнка жизненный путь закончился. Оживить его уже
не удалось.
Ребята меня чуть не побили, но топить котёнка я не хотел.
Затем мы отнесли его на цитрусовую плантацию, выкопали
под мандариновым деревом ямку и похоронили. Конечно без
музыки, речей, но с почестями, как героя моряка,погибшего
при защите Отечества, благо фильмы были в основном
военные. С тех пор я люблю кошек, а они - меня.
Сколько я себя помню, у нас в доме, почти всегда
28
жили эти хитрющие, ласковые существа.
Вот и сейчас, когда я пишу эти строки, рядом
на диване лежит крупная, пушистая, трёхцветная кошка
Лиза. Какой она национальности, то бишь породы – я
не знаю. Белая пушистая грудка, дымчатый пушистый
хвост и такая же спинка и рыжие пушистые бока. А
глаза - два больших зелёных изумруда. Ходит, как тень
за мной и пока её не погладишь, не отойдёт.
У меня о кошках несколько стихотворений. Вот па-
рочка из них:
Окатилась любимая кошка,
Принесла она скромный приплод
И сидят у меня на окошке:
Три котёночка, кошка и кот.
Кошка книжки котятам читает,
Кошка песни котятам поёт,
В догонялки кот с ними играет
И уроки охоты даёт.
И живут всей семьёй они дружно:
Или бесятся все, или спят?
Но мне кошек так много - не нужно!
Вот проблема! Куда деть котят?
Отдавать их кому-то мне жалко,
Всех держать - так в квартире хаос!
Говорится «о двух концах палка»,
29
Что же делать? Большущий вопрос!
Если б я был немым, как Герасим?
То котят, как Му-му, утопил,
Но я добрый! И я - не опасен!
И котёночек каждый мне мил.
Время быстро летит и котята
Так окрепли и так подросли...
Они милые, в общем, «ребята»,
И в семейную жизнь уж вросли.
Кошек пять и все рыжие, черти,
Различать мне их трудно, порой;
То они - мне противны, до смерти!
То легко с ними - блажь и покой.
* * *
Кот Васька, с нашего двора,
Едва проснувшись, спозаранку,
Мурлычет: - В жизни всё - мурр-рр-рра,
Вот где бы лакнуть валерианку?
Он перестал мышей ловить,
От Мурки начал бегать к Рыжей,
Соседним кошкам стал хамить!
И хулиганить стал на крыше!
Всё валерианка, всё она,
Кота хорошего сгубила!
Где б Васька ни был, всюда - «на!
Лизни-ка, котик, лакай, милый!»
Вначале Васька - пить не смел!
Он только нюхал валерианку,
Но раз попробав - захмелел!
С тех пор не жизнь - сплошная пьянка!
Коты собрались на совет,
Смеяться стали даже мыши...
Чтоб Васька не мутил кошачий свет-
Решили: сбросить Ваську с крыши!
* * *
30
Впоследствии я написал о кошках роман в стихах:
«Поэт, Принцесса и Босяк».
Года через три-четыре после войны – я заболел. Боль-
ница в это время была только в Очхамури, где я впос-
ледствии учился, ну и в ближних городах: Кобулети, Ма-
харадзе и Поти. Телефонов не было, машин скорой ме-
дицинской помощи тем более. Оставалось уповать на
Бога и знахарей самоучек. Я четверо суток лежал с высо-
кой температурой и, в «забытьи», как потом рассказыва-
ла мать. Скорее всего - без сознания. Надежды на выздо-
ровление - не было. На третьи сутки отец где-то достал
буханку чёрного хлеба, поднёс мне ко рту и я, то ли слу-
чайно, то ли сознательно прижал к себе хлеб и пролежал
с ним ещё сутки. На пятые открыл глаза и почувствовал
необыкновенный запах. Так для себя я открыл запах хле-
ба. Мне уже семьдесят, но тот запах я помню до сих пор.
Никогда, никакой другой хлеб не имел такого запаха.
Когда я родился, сейчас никто не знает. Отец с ма-
терью говорили, что 20 августа 1940 года, а в паспорте
записано, что 23 сентября. Не знаю! Если судить по моей
жизни руководствоваться гороскопом, то отец и мать –
правы!
Итак, я родился (условно) 20 августа 1940г.
* * *
Был август, и весь день жара стояла,
В том предвоенном, памятном году,
Когда страна от страха вся дрожала
И ожидала фибрами4 беду.
В тот летний день на свет я появился,
Как дети все, наверное - кричал,
Отец с соседями на радостях напился
И с рюмкою входящих всех встречал.
Я был в семье пацан, по счёту пятым,
Кто выжил в те труднейшие года,
Тогда все люди жили - небогато:
31
Картошка, лук, чеснок - ещё вода.
Из крапивы нам суп варили,
Травой заваривали чай,
Зимою в лаптях мы ходили,
Не жизнь была, а сущий рай.
Впервые хлеба я наелся
В одиннадцать неполных лет,
Крапивный суп мне так приелся,
А кто за всё держал ответ?
От жизни все тогда устали,
Был холод, голод ... и война,
Но был кумир - Великий Сталин,
Всем »жизни дал тогда сполна».
* * *
Было прекрасное время, потому, что у меня
перед войной было много пищи.
1941 год. Начало войны. Большое начало всех бед
огромной страны, маленького карапузика - меня. Все вз-
рослые понимали, почему нет еды, а я - не понимал. Я
орал, как все дети, хочу и всё!
Но на - хочу, есть - не могу. Война забирала всё!
Однако всё - не вечно. Война - закончилась. А я, хотя
ещё ходил без штанов, но уже не писался в кровать.
Прогресс!
Для меня важнее было не победить в войне, а не обо-
саться в постели. Я - победил! Вместе со Сталиным. Он
праздновал победу над фашизмом, а я победу над собой.
Мы пили вместе в один день. Он – грузинское вино. Я -
козье молоко, которым угостили пришедшие родственники.
Ему дали – орден «Победы», а мне – век-сель на жизнь.
И только сейчас, когда мне уже под семьдесят, я понял –
моя награда - выше.
Десять лет мне было отроду,
Когда мать, невзначай, сказала:
Не пойму я! Ну, в чью ты породу?
32
Не в меня, не в отца... Эх, не знала!
Нет, не знала отца мать, не знала,
Баламутом отца всё считала,
Не в обиде отец был на это,
Настоящим, большим был - ПОЭТОМ!!!
Не оставил своей он ни строчки,
Не любил карандаш и бумагу,
Отличить запятую от точки
Он - не мог. Бил, зато он с размаху:
Поговоркой, пословицей, шуткой,
Говорил он лишь только стихами,
Сочинял их всерьёз, да и в шутку
И вставал он - всегда с петухами.
Он работал, как вол. Был железным.
Он - извозчиком был. Был - полезным.
Если б грамоте был он обучен,
То на мир весь - он был бы озвучен!
Потому, что вставал с петухами
И всегда говорил он - СТИХАМИ!
Не осталось от бати - ни строчки!
Лишь два сына и три ещё дочки.
Я - последний. Встаю с петухами
И, как батя - ругаюсь СТИХАМИ!
* * *
Квакали лягушки на болоте,
Им был ненавистен лунный свет.
Три часа в засаде, на охоте
Уток ждём. Но уток, что-то - нет!
Прячутся коварные. Мы знаем.
Им лететь на ружья - не резон!
Терпеливо ждём. Молчим. Вздыхаем,
Слушая квакушек перезвон.
Молча, до утра мы просидели…
На рассвете стая поднялась,
От росы кустарники вспотели
33
И заря пожаром занялась.
Стая пролетала очень низко,
Вскинув ствол и обозначив цель,
Я увидел уток очень близко,
Кораблём душа легла на мель.
Стало жаль! Ведь птицы так прекрасны!
Как и люди - тоже жить хотят…
В этот миг уже мне стало ясно,
Не охотник я. Пусть улетят!
Два дуплета рядом прозвучало,
Это хорохорились друзья,
Лишь моё ружьё - одно молчало,
Но об этом не жалею я.
Хоть весной на уток нет запрета
И охота длится десять дней,
Лучше пострелять из пистолета,
По мишеням в тире и... о, кей!
Квакали лягушки на болоте
И смеялись, дурни, надо мной,
Что слизняк я в жизни, на охоте,
Но простите, вот я весь такой!
Я стреляю часто, только ручкой,
Иногда ещё карандашом,
А ругаюсь с облаком, иль тучкой,
Если долго мокну под дождём.
* * *
Я где-то читал о том,(зря не записал) что на произ-
ведениях А. С. Пушкина в советские времена защитили
кандидатские и докторские степени около 10 000 тысяч
человек. Полагаясь на память, боюсь ошибиться и не
утверждаю, что это является истиной. Но если, условно -
взять от этой цифры 10%, то это – 1000 человек.
Тысяча человек паразитирующих на одном человеке, пусть
и великом поэте. Из них, пусть ещё 10 процентов,
настоящие учёные-исследователи,
34
Нужные для истории и литературы люди. Остальные
900 - критики, натуральные паразиты.
Мои произведения - мои дети и лучше меня, их никто
не знает. Я даже помню время их написания, связанное
с тем или иным событием, хотя прошли годы, Поэтому
первым и основным критиком являюсь - я сам.
Всё, что пишут псевдокритики о том или ином произ-
ведении - блеф, схожий с тем, что дают рекламодатели
о той или иной вещи, не имея представления об её произ-
водстве.
Иногда я перемешиваю все жанры сознательно, чтобы
запутать критиков.
Есть такой анекдот: Сидят двое. Первый задаёт вопрос.
-Один ботинок стоит у порога. Где другой?
Второй перечисляет все варианты, но всё оказывается
неправильно.
-Так, где же другой ботинок? Спрашивает второй.
-На потолке!
-Почему на потолке?
-Потому, что ботинок мой! Куда хочу, туда и став-
лю!
Произведение каждого автора – его. И он волен соз-
давать его так, как он хочет, в зависимости от его обра-
зования и мировоззрения, а оно у каждого своё. И иног-
да, читая бред критика на то или иное произведение, по-
ражаешься его бездарности.
Это небольшое отступление я сделал с той целью, что
меня не волнует то, что обо мне будут писать критики,
когда мои произведения появятся массовым тиражом, а
то, что они появятся, я в этом не сомневаюсь.
Итак, о детстве.
Детство – самая яркая страница жизни, когда перед ре-
бёнком открывается дверь в новый для него мир. В неиз-
веданное.
В шестилетнем возрасте, после того, как мы перееха-
ли в Аджарскую республику Грузии, родители повезли
35
меня посмотреть море. Мы сошли с попутной машины,
автобусы тогда не ходили, пересекли две улицы и выш-
ли на набережную. Было солнечное, безоблачное утро.
Вид, который открылся, до сих пор стоит перед гла-
зами. Бесконечная синяя морская гладь чистой, проз-
рачной воды, в которой даже на расстояние видно дно с
разноцветными камушками и плавающими рыбками. Был
полный штиль.
Затем я видел море сотни раз, в разных видах: тихим,
слегка штормящим, бушующим, ревущим, буйным, но тот,
первый образ сохранился ярче всех.
Всё свободное время, мы дети - проводили на море.
Хотя свободного времени в дни каникул у нас было не
так много, так как, почти все работали на чайных план-
тациях.
С едой было очень плохо. Выручали наша смекалка и
находчивость. В самое пекло, когда солнце палило неудер-
жимо, мы шли в какой-нибудь ближний ресторан или кафе и
ждали, пока зажиточные посетители, а они были и тогда,
встанут изза столика, тогда мы пристраивались к нему и
доедали остатки.
Некоторые официантки, с озлоблением нас прогоняли, но
большинство нас не трогали. Обычно нас было ребят 6-8.
36
Иногда больше, иногда меньше. Если за столик подсажива-
лись трое, в порядке нашей очерёдности, то остальные
собирали хлеб, или кукурузные лепёшки с других столов.
Пообедав кое-как, мы шли на рынок. Ватага подходила к
продавцу, окружала его и начинала торговаться.
Один или двое из нас держали в руках 40-50 санти-
метровые палочки, на конце которых был вбит гвоздик.
Остриё гвоздя выступало на 3-4 см. Когда отвлечённый
продавец, закрытый от основного воришки и части това-
ра, будь то груши, помидоры, огурцы или что-то другое
не замечал, ловкач быстро, как хамелеон своим длин-
ным языком, ударял палочкой с гвоздиком по фрукту
или овощу и прятал у себя за спиной, а там его подель-
ник снимал с гвоздика добычу и прятал в тряпичную
сумку, с которыми мы ходили в школу. Процедура до
смешного была проста. Иногда нас ловили, но что уди-
вительно никогда не били. Это сейчас люди-звери, хотя
живут намного зажиточнее за один помидор или ябло-
ко могут руки-ноги переломать.
Арбузы воровали другим способом. Они обычно ле-
жали большой грудой на земле. Кто-то за закрытым про-
давцом откатывал, как мяч, арбуз, а там его принимал
другой.
Едой мы всегда хвастались друг перед другом, если
что-то получали от родителей, но всегда делились друг
с другом.
Был ещё один вариант добычи съестного.
Так как рядом находилась Турция, границу разделяла
12 мильная зона. Заплывать за 50ти метровый погранич-
ный буй не разрешалось. Вдали в нескольких милях де-
журили катера и с них пограничники наблюдали за купа-
ющимися. А на берегу стояли вышки, на которых тоже
находились пограничники.
Мы, несколько ребят, заплывали за буй и плыли даль-
ше, углубляясь в море, пока к нам не подходил
военный катер. Нас поднимали, иногда кормили макаронами
37
с тушонкой, немного подвозили к берегу и отпускали,
а иногда, отлупив также подвозили к берегу и, дав
пинка швыряли в воду.
А вечером, как начинало темнеть по всему берегу,
через метров 50 стояли пограничники в плащ-накидках и с
автоматами, поэтому любителей ночных купаний у нас не
было.
О море у меня написано много стихотворений.
Вдали от родных мест, больше всего я скучал о море,
пальмах и кипарисах. Уже в 30 летним возрасте, имея
детей, увидев во сне море, я плакал от встречи с ним
или расставания.
Вот одно из стихотворений о море:
Море! Оно как в сказке,
Всё время играет, меняется
И дарит нам разные краски,
И нам они очень нравятся.
Море! Оно, то светлое,
То тёмное, то зелёное,
38
То голубое иль синее,
Уходящее вдаль
Сплошною линией,
То яростное, то рычащее,
Разбивающее волны о скалы,
Пугающее чаек кричащих,
Болтающее - кораблей караваны.
А утром, когда море купается
В лучах восходящего солнца,
Море будто стесняется
Разговаривать громко,
И шепчется тайно с берегом,
И ластится, ластится к берегу,
Тогда оно нежное, нежное,
Тогда можно гладить море,
Излить можно морю горе
И радость. Оно ведь живое
И ласковое такое.
К обеду море взволновано,
Пресытившись, видимо, ласками,
У ветра требует встряски
И гонит метровые волны...
Барашков белых сажает
На гребешки своих волн
И лодки на берег швыряет,
И с чайками не играет...
* * *
Другое стихотворение о море:
Так здравствуй, море!
Блудный сын явился.
Прости меня,
Что я тебя предал!
Что, уходя - с тобою
Не простился,
Но там вдали
Я о тебе рыдал!
39
Прости меня!
Прости великодушно!
Я не один таков,
Их много у тебя,
Которым, вдруг
У моря станет душно,
В горах, в степи
Им тошно без тебя.
Игра волны,
Шум буйного прибоя
Пленяет раз,
Но сразу навсегда,
Кто рядом был,
Хотя бы раз с тобою,
Тебя тот не забудет -
Никогда!
Тот не забудет
Ласковый твой шёпот,
Нельзя забыть
Твой изумрудный цвет,
Нельзя забыть
Твой рёв,
Твой стон,
Твой ропот,
Нельзя забыть тебя,
О, море! Нет!
Нельзя забыть
Тех белокрылых чаек,
Нельзя забыть
Искристый твой песок,
Нельзя забыть,
Как корабли качает
Девятый вал,
Как в море
Шторм жесток.
Нельзя забыть,
40
Продолжение № 5 следует.
