КОКТЕБЕЛЬ

 

КОКТЕБЕЛЬ

 

Подводная гряда кишела горбылями,

был мыс Хамелеон омыт слезами гроз,

и мы ещё с тобой не понимали сами,

что нас судьба свела надолго и всерьёз.

 

И мы ещё с тобой от Кара-Дага млели,

пьянели от ночей и крымского вина;

поэзия живёт, как дома, в Коктебеле,

здесь улочкам дают поэтов имена.

 

Здесь в Тихой бухте вдруг неслись, резвясь, дельфины,

ах, как мечталось мне изведать их пути,

и над плато Тепсель висело апельсином

оранжевое солнце, прежде, чем уйти.

 

У Золотых ворот нырял на дно я лихо,

кефали там паслись, да не возьмёшь – круты! –

и, как варить уху, московская чувиха

пыталась нас учить, и хохотала ты.

 

Мы в Дом Поэта шли, как в храм, внимали гиду,

свет царский Таиах смягчал былого тьму,

и киммерийский ветер обдувал Тавриду,

и дует до сих пор в прославленном Крыму.

 

Красивый сердолик, что тот Эфрон Марине,

тебе я подарил, отпрянул вал, звеня,

и мыс Хамелеон тонул в аквамарине,

и цвет свой всё менял, менял в теченье дня.

 

А волны то шумят, то под луной стихают,

льнёт летний лёгкий зной к волошинским местам,

и бабочки весь день по тем холмам порхают –

и наши две души порхает с ними там…

 

КОКТЕБЕЛЬ-2

 

Дух киммерийский – Енишар,

волошинской юдоли лоно;

здесь нет давно уже кошар

и овцы не пылят по склонам.

Зато отсюда Коктебель

как на ладони /с Карадагом/.

И ты подумай: не тебе ль,

завещан Крым восточным магом.

Маг акварельного мазка!

Бог строк, в которых сладко тонешь!

Зачем-то пчёлка у виска

всё вьётся, вьётся, не отгонишь.

Вдоль троп – ковыль,

вдоль троп – полынь,

чабрец цветёт неистребимо;

отхлынет вал седой – и вынь

из гальки сердолик любимой.

Меняет цвет Хамелеон.

Меняет время поколенья.

Дух Киммерии возведён

Волошиным в ранг поклоненья.

Здесь был писательский бомонд –

звенели песни менестрелей,

и солнце, как японский зонт,

стояло в небе Коктебеля.

Пускай поток несёт планёр

по восходящей –

выше –

выше!

Я тот посёлок до сих пор

ношу в душе и сердцем слышу.

О, Макс Волошин не забыт

на этих берегах хвалёных,

но кто вернёт тот славный быт

душ, меркантильности лишённых?

Кто нынче с музами на ты

в стране, омытой светом лунным,

где сердолики, как цветы,

дарили поэтессам юным?..

 

НАС ПРИВЕЧАЛ ХАМЕЛЕОН

 

Склон Кара-Дага. Дом Поэта.

Горсть сердоликов. Море глаз.

Уже описано всё это,

наверно, миллионы раз.

 

Но помнить вечно не тебе ль,

как свет Селены в бухты лился,

и как любил нас Коктебель

и отпускать не торопился?

 

Ведь даже катер на Судак,

/куда весь люд с утра стремится!/

не мог нас заманить никак

на генуэзские бойницы.

Нас привечал Хамелеон,

мыс пил, как ящер, жадно дали,

и ветры, мчась со всех сторон,

здесь в Тихой бухте отдыхали.

 

Туристы лихо песни пели,

цвёл на холмах вокруг чабрец,

и мы не знали в Коктебеле,

что и у счастья есть конец.

 

Увы, увы, бегут года,

ещё не всё душой пропето,

я вспоминаю иногда

то лето, канувшее в Лету.

 

Но дух Волошина над нами

тогда взошёл, взял в оборот, –

он подхватил нас, как цунами,

и до сих пор с тобой несёт.

 

И ПЛЫЛИ В НЕБЕ ИЕРОГЛИФЫ

 

О.И.

 

Пишу, пишу, – не о тебе ли? –

в словах завяз я, как в смоле,

и сердолики Коктебеля

пылятся в письменном столе.

Что толку ахать или охать?

Грустить, не зарекаясь впредь,

тянусь к окну,

чтобы стекло хоть,

если не память, протереть.

Я не забыл тебя и всё же

хоть и живу, как на юру,

тоска тишком, по-осьминожьи,

вселилась в душу, как в нору.

Ты помнишь, как с тобой

продрогли мы

в последний из прощальных дней

и плыли в небе иероглифы

уже безлиственных ветвей.

И опускался, словно занавес,

закат на ниточках потерь,

тот день был соткан

из тумана весь,

он гуще