КОКТЕБЕЛЬ
КОКТЕБЕЛЬ
Подводная гряда кишела горбылями,
был мыс Хамелеон омыт слезами гроз,
и мы ещё с тобой не понимали сами,
что нас судьба свела надолго и всерьёз.
И мы ещё с тобой от Кара-Дага млели,
пьянели от ночей и крымского вина;
поэзия живёт, как дома, в Коктебеле,
здесь улочкам дают поэтов имена.
Здесь в Тихой бухте вдруг неслись, резвясь, дельфины,
ах, как мечталось мне изведать их пути,
и над плато Тепсель висело апельсином
оранжевое солнце, прежде, чем уйти.
У Золотых ворот нырял на дно я лихо,
кефали там паслись, да не возьмёшь – круты! –
и, как варить уху, московская чувиха
пыталась нас учить, и хохотала ты.
Мы в Дом Поэта шли, как в храм, внимали гиду,
свет царский Таиах смягчал былого тьму,
и киммерийский ветер обдувал Тавриду,
и дует до сих пор в прославленном Крыму.
Красивый сердолик, что тот Эфрон Марине,
тебе я подарил, отпрянул вал, звеня,
и мыс Хамелеон тонул в аквамарине,
и цвет свой всё менял, менял в теченье дня.
А волны то шумят, то под луной стихают,
льнёт летний лёгкий зной к волошинским местам,
и бабочки весь день по тем холмам порхают –
и наши две души порхает с ними там…
КОКТЕБЕЛЬ-2
Дух киммерийский – Енишар,
волошинской юдоли лоно;
здесь нет давно уже кошар
и овцы не пылят по склонам.
Зато отсюда Коктебель
как на ладони /с Карадагом/.
И ты подумай: не тебе ль,
завещан Крым восточным магом.
Маг акварельного мазка!
Бог строк, в которых сладко тонешь!
Зачем-то пчёлка у виска
всё вьётся, вьётся, не отгонишь.
Вдоль троп – ковыль,
вдоль троп – полынь,
чабрец цветёт неистребимо;
отхлынет вал седой – и вынь
из гальки сердолик любимой.
Меняет цвет Хамелеон.
Меняет время поколенья.
Дух Киммерии возведён
Волошиным в ранг поклоненья.
Здесь был писательский бомонд –
звенели песни менестрелей,
и солнце, как японский зонт,
стояло в небе Коктебеля.
Пускай поток несёт планёр
по восходящей –
выше –
выше!
Я тот посёлок до сих пор
ношу в душе и сердцем слышу.
О, Макс Волошин не забыт
на этих берегах хвалёных,
но кто вернёт тот славный быт
душ, меркантильности лишённых?
Кто нынче с музами на ты
в стране, омытой светом лунным,
где сердолики, как цветы,
дарили поэтессам юным?..
НАС ПРИВЕЧАЛ ХАМЕЛЕОН
Склон Кара-Дага. Дом Поэта.
Горсть сердоликов. Море глаз.
Уже описано всё это,
наверно, миллионы раз.
Но помнить вечно не тебе ль,
как свет Селены в бухты лился,
и как любил нас Коктебель
и отпускать не торопился?
Ведь даже катер на Судак,
/куда весь люд с утра стремится!/
не мог нас заманить никак
на генуэзские бойницы.
Нас привечал Хамелеон,
мыс пил, как ящер, жадно дали,
и ветры, мчась со всех сторон,
здесь в Тихой бухте отдыхали.
Туристы лихо песни пели,
цвёл на холмах вокруг чабрец,
и мы не знали в Коктебеле,
что и у счастья есть конец.
Увы, увы, бегут года,
ещё не всё душой пропето,
я вспоминаю иногда
то лето, канувшее в Лету.
Но дух Волошина над нами
тогда взошёл, взял в оборот, –
он подхватил нас, как цунами,
и до сих пор с тобой несёт.
И ПЛЫЛИ В НЕБЕ ИЕРОГЛИФЫ
О.И.
Пишу, пишу, – не о тебе ли? –
в словах завяз я, как в смоле,
и сердолики Коктебеля
пылятся в письменном столе.
Что толку ахать или охать?
Грустить, не зарекаясь впредь,
тянусь к окну,
чтобы стекло хоть,
если не память, протереть.
Я не забыл тебя и всё же
хоть и живу, как на юру,
тоска тишком, по-осьминожьи,
вселилась в душу, как в нору.
Ты помнишь, как с тобой
продрогли мы
в последний из прощальных дней
и плыли в небе иероглифы
уже безлиственных ветвей.
И опускался, словно занавес,
закат на ниточках потерь,
тот день был соткан
из тумана весь,
он гуще
