Моему Богу

Ты был так близко,

и даже не верилось,

что радость окончится фантомными болями.

 

Ты был солнцем,

влетевшим в мою печаль

и разбившим зеркало ночи

на тысячу сладких рассветов.

 

Ты был огнём,

ты облизывал моё одиночество

до тех пор, пока оно не вспыхнуло

песнями, горящими на устах, -

и тогда я познал вкус извергающейся из тебя религии.

 

Ты был плетью молний,

хлеставшей по лицу мою любовь

всякий раз, как за тобой закрывалась дверь,

а твои удаляющиеся шаги сотрясали земной шар

отзвуками равнодушного грома.

 

А потом ты стал тлеющим угольком

под пеплом умирающей страсти.

 

А потом мне стало холодно и темно.

 

Ты так долго уходил от меня,

что не только погас,

но и на ощупь не отличался от могильной плиты.

 

И тогда, в жутком безмолвии,

я понял, что поздно роптать

и нет уже смысла молиться.

И вера моя в тебя превратилась в змею,

что скользила у меня между пальцами,

как только я хотел осенить себя знаком бессмертия.

 

Увы, нет в этом теле и намёка на вечность,

как нет в этой тьме никого,

кто подсказал бы мне,

в какой части вселенной

искать мне ушедшую радость.

 

И всё же остались во мне отблески твоих глаз,

а на скорбных моих губах

ещё мерцает вкус родникового счастья.

 

О, да! Мне по-прежнему не страшна темнота!

Она лежит у моих ног,

разбитая твоим солнцем.

И я знаю, я вижу сквозь слёзы,

что луна ничуть не светлее сердца,

обглоданного любовью.

 

Твоя религия ещё звучит в моей немоте,

и я по-прежнему верю, что ты где-то рядом,

просто не можешь уже кричать.

 

Ты здесь!

Я касаюсь тебя, когда трогаю камни,

воду, траву и ложащийся на мои цветы снег.

 

И я слышу твои слова,

которых больше не понимаю,

и не могу отличить твой голос

от шёпота ветра.

 

Ты жив, как и прежде,

как и всегда!

Ты тёмен, как бормотание ручья,

ты тих, как рождение песни,

ты далёк, как первая радость,

та, что на смертном одре

будет последним моим воспоминанием.