Прекрасное недолговечно

Сегодня я съел-таки зайца, которого хотел отправить с оказией девушке своей мечты. Позабыв в нужный момент включить память — поглощённый мыслями о собственных несовершенствах — упустил такой естественный шанс напомнить ей о своём существовании. Беспамятство, грозившее стать роковой ошибкой. Заяц, казалось, посматривал на меня не без смехотворного ехидства морального превосходства. Не раз, и не два отмечал я это свойство окружающей действительности — стоило только испортиться настроению, она не преминет, воспользовавшись случаем, так или иначе, выразить своё пренебрежительное отношение к неудачливому носителю позитивных возможностей.

 

Но, зато заяц был — совершенно великолепен: усато-глазастенький, голубовато-зелёный... и вообще — это авторская работа художника хлебобулочной промышленности — покрытый глазурью пряник: глазурованный, пока смотришь на него, как на художественный объект, глазированный, для осознавших его реальное предназначение... ценностию в сто двадцать рублей, так на упаковке написано. И, глядя в безусловно добрые, ласково-сострадательные, преисполненные верой в справедливость, заячие глаза, уразумеваешь — это элитный заяц, и понимаешь, что ты (которое в настоящий момент "я") оказался с ним рядом по какому-то странному недоразумению: судьба-индейка отвлеклась, буквально на минуточку, на завершение доклёвывания зёрен некиих — невероятно важных, не терпящих отлагательства, проблем. И только лишь острая необходимость их разрешения, предала волшебной красоты зверя в совершенно недостойные руки и пасть. Уж лучше бы его нормальный волк съел!

 

Упаковка (двойная), вероятно, и предполагала такую (двойную) "защиту от дурака" — сперва раскрываешь обычную целлофановую... но, заяц, как бронёй, облечён следующим слоем — обволакивающим его прозрачным неразрывным материалом. И горе тем легкомысленным созданиям, что не имеют при себе, под рукой, ни ножа, ни ножниц, ни топора. Моё единоборство с зайцем длилось так мучительно долго, что чай, безнадёжно остыл. А весь процесс чаепития, сладчайшей частью которого, предполагалось, он должен был стать, обессмыслился дрожанием рук, раздражением и какой-то морально-ментальной усталостью... Зубы скользили по заячьей броне, не нанося ей ни малейших повреждений, пальцы, не находя за что зацепиться, теряли веру в себя и обретали позорную мягкотелость. Заяц торжествовал. А я — праздновал труса, упрятав его в дальний ящик стола.

 

Ночью проснулся в творческом озарении — у меня же есть бритва (безопасная бритва, так она почему-то называется). Однажды, в не очень уж и далёкой, юности, когда я впервые такой безопасностью побрился, точнее уже через неделю, придя весь в шрамах в парикмахерскую и чистосердечно признавшись заинтересовавшейся девушке-парикмахеру откуда эти боевые ранения, вместо слов сочувствия, я услышал радостный вопль: — Девчонки, идите скорей, посмотрите: клиент сам побрился! Побросав своих подопечных, мастера столпились вокруг меня. Это была минута торжества их профессии. Красота спасёт мир — это про них! С тех пор я старался, по возможности, бритвой не пользоваться, однако с собою брал, зачастую забывая о её наличии.

 

Во сне я оказался памятливее, чем в бодрственной суете. Толком ещё не проснувшись, в одном тапке на босу ногу, вытянул из-под кровати рюкзак, нетерпеливо вытряхнув его содержимое, обрёл вожделенный инструмент и с бритвою наперевес двинулся на расправу... Заяц ждал: спокойный, прекрасный в своей невозмутимости, неповторимый... Равнодушный к проблемам жизни и смерти. К нетерпеливости, алчности, уязвлённому чувству собственного достоинства... слишком прекрасный для этой жизни.