Ночь переплеталась касаниями текилы к её пояснице

 

 

 

SadaShiva

Story

III 

 

 

Ночь переплеталась с касаниями текилы к её пояснице.

Он рассекал её тень на фрагменты – и выкладывал мозайками в змейки.

Время прекратилось: дым застыл, сказать – расщепился без вертикали в горизонталь.

 

Она целовала его портрет.

 

Кто-то жил в своём нуарном фильме, кто-то тискал неплюшевого медведя, кто-то лишён ума по безысходству жизни, - но удивление парит в соприкосновении.

 

Не получить – но обменяться: заполучить от себя открытость.

 

Высказала язычок - «Ты трогал меня – а я трогалась умом» - завила прядку на ноготок - «Отчего теперь, такое, со мною, не делаешь..?» - притронулась к плечу и провела язычком тому по уха мочке.

Нажал на висок той - «От того, что моя ты не любит меня» - пирамидкой льда.

Размяла себе скулы - «Ты похож на кентавра» - и покосилась на его тень.

 

Набирал слова на машинке печатной - «А ты – на горе-монашку, кто ведает священником первовстреченого..» - вторя словами – «Вернее – ты провела в заветного обители сотни воплощений, и за порогом сакралитета для тебя тишина» - неверности зову – «Не думай что та спряталась – нет; она затаилась – и ждёт: ждёт – пока оступишься спутав, смешав, встрепетнув тьму и мерцания, тину – и воду, искру – и поглотитель; - и тревожусь – за касание острия твоего каблучка к тропке’ самоубиения, самопознания книги – в пламёнах прощания дня; - и нет тревоги за миг свой – поверь, если веришь: чем проще мы в сейчас – тем заменимее: чем проще блюдо – тем проще найти прекурсоры на рынке; - но пока мы друг другу – друг другу, тишина тишине, светлячок воздуху, - волшебство притаилось в согласии слышать нас в просьбах странности вре’мен, - и ошибка мечтателя – влюбиться в холст забыв про краски, - ты слушаешь объятие за миг до искры – оставайся той, под каблучком чьим мосты воздушные стекленеют, а нас, меня и тех – кто отвернулся от лица и мира – ведут вне страха, обжечься – прикоснувшись; - и тирадам сумрака – суждено замкнуться: лучами сквозь туман – до отражения в зеркалах твоей помадки...» - что сочится искрою в словах и соком в стенах.

Облизнулась - «Кремовой»- и увернулась к зеркалу - «Я больше не люблю себя» - и укусилась за губу.

Дотронулся скулой той до плеча - «Люби тебя – пусть меньше...» - идо своего...

 

“Тук’Тук’Тук” – пробило в дверь, и оба умолкли.

 

Эти двое жили в лесу. Вернее – в домике на окраине города: вдоль по улице Круассанной нулевой дом, на пересечении с улицей интуиции. Домик приходился городу угловым – пирамидкой льда преткновения с миром лесным: посмотришь в одни окна – тебе и город, экипажи, банкноты; смотришь в окошко напротив – вот тебе лес, на траве труп лисицы – а вокруг вьются змеи, - и не сочесть вечной ночи и верного дня; и не отчесть Красоты от Жестокости.

 

“Тук’Тук” – вторило Небо ответу Земли.

А двое молчали лисицей кто утеряла лиса. Листок парит к озеру – остановился: сила мысли – призадуматься и распознать свой мир – остриём пера в минуту озарения; - тогда и гиблое от ждущего не придутся вскользь чтоб поделить те в части, - и мёртвой пташка запоёт – о всепрозренья счастьи...

 

“Тук” - отозвалось эхом – «Господа Проводники» - голоса кого-то, кто ещё не жил – но влюблён уже в себя излишне – «В миру уж за полдень – пустили бы..» - но не без скромности лисичьей – «В лес» - в снега полотнах.

 

Тому открыли: родностранец привнёс конверт цветом фруктовый и вкусом продуктовый – на софу. Разулся прежде, поклонился задумчивым –«Не ждите» -

«Не ждали» - ответит она.

«И не подождём» - ответил будущей ей он.

Провели родностранца в лес, загвоздили в тропу весеннюю дверцу, от череды освещений он оставил свечу в фонаре всестекольном, а она посыпала уголки каждой из комнат кристаллами соли – пока в руке у той, тех что не на полу, не осталось.

 

*

 

Они забыли разговор – чужой, и свой.

Такое странное сейчас.

Такая странность – когда реплики не-чьи-то, говорят тобою; - будто зачитываешь текст ничейный – и от стали строк впредь не отвернуться – и хлёсток пыл и нрав тех, кто отрёкшись от себя – отыскал и пищу мечтам, и кров, и воду.

 

Ведь её, прежде – не было тут.

Человек вырастает из столовой ложки слизи и субстанций несбывшихся кровей.

Ей повезло – она не человек.

 

Хихикнула – «Не человек – но и по-человечески от меня не отделаться»

Ведёт носиком спираль сомкнутого неба – «Ты создана быть в мире, где друзья – себе враги» - и похлопывает веками...

Напрягла ноздри – «Не быть мне и ребёнком» - до приподновения кончика вздёрнутого носика.

Приобнял ту за грусть – «Повадками – Дитя ты Ветра, умом – телёнок в лабиринте пастбищ, душою – моё я по ту сторону от величин и искривлений» - и ведёт так по дуге любимо многим – в нежность: от предплечья до бедра; по обратной стороне другой рукой: от предплечья до бедра.

 

В таких как она нелегко не влюбиться: представь ту по очереди всеми, кого хочешь, - такова её я.

 

Если патефон можно отключить – не значит что музыка с игл его, отключима.

 

 

Жила жизнью жены лесника-живописца – а он смотрел на мертвение лисицы за окном: змеи обаяли ту – и пожирали крупица за искрицей – и радость стае бросить ту, кто отказала детям своим в рождении.

 

Пододвинул к той кресло-качалку - «Займи свой престол, Божество Уходящего Дня, грядёт чертог экзистенции» - и распотрошил в ногах свой гамак.

Дитя распаковывает - «После освобождения тобой от формы» - табачную пачку, что куплена на кармана того на последок.

 

Их ночь прошла хорошо, правда, - они: много обнимались, находили в рисунках настенных – линии жизни, в правдах трёхцветных – симфонии счастья, в горчении дня – сладость сей ночи.

Когда ему хотелось кого и привести – она распадалась: а опомнившись голенькой – смотрела глазами абортированного младенца, в глаза тому, каждый прераз.

Он бы любил её – и любил – будь она она.

 

Блик.

Напоминание.

Блик Напоминания.

Синтез.

Биохимией насытишь Вечность.

 

 

«Всё-Равно Люблю Тебя» - нежностна – «Пусть и считаешь, быть со мною – игра» - сладостна – «Чувствовать боль – добавить пряности в завтрак» - искриста игрой – «Пусть считаешь меня марионеткой с обоев» - сновестной.

«У меня нет видов на тебя – и утреннее блюдо подадут без слёз и крови, если завтра не наступит дню сему на ногти»

«Ты обязан предать мой пепел !Чёрному! !Солнцу!»

 

 

~ 

///из спальной:

 

«Камио – Приди!

Яви печаль духов:

Запечатаем скорбь –

Отдадим Бафомету

Обещанья Престолы:

Зальём залы кровью –

В честь пира господ,

Друг Другом Друг Другу

Поданных в ужих

Покроя песчаника тёртого в копоть.

 

!Белиал! – !Волак! – !Ориакс!

Молился скиталец Богине В Ветрах:

Воск пал – путы прочь – ввек царствуйте: в Мрак,

И Тьмы полуточья; Плут выйдет с ночью –

На Бал Лишнего Дна.

 

Нимфа скажет своё ‘нет’ –

Нет в чертоге святых –

Тьме собой обязанный свет

Стыдится снов в коридорье.

 

Жертва,

Не бойся бояться:

Им знак – брызги лакомой крови, -

Сок примирения Герцогам, Маркизам и Королям, не мил:

Моли богов о прощении –

К тем, изгнанником в тени кого обратили

В приверженцы матки пустой чистоты.

Молись за освобождение,

Ибо нож моего Я, плоть твою не пощажу»

 

 

 

***

Шаминад наигрывала La Lisonjera из патефона – студийный винил из тридцати девяти повторений «Та-Ра-Ра-Ра-Ра-Тру-Ру-Ру» - она заслушивалась.

Его заданием было: «Слушай Себя. Знай Себя. Незачем меняться – если знаешь, кто ты, в чём нуждаешься и чего хочешь» - бланк дофаминовых импринтов на листке – а листок потерян: в безызвестности сожжён Сепаратистами Общества Потребления.

~

Он брёл по набережной. Если бы кто-то не покинула прежде – ему не было бы хорошо сейчас: весна температуры утреннего тела, прохлада пути, обнажение троп ночи, отмерший дорожный трафик и скитальцы-пешеходы эхом утренней толчеи несутся поодаль от сородичей...

В кармане немного – любви немало – в довесок к обещанию дня стать последним...

Он пришвартовался шарфом к причалу – развесил полотья монохрома флагом ночи, а Ветерок предал тако’вый рек течению. Он – по-прежнему он. Ему не жаль – так, бывает: выпускаешь кого-то из своей жизни – и одному из вас, достаются всеобщие долги – благом разобщения, ценой освобождения.

И тратишь последние на графин лежалой по рукам текилы: когда обретают бутыль и продают за чуть-дешевле, чтоб каждому нашлось по своему глоточку...

Он брёл в ночи со знанием: он снял свой фильм. Наконец-то.

Припал к граниту – а река всё тяжелела: что-то покрывало глазурью неясности лазурь той напутствий, а после – пелену снимало всекосмическим шпателем.

И он ошибался. И они ошибались. Всё там правда – где перестаёшь переживать и пережёвывать сюжеты трафарета.

 

Волшебство – роман с миром: так бредёшь себе по тропам обещания и смуты, собираешь перья плюмажом и отрекаешь отражения, - и бредёшь в неизвестности, одиночкой во ветру...

Он созерцал свой космос: умирал вслед звёздам, расщеплялся таинством прибоя.

 

 

Щёлк:

Время отворилось

Прошёл в темноту коридорную - «Не смогу тебя покинуть – мы достаточно глупы, чтоб оставаться в этом мире по одиночке...» - зажёг свечу и рассмотрел ту собиравшей пылинки – «Милая, ты такая милая; хочу присоединиться»

 

 

***

 

Тени увязнут в себе

Холодом майской ночи,

Отправится корабль в вояж –

Созерцают те гибель вселенной,

Водопадом млечного пути –

Книга Миров разделит секреты с

Тобою пустынным, чьи руки в крови

Собственной правды; Твоя эйфория

Питает цепочки, нейронные дни

Скользят к акведуку мраморной ночи

Космических музеев, посланников мира

К сплетённой в игре –

Искринке-Скиталеце;

Они ищут книги –

Что им напишешь;

Они видят правды –

Которыми дышишь;

Они знают цели –

Которыми жив ты.

 

*

 

Он вкушал ретроспекцию дыма – вдоль промежутков картин, на спине изрисованной пастой фиолетистых чернил. Покой ложится верх кожи, подменяет собой бытиё. Доброго полёта космическим странникам – залёгшим в подсобке космического корабля Миролюбивый Странник – в одеяле тиснений, в стремлении дыма к распаду, - пока исследователи носятся мимо кармашка пространства за светом «здесь» и тенью «сейчас» - и волнует тех не-понимаемое, - а двое вьются в каморке вне дня, - и им хорошо, - там хорошо – и дышится так всладость – воздухом всепрежним – сладостью завистной многим, - ибо нужно в скорбь что-то разрушить – чтоб ищущий обратился в исследователя этого непроглотимого ни одному богу мира...

Розовый Флойд относил его по волнам экстаза – поодаль от заката – к одиночеству, а ночь всё покрывала флером нежности...

 

*

 

Его затронула песня... Теперь он влюблялся в песни... Что-то таило в ней его.

Cymballine - песня Пинк Флойд, написанная Водным Мышонком в 1969 году

 

Ода Незнакомке звучала над постельной сценой в фильме Парикмахера Шрёдингера «А есть Ещё?» - и исполнилась напоследок в 1971 году.

 

Пылятся на полках лейбла Четыреста Двадцать записей: от альбомной - и саундтрека к «А есть Ещё?» - до неисчислимых бутлегов, множество стало официально, большинство - тайно.

«Что за странная группа – за кем Теневое Правительство заметает следы?» - размыслил он – «Лучше бы мыли мои подоконники эти Теневые Правители» - и погрузился в звук.

Произведение - набор психических рычажков-маячков, что запускает соответствующие психические процессы. Песня отзывалась в нём любовью – трепетом преданности, к кому-то – кто остаётся сознанию безвестной. Кто она?

 

«Прошу, Пробуди Меня»

 

Розовые Флойды славятся подтекстами - но эта песня взяла за душу и вывела из сознания.

Есть огромный мир, в котором витаем и летаем. но с которым никак не можем соприкоснуться. - мир чистого знания, - и координаты в этом мире выбираем - музыкой, обстановкой, манерой бытия...

 

«Кричат вороны на крыше –

И всем не до тебя,

В фотографии из чуждых мыслей

Вагон метро вверх по позвонкам ведёт меня.»

 

~

 

Что если тайна бытия – в узорах самоповторения? Что расскажет мне мой бог? В чём моя причина – самонесоответствия?

 

-Вопрос питает любопытство. Ищи – нужно отыскать лазейку, пока есть сила отыскать ту в силах обрамить объятием...

 

«Я вижу лес – так близко, позади меня, - глазами чьими-то – кто близок, к кому решусь притронуться чтоб выйти из лабиринта мыслей» - слушал мир свой сознанием моим, - что за окном – безважно; огоньки – мерцают в тишине исканий...

 

 

Если отыщу –

На Побенежии след Вашей

Странственности в прядях

Контура Исканий, -

Допущу себе забыться

От прозеб прошлого себя~

 

 

Он заблудился в лесу – вышел к озеру и надумал идти по берегу. Берег проваливался под воду, песок протаптывался до боли валунов- переростков. Он карабкался по горизонтали песчаника – связал сапоги шнурками и завернул штаны до натирания чаш коленных; - молодость шла – и не спешила проходить.

Закурить бы...

 

Светило скромнеет – «Чем ему тягость, побыть со мной?» - а синева Уходящего преломлена Ора’нжью насыщений.

 

Давайся кремниям в огнивах имя – что то за пламя, из званного именем твоим?

 

Камыш впивается в чаши коленок.

 

«Взгляни левее, Странник»

 

Он наткнулся на колодец.

 

Колодец в длину его локонов. Так просто. Кто-то так-же обнаружился в одеянии лесов сиих – и оставил памятку последователю...

 

Свил желание с возможностью – и записал карандашом на коже – чтоб подарить Искомой:

«...брёлъ по побенежию Озера Небесныхъ Лотосовъ –

по левую руку отъ Пути Лунного – в поiске сле

довъ Вашихъza

Мы не понимаемъ многое – понiмаемъ

немногое, - будь въ мiре камни цвета и рiсунка

глазх Вашихъ – желаю два: взаменъ глазх собстъ-

венныхъ~

Беспокоiться во отсутствiи Вашем – робеть

во присутствiи, - по-прежнему ли, столь ли блiз-

ки Вы, сколь во вечерахъ безмолвiя?

Сему дюжiны имёнх, названiй и прочего, -

ошибочно каждое: что-то – всегда впервой.

* * *

Не прiходiте – отъ простуды нашей, - быть мо-

жетъ, угасаемъ оттого... *

...угасаемъ вне тепла объятiй Вашiхъ~

~ ~ ~

Благодарiмъ – за то, что прiшли в мою жiзнь,

попросили остаться и пожелали остаться...

...воспомiнания чтенiй у костра –

лучшего изъ спальниковъ.» - ... и подарил Искомой.

 

Он разделся – пошёл дальше. Добрался до громадного валуна, лёг – и вобрал порами кремовой кожи завершающее тепло прощального светила.

 

 

 

 

 

 

15.4.21. 07:43

#unsaint_sebastian #sawwafest