Благовещенье от Якова
Стасю Липницкому
Если бы у церкви Благовещенья в Назарете Стась не пересказал мне Евангелие от Иакова, я потеряла бы пару лет жизни, -- так думаю, глядя на вылетевшую из моей камеры птичку.
1
Сжалься, настольная книга с подсветкой,
мир твоему шалашу.
Каменщик, каменщик с мерной рулеткой,
гасишь ли известь?
-- Гашу.
Будет к утру известковое тесто,
вечером -- кровь с молоком.
С силой,
приравненной к трем неизвестным,
выйдем стучать молотком.
Это в какой же главе происходит --
вечно теряющий нить
вьет канитель сообразно природе,
не научившись не вить.
Это же в чьей голове происходит:
око, змея, кровоток.
И не похожи, и родственны, вроде,
мастеровитый браток.
Те же мелькают собачьи повадки
пасынка, сына, сырца.
Тот же талан в обожженную кладку
по недосмотру отца.
Сжалься, настольная.
Лето как лето,
зелени, голени, свет.
Столько хорошего из Назарета,
что не вместить в лазарет.
2
Август, Анна, это раны груш,
гниющих во дворе.
Скользкий путь по белу свету -- не прогулка перед сном.
По плодам найдешь калитку, поедим и заживем.
Я не вздумаю стареть, ты не вздумай ни о ком.
Темным запахом дворовым наполняемы на треть,
не доискиваясь смысла, под осиное жулье
разомлеем, изобильны, изобарны, постоянны.
Веришь, Анна?
Я же верю в утешение твое.
Черноруко, белокнижно,
симеоново поди,
ты меня почти не слышишь у отрытого окна.
Я тебя почти не вижу у распахнутой груди.
На руке моей белеет подвесная пелена.
И в глазах моих белеет подвесная пелена.
На тебе, моей, белеет подвесная пелена.
Мне и август будет вечен,
уходи не уходи.
3
Испей, Иоаким. В ручье воды
не хватит до рождественской звезды.
Нет улицы печальнее на свете,
чем, с Якиманских путаных дворов
сошедший,
серый камень в Назарете.
Испей, Иоаким, и будь здоров.
Такая сушь,
земля или зола
в горячем лоне семя приняла.
Расти, дитя,
не пропускает взора
вздымающийся купол живота
над бездною попыток и повторов.
Что наша жизнь, Иоаким?
Вода.
Ревут стада, толкущие песок,
и Анна не выходит за порог.
Где затаилось время сенокоса --
в холодной крынке, в маковом зерне,
на темени жены простоволосой.
Кричит с далекой птицей наравне
ребенок, дочь.
И плач ее храним
отселе не тобой, Иоаким.
4
Помню, имя мое начиналось на О,
тихий омут,
ночной приговор,
испускаемый кольцами дух смоляной
на лицо, и одежду, и двор.
Где олива, круглея,
заходит в окно
и смыкаются связки лещин.
Где уйти и остаться,
не все ли равно,
среди женщин чужих и мужчин.
Вот жилица, скорее,
чем мать и жена,
чем законная совесть и кровь,
говорит,
я твоим продолженьем полна,
уходи, упрекай, прекословь.
Говорит,
для отчаянной жизни предлог --
невозможное бремя нести.
Вспоминай пертуссиновый свой голосок,
просяной колосок из горсти.
Буду, окая,
петь в сочлененье камней
и аукаться в дольнем лесу.
И любовь,
до сих пор неизвестную мне,
если хочешь, сама понесу.
Говорит, говорит над холодным ручьем.
Что я мог, посуди,
что я мог…
Да, как раз, отвечаю,
на поле чужом
надорвал просяной колосок.
5
Это ребенок в твоем животе.
Он не любим еще.
Он ожидаем.
Долгая тайная жизнь в наготе
может быть раем.
Мир изобилен, упруг и горяч.
Все что вокруг --
принужденье и плач.
Спишь, просыпаешься,
гладишь живот,
не окликаемый всуе.
Так безымянное время идет.
Люди воюют.
Это слова --
предлежание, плод.
Меры вселенной, лишившейся вод.
Мокрое темя в разрыве.
Что извергается, он или ты,
право на свет тяжелей темноты.
Кто терпеливей.
6
Спи, не зная чуда,
я с тобой,
крохотный, единственный.
Живой.
Неразрывно связанный словами.
Тихо поцелую изнутри.
Обо мне еще не говори,
и гора не сдвинулась,
и камень.
Расскажи про воду и сосуд.
Люди пьют.
Склоняются и пьют,
отрывают смоченные губы.
И лицо становится иным.
Капельки честнейшей Херувим
заблестят и катятся на убыль.
Ты заходишь в воду босиком.
Я плыву в тебе
и мне легко,
не касаясь берега и лона.
Если бы тревожная звезда
огибала мир и города,
мы бы всех послали к Вавилону.
Спи, я говорю с тобой.
Я есть.
Что такое женственность и честь
против одиночества и воли.
Нам теперь укромно до зимы.
А когда отдашь меня взаймы,
не уберегу тебя.
7
Милая,
я открываю твой родовой путь
и облегчаю свое рождение.
Вспомнишь меня внутри
и забудь,
станешь отныне дланью указывать путь.
Только теперь
опусти свои руки к темени.
Лишь обхвати мою голову и тяни,
страх позади,
у ручья зачатья, в тени
редких акаций,
в улыбке Анны,
в глазах отца.
Так не касались еще моего лица
нежно и сильно,
в отчаянной боли щадя и любя.
Я не сумел разомкнуть глаза
и увидеть тебя,
тем и напуган и,
как дитя, кричу.
Милая, запах молочный
сбежал к моему плечу.
Как мне его словить
непослушным младенческим ртом?
Вот он мой первый глоток.
Забуду его потом.
8
Что делать с сомненьем в тебе,
в себе,
в четырех евангелистах,
в Иакове.
Городами же до костей оплаканы
и не очистились.
…Золото, серебро, железо, олово,
все проведите через огонь, чтобы очистилось.
Все же, что не проходит через огонь,
проведите через воду...
Страшно огня.
Пьешь воду,
обрастаешь листьями.
