Русский эпос

Дмитрий Аникин

Русь небывалая,

белая, алая,

Русь свободная,

богу рОдная,

явившаяся в слове –

в вечной обнове,

оставшаяся в языке,

в высоком далеке.

А старый Баян

так песни пел –

как кричал вран,

как дуб скрипел.

Так умел –

как ходил волк,

как лебедь летел –

и не умолк.

***

Умом далеко летал,

взором глубоко ходил,

тайны-словА знал,

звуки выводил –

мысли его высокие,

песни его жестокие.

А выговаривал Баян пословечно,

а по небу текли путем млечным

правда с медом ему на губы,

роднились слова звуком сугубым –

трепетным, мощным,

чистым, полнощным.

***

Волк – по лесу, орел – в высЯх,

белка – по деревам,

а Баян – на месте своем по гуслям мах

да по русским словам…

***

И как он пел, так росла земля;

воздухи наполнялись трепетом;

влагой, теченьем – вода;

горячел огонь!

По слову его!

Из моря вставала земля,

вода вспять текла.

Земля хорошела,

холмами, долами зеленела.

Богаче, краше нет,

чем та, где клином сошелся свет –

свет звездный, свет утренний, свет дневной,

свет ровный, свет ясный, свет живой!

Мы на земле новой,

благой, несуровой

как заживем –

людям на зависть будет дом.

***

Молочные реки,

кисельные берега,

вечные веки,

белые снега.

***

Сад под небом,

твердь над садом;

полны хлебом

печи, рады.

Яблоня скребет ветвями

по земле – бедна, богата:

бедна листьями и днями –

веком, яблоком обильна.

Яблоня стоит под небом,

корни вглубь, ствол – три обхвата;

мы едим – не надо хлеба –

яблоко, плод молодильный.

Три брата ходили по берегу Днепра,

три брата ходили, место искали;

а между двумя всегда вражда,

всегда знаков ждут: орлов, огней с небес, –

а трое согласны.

Вот!

***

Быть здесь городу – месту святому,

быть здесь городу – Царьграда краше,

быть здесь городу – всех городов старше,

быть здесь городу – месту не пустому.

***

Камень да камень – по слову их;

природных да ровных камней живых

кладка крепла, стена росла,

место священное обнесла.

Как по стону, звуку

флейты, вырастали

стены – сон мне в руку,

камни обставали.

Струны заметались,

гусли-лад-кленовы –

камни поднимались

встать в порядок новый.

Лыбедь плыла,

влекла два белых крыла;

Лыбедь тосковала,

крылами покрывала

время великое,

пространство дикое.

Лыбедь летала,

крылья распластала

над зеленым, над золотым,

над водным, зЕмным – над своим

владением вечным,

огнем быстротечным.

Нет земли богаче,

нет воды вкусней,

сестра Лыбедь плачет –

братьям-то видней.

***

А этому городу сколько войны

на долю достанется! Черные сны

несутся – усобицы длятся годами,

играется нашими Кий головами.

За годом богатств – нищеты долгий век,

над временем-тьмою склоняется Щек;

и где вы, вчерашние сила и слава?

Здесь полный упадок, задворки державы.

Поклонится вправо и влево главой,

и клятвы забудет, и станет собой;

как плещется конская по ветру грива,

так трепетно слово потомков Хорива.

***

Сколько она видит

в смерти и судьбе!

Стонет сестра Лыбедь

посреди зыбей.

Не пой, дева, о будущих бедах, их не знай,

пока то, что вокруг тебя, – чистый рай.

Тяжолое изобилие на ветвях,

сбруи золоченые на конях,

дома стоят – крепкие дети земли,

по морю спокойному плывут корабли –

по морю Хвалынскому, парусом разбуженному,

плывут корабли, везут тебе суженого.

Родиной проклятый, Римом лишенный огня, воды, хлеба.

Как праотец Эней благочестивый, унесший из Трои

груз ее тайный – пенаты родные…Пришел к нам бродяга,

богом хранимый беглец, принес для нас силу и славу.

Августов сын –

Прус –

богов и властителей славный потомок,

предок бесчисленных наших князей. Пока род не исчезнет,

будет стоять вторым Римом и третьею Троей отчизна.

***

А мы гостям всегда рады – пусть Лыбедь берет себе в жены,

мимо Царьграда наследство уходит на новую землю,

белую под легким снегом, в ее новоставленный Город.

Он – яснолиц, рус,

косая сажень в плечах,

Августов сын, Прус,

быстр и умел в речах.

Наследник богов, Юл,

Венерин бел голубок,

выпорхнул, упорхнул,

порвал крылом силок.

Второй основатель, Рем,

прыгнул, перешагнул

границу – из узких стен

истории ускользнул.

За ним шли тысячи бед,

убийц, шли корысть и страх,

а он заметал свой след

в Геродотовых областях,

где все, что придумал ум,

хочет его убить,

где времени слышен шум

и как Парка треплет нить,

где с песьею головой

человек или хуже – бог;

где ходит песок живой,

меняя узор дорог…

Он долго шел – отставали гончие

Империи, ее орлий взгляд

истощался на расстояниях,

белел Геркулесов ряд

столпов о правую руку,

дальше – водный путь, Улиссов путь,

дальше – на вечный холод-полюс путь

направленный, и не свернуть.

Старый раб противоядья

дал – навар смолистый, горький;

пил, текли по подбородку

темны струи, извивались;

меня к жизни возвращало

дикое искусство марсов –

яд змеиный стал безвредным,

только черною тоскою

на моем остался сердце,

неизбывной, хладной тенью.

***

Мне не выжить в вашем Риме.

Был в наследство мне обещан

город Ромула и Рема,

семихолмие святое –

да не сбылось обещанье,

по ветру слова обета,

и другие делят львята

старого отца добычу,

принятые по закону, –

моя ж власть сильней закона.

***

Только кровь – святая влага –

нас роднит с семьей всевышней,

олимпийской; свет Венеры

серебрится бел на ранах,

яр вскипает под железом,

вечно юн бежит по жилам,

род-наследье обещает

и потомство – не обманет.

***

Я спасен из Трои павшей,

я спускался в глуби Орка.

Тот, кто строил этот город,

тот, кто стену перепрыгнул.

Я вернулся с многой силой,

я взял город и полмира.

Тот, чье имя Рим не помнит,

тот, кто сгинул в край полнощный...

***

Времени не уступает

своих прав ихор сребристый –

в семью семь он поколений

данный нам, от обращенья

только крепнет, дорожает,

светит, греет, в жилах плещет.

***

Солнечный, богатый город,

тебя солнце покидает:

род Энеев, род Венерин

по иным пространствам мира

путь петлистый измеряет.

Там, где римские дороги

кончены, иду свободно.

Из дома – на двор,

со двора – на улицу,

по улице – из города.

Драный плащ накинул,

походную надел обувку,

голову обмотал, чтобы лица не видно.

Кто узнает меня,

тот промолчит,

отвернется, глаза спрячет.

Стража расступится –

иди, иди,

не возвращайся только.

Покинутый Город. Пока еще мощь его, слава

вовсю с полумиром играются – мало кто знает

подтеки и трещины, но по границам державы

война не как раньше – и Вар легионы теряет.

В других краях света не лучше. Сенат лихорадит.

Дворцовая смута кипит-бурлит, плещет за стены.

И старые боги уходят, удачу отвадят

от Города, мстительны. Все не к добру перемены.

Столько шел я по миру, что истлело

на ногах семь – семь кованых, тяжолых

семь обувок, семь посохов стесалось

на семи расстояниях, семь хлЕбов,

семь железных сглодал, семью водами

умывался, семи морей солями

убелялся, семью дышал ветрами,

путеводных семь звезд вели, плутали

по семи землям – в семь сторон, одна лишь

до поры-времени мне не открыта.

А и в темные области пути мои заводили,

в подземные – Орк чернейший, черноты черней;

тени метались, к крови жались,

кровью лили, мне говорили…

***

Ходят, ходят, ходят к нам

узнавать про то, что есть,

то, что будет. Умный сам,

пробуй знаки сам прочесть.

Кровь течет по языку –

для тебя еда-питье, –

знает кровь твою тоску,

избавленье от нее.

Ты представь, что, мертвый сам,

знаешь правду, – и тогда

тосковать по небесам

уж не станешь никогда.

И не станешь говорить,

и тоска все это знать,

душу не расшевелить,

свежей кровью не понять.

Праотец говорил Эней:

«…И будет земля тебе, Родина,

и будет светла под небом,

одна надежда изгнаннику –

край благой, что ему обещан.

Я так же бежал по миру,

гонимый судьбой и волей…»

***

На карте белое пятно –

там клином бел сошелся свет,

твое там место решено;

не долог путь, его примет

есть тысячи: куда лучи –

туда иди; куда вода

течет – беги; потом топчи

снег, что не тает никогда…

***

Не наша судьба – жить, не жить – решается,

мир меняется,

кренятся оси, смещаются полюса,

степи берут полмира, и полмира берут леса,

черное, черное время наступает отныне,

но есть, есть край, где сбережешь святыни.

Страна белая, как Венерин голубок,

путь до нее не страшен и не далек.

Растворишься в ее народе, оставишь эхо

за тобой откликаться…

***

Забудется громкое имя,

и облик изгладится твой,

и станет волнАми живыми

плескать океан над тобой –

народное море – и белой

укроется пеной, как та,

в которой для новой вселенной

брела

Афродита

чиста!...

Катись, клубок,

на север и на восток –

Ариаднина работа,

ногам забота.

Шорх – через поля,

как ходила коса,

шасть – через леса,

листьями шевеля.

Плеск – через озера водяные,

порх – через воздухи продувные.

Плеск – через воды разливанные,

порх – через воздухи благоуханные.

И звери лесные

тебя берегут,

и люди лихие

с пути отойдут.

А в свой срок

закончится нить-клубок –

выведет ходока,

куда вела издалека.

А и вправду есть край гиперборейский

за морями, лесами, в дали дальней,

лебединый край, воли Аполлона

место дивное, славное – ворота

распахнутся, бродягу пропуская!

На восьмом, на последнем издыханье

я войду – вереи две пошатнутся.

***

Вот куда допустили меня боги…

Острова ли, не острова блаженных,

тени мертвых ли бороздят Элизий?

Нет – живая земля, край полунощный.

Дошел – обувку скинул,

последнюю краюху вынул.

На новую землю горбушку-кусок

кладу, чтобы бог высок

странника не прогнал,

милостей ему дал.

Потому что у самого больше нету сил –

одной половиной насытился, второй попросил.

***

Аполлон-владыка,

бог превеликий,

пусти в свои владения:

от смерти и тления

избавь, охрани.

Прими мои дни.

Белый камень –

дома стоят,

красный пламень –

огни палят;

черная земля

лежмя лежит;

воздухами шевеля,

небо бежит

солнца около

ясноокого.

Люди тут живут-поживают,

сами не знают

назначения своего,

имени твоего,

ни века золотого,

ни века иного;

время над ними не течет,

годов не начат счет –

приду подтолкну,

время им начну.

А вокруг – чужой язык,

слушаю – не понимаю;

ветер стонет, гнать привык

слово от края до края.

Им тут говорить, как петь,

слушаю – не понимаю;

сколько слову биться в клеть

нёба – звуком прирастая?

Зверий или божий звук

слушаю – не понимаю;

шепот крови, сердца стук –

слово-слово, речь родная.

Жертва Аполлону – слово,

осиянно, твердо, ново,

жертвую свою латынь –

жертва, жертва, не остынь.

Приучаюсь языком

вязь плести,

с медом, хмелем, молоком

смысл мести.

***

Птичий щебет, волчий рык –

новой родины язык.

Ветр свистит, шумит трава –

песни-шепоты-слова.

Вольный дым-огонь трещит,

все о том же говорит,

о чем черная вода;

порастает лыбеда

на земле сырой, под яр-

солнцем; это – божий дар,

это – поле дальше взгляда,

лебеда-мать с небом рядом.

Здравствуй, милый, рада встрече!

Сколь плутал твой путь далече,

в страшных, мертвых областях

да у недругов в гостях!

По краям земли-пространства

к моему шел постоянству –

приготовила: тебе –

жар любви, конец – судьбе.

А ждала я тебя – голубкА голУбка,

очи проглядела сквозь дожди, снеги –

ты не шел, любимый, тянулось время –

долгие сроки.

Душа помертвела, увяла юность,

в горницу вхожу, и не дрогнут свечи

пламенем своим – на доске зеркальной

пусто, как в сердце.

***

Братья приходили – тебя бранили:

мол, и нет такого, тоска девичья

наплела, -мечтала – но я-то знаю

путь твой окольный.

Стара, бела выйду навстречь – качнется

под ногой земля и в объятья бросит

милому, вдвоем обоймемся лаской –

белою смертью.

***

И воспрянет плоть, и вернутся силы,

время вспять пойдет – ты успеешь, сможешь

землю возродить, и на той земле я

лягу нагая…

От тоски любовной,

черной вся дрожу,

свет ложится ровно,

друга сторожу;

свет ложится лунный

на дорогу-путь,

под рукою струнный

говор – жуть да жуть.

Песни продолжаю,

мертвые пою –

милый мой по краю,

слезы по ручью.

А как песню брошу,

вечно замолчу –

милый мой, хороший,

тебя получу.

В горницу вошел –

ему поклонились –

ясен сокол,

кудри вились

кольцами золотыми,

огнем шевелились.

Скажи свое имя!

– Как тебя звать-величать, царевич?

– «Как хочешь, так назови».

– Рус ты – и будешь Рус по имени.

– «Ты – моя по любви

Руса будешь». – Твоя, твоя,

перед всеми богами клянусь.

Будет нам вечность вечная.

Лыбедь – девушкой обернусь!

И вошел, и взглянул, огнем по жилам

пробежала любовь: к такой и шел он,

нес святыни свои… Прими, царевна,

дорогое и что любви дороже…

И рванулась к нему душа-девица,

разметала уменье, рукоделье:

«Вот судьба моя в горницу явилась,

мое солнце через порог шагнуло».

Им совет да любовь, им полной чашей

чтобы счастье лилось, не захлебнулись,

чтоб потомства их – как песка морского,

чтобы время их длилось, не скончалось…

А пригожей нет на свете

девицы-красы –

ее платья в знойном лете,

в капельках росы.

Нет наряднее, богаче,

ярче, мудреннЕй –

царь-девицу осень прячет

в золотах на ней.

Нет свет-девицы печальней

посреди зимы,

снеговой убор венчальный –

будет день – сними.

Нет прекраснее отрады

у весны моей –

убирать в цветы-наряды

деву нет свежей.

Выйдешь за меня, душа-девица?

Выйду за тебя, хорош вьюнош.

Нет тебя прекрасней, моя невеста.

Как ты бел, светел, мой жених.

Счастливы будем, моя жена.

Долго жить-поживать будем, мой муж.

В един день умрем, моя вдова.

В одну могилу ляжем, мой вдовец.

И готовились к свадьбе, и ломились

столы, снедью завалены: земля нам

широко, щедро, праведно давала,

и озера, моря, реки бросались

в сети грузом живым и серебристым,

и леса – рати хвойные – хвалились

красной дичью, орехами, грибами…

Честным пирком да за свадебку!

Налей медку,

холодного, сладкого, –

тягуч и густ;

покачнусь для шаткого

сближенья уст.

Две крови сливаются

в одну,

крови прибавляются

в жену.

А не то свадьба, что здесь,

а та, где решается честь

рода дальнего и рода ближнего,

тело высшего и тела нижнего.

Скляночки да рюмочки –

чок-чок,

о последней думочке –

мол-чок.

И тьма на свет нависла, началось

смятение, крик-гвалт. Хмельные гости –

из окон, из дверей. Один остался

не знающий обычаев страны,

уверенный в оружии и мужестве.

Широкою тенью

накрылась страна,

в полнеба виденья,

тьма кровью красна.

Летит, выси движет,

свистит и кряхтит,

он полземли выжжет,

пол – окостенит…

Он тут враг исконный,

во имя его –

обряд похоронный

и тьмы торжество.

***

За гор-горами –

с тремя головами

змей-людоед,

делатель бед,

крылами хлопает,

ногами топает –

солнце с неба сгонит,

на землю уронит,

звезды сгложет –

этот может!

Полуптица, полузверь,

полусын и полудщерь

Нави древней – смерть смертей,

крыльев лет и стук костей,

мертвой плоти черный ток,

синего огня росток

над могильною землей,

гость незваный над страной –

три разверстых головы,

три тьмы-бездны для живых,

три раззявленные пасти,

на Русь-землю три напасти…

***

Не стали вы жертвы

ему приносить:

негоже у мертвых

пощады просить

для жизни, для счастья,

для нового дня,

для солнечной власти,

для бога-огня.

***

Обида лихая

на сердце змеи –

обида, играя,

мнет кости твои

и выжмет из тела

остывшую кровь –

останутся в белом

тоска да любовь.

***

Три головы у змея,

три на них синих венца

тьмой льют и смрадом веют

до самого мира конца.

Оторопь нашла,

меч в руках ходуном ходит,

стрелы мимо летят –

невредим враг.

Когда суждено поражение,

трудно встать против него,

против своей судьбы,

итога ее…

Трехглавый супостат забирает добычу,

забирает царевну, летит, как будто

тьма крыла распростерла, с синим

всполохом только.

И казалось: посередь неба

змей летел, и рядом лебедь не отставал.

Друг друга облетали,

друг друга обжигали…

Всполохи красны, синие – тут, там.

Северное сияние всем нам.

Взял враг царевну, далеко унесла ее смерть живьем;

пуста страна, пуста горница, пусто в сердце моем.

Страх проходит, из подвалов вылезает народ

допить, что осталось, и потерь своих свести счет.

У кого дом сгорел, у кого скот полег, кто сам мертв –

всяк к своей беде слезен, к чужой – черств.

А ты один стоишь, как нельзя более чужой стране,

а потери твои горше всех, и все по твоей вине.

А вернуть нашу царевну

не великий труд:

в далях дальних, горах древних

деву стерегут

трое данников темнейшей

силы, трое слуг.

Первый – хилый и вернейший,

падкий на испуг;

а второго, дорогого

не видать в глаза

и от мертвого живого

отличить нельзя;

третий – хват и озорует,

воет да поет,

в ясны очи дует-плюет,

дунешь – сам умрет.

И он уходит. Новая недолго

его держала Родина. Ему

сказали, где искать, куда идти, –

привычны ноги к странствиям, и как бы

обратно не пришлось…

Когда вернется с девушкой, с победой,

с зазубринами на мече от трех

жертв павших; говорю, когда вернется –

огнями вспыхнут небеса благие,

изымется из мира смерть. Взойдет

нам кроткое и радостное солнце.

Садится кифаред на камень,

во взоре играет пламень,

персты по струнАм –

песня нам,

песня долгая, нескончаемая,

величальная, величаемая,

песня, начинаемая с начала,

потому что слушали ее мало,

песня, начинаемая с конца,

потому – чтО есть что у кольца?

Темные годы настали. Пропала царевна. За нею

кто-то пошел. Или просто покинул страну – лучшей доли,

а не царевны желая. Обоих их ждем. Может, будут

с разных сторон. Может, вместе придут. Победители или

так… беглецы.

Но погони за ними и нет, и не будет.

Свободны

все для возврата пути, но пусты, только ветер гуляет.

Или погибли они, и все наши надежды погибли.

Серыми смыло дождями всю поросль земли, саму землю…

И пустота, что под нами, с вышней, бездонной сравнялась…

И никого к нам не будет.

И пустота нас поглотит.

Terra incognita станет на месте на злачном, на светлом.

А когда вернемся, тогда расскажем

о скитаньях новых, путях-дорогах,

чудесах великих, об испытаньях –

не были? были?

А когда вернемся, тогда нас встретят

хлебом-солью-пивом на старом месте,

рядышком посадят, налюбоваться

долго не смогут.

Заключение

Гусельки-кифара,

вздрогни ветром старым,

музыкой победной

над страной последней,

крайней; дальше – море,

ветры на просторе,

звездные орбиты

по небу нашиты,

дальше – только время,

пустота над всеми.