Может всё от того, что сидит во мне чудо-юдо

Может всё оттого, что сидит во мне чудо-юдо.

Растянулось змеёй на груди и давай иудить.

У калитки от рая Пьеро да собака злая.

А того, что святой я – про то ничего не знают.

 

Одноглазое лихо меня принесло в подоле.

Воспитал меня дух всех пещер и глубоких штолен.

Он был злобен, мохнат, клочковат, как матёрый шершень.

Взгляд лимонный его был тяжёл, соловат, подержан.

 

Этот взгляд я порою ловлю из твоих черешен.

Карамельно тягуч он, упрям, изобильно бешен.

Ты наотмашь меня им разишь, бередишь, сжигаешь.

А того, что святой я – про то ничего не знаешь.

 

Лавром, Флором лесному зверью стал и римским папой.

Если голоден я, мне медведь тянет обе лапы.

Если стынет душа и насквозь леденеет тело,

Волчья стая навстречу бежит во главе с Акелой.

 

И по венам угрюмой рекой молоко волчицы.

Горько, солоно это питье, словно кровь с горчицей.

Ищут волки в моих глазах отражение рая.

А того, что святой я – про то ничего не знают.

 

Может всё оттого, что затёрся лик на иконах?

И стигматы уже не кровят на моих ладонях.

Вместо лика глазеет овцой голова с личиной.

Может это и есть для тебя узелок с причиной?

 

Так и быть, дорогой, поделом тебе, пустолайке.

Будешь зайцам в лесу заливать свои сказки-байки.

Без любви-то душа не горит, а дымит да тлеет.

Может ты и святой, только то никого не греет.