февраль 2021

-- Вот тебе старое тело, чтобы принять себя.
Прямо ходить, не сутулясь.
В зеркало можно смотреть, профиль как профиль.
Руки как руки, растут оттуда же,
но есть домовая служба,
о чем говорить.
Ноги как ноги, можно пройтись боком,
с прискоком, на полусогнутых,
как на уроке физкультуры.
Видимо, это был главный урок.
Не наклоняйся, себе дороже,
лучше присядь, посидим, помолчим.
Пусть отболит, это к лучшему.
Будет потом, что бередить заново,
на ночь особенно:
спать уже некогда вовсе.
 
-- Слушать тебя по ночам милое дело.
Раньше, бывало, из этого сора росли,
не обольщайся, ссоры.
Жаль, ты не мясо, вырезать к черту:
жить уже некогда вовсе.
Если бессмертен, с кем заживешь?
Вдруг попадет оптимист-здоровяк,
слова ему не скажи.
Или нарцисс, или плотный бутон
оперной дивы -- перепоет.
Радуйся хлебу, бездрожжевому с изюмом,
скоро впитается в кровь.
Буду молиться, бесись до 140 на 90,
думай о вечном, подземном,
небесном, земном.
И оцени: мне не скучно. Но миска пурины найдется.
Вот тебе старое тело, чтобы принять других.
 
***
/Наталии Горбаневской/
 
Рваные части сомкните и склейте,
чтобы прочесть и забыть.
Тихо печалится иволга флейты
в позднее небо трубы.
И до утра отцветает любисток,
там уж люби не люби.
Медью на ветке речисто,
пречисто
звякают вслед воробьи.
Им-то квартал городской уготован,
им расчирикивать сны --
жив ли заоблачной кашей перловой
стойкий солдатик весны.
Все ли следит непечатно,
раскосо
за площадным матерком.
Сдали вокзал
и еще под вопросом
мост, интернет, телеком.
 
***
Я бы любила мороз и снег,
и секущие плети дождя,
если б не сонм городских котов и собак
и не сугробы бездомных в картонной коробке.
Если бы не краснорукий ребенок с гитарой,
собравший больному отцу
семьдесят гривен, рублей, тугриков
(где еще выживают и нет -- без страховки
от снега, мороза, секущей плети дождя)
и пышную пачку печенья.
Я бы хотела считать этот праздник своим,
видеть, что хлопья век напролет
сшивают из тех же материй.
Может быть, видела раньше,
потом прописали очки.
Я их повсюду теряю,
не находя, вспоминаю,
что голод давил
дровяной.
 
***
Верю острому снежку
и дрожу по талому.
Хрустнет льдинка под ногой,
и песок, и шприц.
Свищет старая любовь из страны Италии.
Дышит новая любовь, оживляет птиц.
В невесомое куда
вне зимы и хвороста
смотрит ангел перьевой, вспоминает путь.
Выше голоса травы и уже не голоса,
в журавлиный кровоток
или чей-нибудь.
На извилистой руке, в рукавах с опушками
плещет голый мотылек, переживший ночь.
Мне отпущен мотылек,
а ему отпущено
не узнать, что мотыльку
из руки невмочь.
Зреет ангел перьевой,
обрастает красками.
Серебро за серебром, за слезой лазурь.
Придыханием одним изнутри обласканный.
Не пугайся мотылек,
крылышки зажмурь.