февраль 2021

-- Вот тебе старое тело, чтобы принять себя.

Прямо ходить, не сутулясь.

В зеркало можно смотреть, профиль как профиль.

Руки как руки, растут оттуда же,

но есть домовая служба,

о чем говорить.

Ноги как ноги, можно пройтись боком,

с прискоком, на полусогнутых,

как на уроке физкультуры.

Видимо, это был главный урок.

Не наклоняйся, себе дороже,

лучше присядь, посидим, помолчим.

Пусть отболит, это к лучшему.

Будет потом, что бередить заново,

на ночь особенно:

спать уже некогда вовсе.

 

-- Слушать тебя по ночам милое дело.

Раньше, бывало, из этого сора росли,

не обольщайся, ссоры.

Жаль, ты не мясо, вырезать к черту:

жить уже некогда вовсе.

Если бессмертен, с кем заживешь?

Вдруг попадет оптимист-здоровяк,

слова ему не скажи.

Или нарцисс, или плотный бутон

оперной дивы -- перепоет.

Радуйся хлебу, бездрожжевому с изюмом,

скоро впитается в кровь.

Буду молиться, бесись до 140 на 90,

думай о вечном, подземном,

небесном, земном.

И оцени: мне не скучно. Но миска пурины найдется.

Вот тебе старое тело, чтобы принять других.

 

***

/Наталии Горбаневской/

 

Рваные части сомкните и склейте,

чтобы прочесть и забыть.

Тихо печалится иволга флейты

в позднее небо трубы.

И до утра отцветает любисток,

там уж люби не люби.

Медью на ветке речисто,

пречисто

звякают вслед воробьи.

Им-то квартал городской уготован,

им расчирикивать сны --

жив ли заоблачной кашей перловой

стойкий солдатик весны.

Все ли следит непечатно,

раскосо

за площадным матерком.

Сдали вокзал

и еще под вопросом

мост, интернет, телеком.

 

***

Я бы любила мороз и снег,

и секущие плети дождя,

если б не сонм городских котов и собак

и не сугробы бездомных в картонной коробке.

Если бы не краснорукий ребенок с гитарой,

собравший больному отцу

семьдесят гривен, рублей, тугриков

(где еще выживают и нет -- без страховки

от снега, мороза, секущей плети дождя)

и пышную пачку печенья.

Я бы хотела считать этот праздник своим,

видеть, что хлопья век напролет

сшивают из тех же материй.

Может быть, видела раньше,

потом прописали очки.

Я их повсюду теряю,

не находя, вспоминаю,

что голод давил

дровяной.

 

***

Верю острому снежку

и дрожу по талому.

Хрустнет льдинка под ногой,

и песок, и шприц.

Свищет старая любовь из страны Италии.

Дышит новая любовь, оживляет птиц.

В невесомое куда

вне зимы и хвороста

смотрит ангел перьевой, вспоминает путь.

Выше голоса травы и уже не голоса,

в журавлиный кровоток

или чей-нибудь.

На извилистой руке, в рукавах с опушками

плещет голый мотылек, переживший ночь.

Мне отпущен мотылек,

а ему отпущено

не узнать, что мотыльку

из руки невмочь.

Зреет ангел перьевой,

обрастает красками.

Серебро за серебром, за слезой лазурь.

Придыханием одним изнутри обласканный.

Не пугайся мотылек,

крылышки зажмурь.