Всем известно — если очень вдруг захочешь приключений,

нужно взять девчонку-Осень крепче за руку. Вечерний

аромат лежалых листьев будет прян и беспокоен…

За подружкой в рыже-лисьем — в путь, искать легенду-поезд!

 

Где-то в сумрачном подлеске у забытого перрона

чуть заржа́вевшие рельсы ждут давно в тумане сонном —

словно из иллюзиона вдруг возникнув дивным призом,

лязгнет сцепками вагонов, пробуждаясь, поезд-призрак,

 

распахнёт призывно двери. И маршрутом кругосветным —

если только в сказку веришь — можно мчаться без билета.

Ну, смелее! Вам в подарок путешествие такое…

За спиной — рюкзак с гитарой. Свистнув, тронет чудо-поезд.

 

Проводница в синей форме, представительная чайка,

посчитает — все ли в сборе, принесёт постель и чаю.

За окном мелькают сёла, лес густой, речная пойма.

Разговор течёт весёлый, мчит по миру скорый поезд.

 

Зазвучат напевно струны под умелыми руками.

Машинист сигналит трубно, ложка дребезжит в стакане —

в ритме джаза, блюза, рока, регги, кантри и баллады —

Будет каждому по вкусу песня в поезде, ребята!

 

Чай всегда, конечно, кстати. Хорошо и лимонада,

но для большей благодати коньячка добавить надо.

И намного откровенней станут долгие беседы

меж попутчиков осенних — неожиданных соседей.

 

☆ ☆ ☆

Вокзал — как отправная точка, как грань перехода… Вагон поезда — всегда что-то ирреальное, иномирное, где материальное условно и зыбко, где можно говорить обо всём и выслушать сотню былей и небылиц. А потом сойти на перрон и забыть про то, что слышал и видел, как про странный предутренний сон…

☆ ☆ ☆

 

Вокзал — стеклянный открыт ларец,

живёт где сутолока и толкотня.

Нанизаны люди, как сырец —

улов — ожидания на прутняк

 

из рельс и стуков, из лоскутов

рассказов-баек под горячий чай,

под скрип вагона. От сквозняков

досохнет белая простыня.

 

Мелькнёт картинкою мутный плёс,

пасутся гуси где, гогоча,

гоняют мусор из-под колёс

шальною стайкой молодняка

 

(обычный со́ул подлунных сов,

где тамариндовые леса,

костёр ликует — от склянок штоф,

подлейте в вены сто грамм огня).

 

Трясёт палатку под стук колёс,

ей тесно в лёжку — петлёй рюкзак,

зудят растяжки, им — в перекос —

струной мелодий в свободе благ

 

разбить палатку на том краю,

где сон блуждает, где тишь — аншлаг.

С тобой назваться (блазнив чутью),

как общим целым в одних руках.

 

☆  ☆ ☆

Палатка за плечами в рюкзаке — вечный знак свободы, причастности ко всему миру разом… ты там, где хочешь, рамок нет, стены не давят своей массивностью, только тонкая мембрана ткани отделяет от звёзд…

☆ ☆  ☆

 

Поверишь в продолжение руки, что пишет галактические песни,

где звёзды-колокольчики строки — беспомощные зёрна — если треснут,

то выйдет встреча, крошечный глазок судьбы провинциальной и, спокоен,

речитативом видит уголок сливовый, спелый. В связке колоколен —

миры звенят, и яблок яркий бок беспошлинно ласкает юркий ветер,

и тепловоза спорящий гудок, купейный продолжатель словотеки,

не замер, как на полках словари — срываешься на сотни откровений.

И сам уже — как рельсы изнутри, из сотен струнно спаянных мгновений,

развязываешь узел от тоски, что галстуком по-чаячьи развешен.

Эскортом говорильни коньяки, и истина винительным кортежем

преследует огниво, слово — трут, чернильная палата номер девять,

выёживает солнцем, сделав круг, пытаясь удержаться в равновесьи —

изобретая снова колесо, вписав в стекло бегущего вагона.

На поворотах — скрежета рожок, в азарте нас конечно не догонят…

Нас колесует призрачный Оккам, копытцем в забытьё отождествляя.

Усиливает рупора стакан: тарам-тарам — иголка верстовая

удержит гобелена полотно, где передача мыслей беспрово́дна.

Подсолнухов орда, как эскимо — губ солнца жадно жаждет, поворотно…

 

Започитали зрительно — тишин,

откупорив, нацедим солцедара

и в рифмах беспощадно зароим —

ценою — дань сердечного удара.

Зеркальность поменяется на миг

до серого –открытья многогранней.

Став эхом придыханья, лабиринт

не требует подводных изысканий.

 

☆ ☆ ☆

…И вручил мне билет. А сам как бы растворился. Стою я, дурак дураком, в чёрном поле, под чёрным небом с чёрными звёздами и вижу, что и поезд в звёздах, и звёзды словно впаяны — светятся неоном…

…бесспорно лишь одно: пока мы живем, мы не можем отправиться на звезду, равно как, умерев, не можем сесть в поезд.

☆ ☆ ☆

 

Прильнувший к морю жаркий горизонт льёт киноварь на гладкость без изъяна.

Нашёптывает вечер: есть резон в сценарии текилово-кальянном —

услышать ли его? А, впрочем, всё иное вдруг покажется бездарным,

и морок алкогольный унесёт туда, где синий встретится с янтарным.

По рыжим рельсам, спрятанным в траве, звеня на стыках стёклами, подкатит

последний поезд. Приоткроет дверь в вагон, где пахнет вереском и мятой.

Идём. Сегодня плату за проезд взымают недозревшими стихами.

И я пьяна, и ты слегка нетрезв, и голос осторожности стихает.

Нас не догонят. Станем танцевать и петь без слов любимые куплеты.

Душистым ярким яблоком закат сорвётся, аннулируя запреты.

Мы — строчки ненаписанных поэм, герои позабытого романа,

тождественность непознанных лексем из словаря межзвёздных капитанов…

А сонный город будет бормотать, нелепо закрывая переезды,

записывать в толстенную тетрадь десятки прорицаний бесполезных,

пугать и путать. Только маета подсолнуховых ветров не отпустит,

и будет откровенно не хватать безумия и лёгкого беспутства…

Рассветно прикоснутся губы Ра, ласкаясь шаловливыми лучами.

Текила-ночь истаяла, пора трезветь за чашкой утреннего чая.

 

☆ ☆ ☆

…настоящая мечта должна тянуть хотя бы на два пожизненных срока… жития…

☆ ☆ ☆

 

Тягуче тянется вокзальность суеты.

Улиткой медленной — секундной стрелки ход.

Врос поезд в рельсовость, в плетенье немоты.

Луна ощерилась — звездатостью плюёт.

 

Проводишь линию, молчания пунктир.

Позволь мне говорить молчанием с тобой.

До хруста заплывать в тебя, в твой мир:

трепещешь бабочкой, мерцаешь тишиной.

 

С губ чувствовать твоё дыхание тепла,

баланс волос и ночи омут-ипостась:

зарыться шёпотом, с безвучностью луча —

перемещать, молекулярно растворясь…

 

☆ ☆  ☆

…Равновесие удаётся с трудом. Надеюсь, поход закончится скоро… И я приду к твоему порогу… И на террасе будет стоять кувшин с лилиями… Пусть за окном осень… В душе твоей остаётся весна… Наша весна…

☆ ☆ ☆

 

Ночи паперть без границы, и луна на небосклоне,

как оранжевая миска — нищебродная сума.

Люди-титры в перемотке мельтешатся по перрону,

не кидая даже взгляда, словно бы сошли с ума:

ошарашенно шагают и в себя сквозь щели зырят,

острозвёздность зенок острых разрезает бархат тьмы.

 

Не ходи тропой смиренной, где изнанка сладкой дыней.

Остриё словами финки — отрекайся от тюрьмы? —

вскользь проходит меж дыханья. Возвращается бетоном,

троекратностью усиля, что состав на пятый путь

прибывает. Осторожно лязг и голос закольцован,

что стоянка три минуты, и себя что не забудь

запихнуть в вагон ретивый. С превеликим любопытством

обойдёт хозяйка шконок — «Все? Согласно номерам?»

Пробежится и билеты надрывает проводница,

чай предложит, прикасаясь к белокрылым простыням…

 

Прикорну под перекличку, что колёса волховали:

«там-там-там» — янтарят зёрна, уделяй вниманья им,

и тогда крупинки счастья разрастутся вдруг словами,

а в спектральности качелей — мы вдвоём и… мы ле-е-ти-и-им.

 

☆ ☆ ☆

...на углу трёх ночи и четырёх утра:

– …эхо такое

– …почему эхо?

– …потому что отражается звук твоего голоса словами иносказанными, это как оранжевый дракон восхода насиживает горы-коконы с завтрашним днём...

☆ ☆ ☆

 

Это просто рассвет… И окно открываю ветру,

и дышу ароматом полыни, хмельным и пряным.

Старый сад, просыпаясь, навстречу протянет ветви,

утопая по пояс в молочных клубах тумана.

 

День осушит на травах по осени скорой слёзы,

раскалится асфальт, размывая границы улиц.

Полетят сто забот эстафетой в безумном кроссе,

в редких паузах мысли опять — учащеньем пульса —

где сейчас? На какой из пропахших гудроном станций

допиваешь в буфете соломенный чай перронный?

И — до дрожи — ломая спокойствие медитаций,

ощущаю, зажмурясь, на коже твои ладони.

Вновь — картинкой двухмерной — купе в суете вагона,

где нирвана пути паутиной накроет липко.

Сквозняки дальних странствий листком перелётным гонят,

разделяя пространство гудком тепловоза сиплым…

 

Это вечер… Он снова подкрался неотвратимо,

зажигая сомненья, мечты, фонари и звёзды…

Ночь стекает на голову призрачным лунным дымом.

Просто жду у окна, глядя в сумрак… Скучаю просто…

 

☆ ☆ ☆

…разделить, не разделить — вот в чём вопрос… шутко и серьёзное, сладкое и электрическое, солёное и хмельное, солнечное и ветреное…

☆ ☆ ☆

 

Исчез фрагмент крикливого перрона,

свободный вздох — от города-капкана,

и снег дорожку стелет лёгкой манной.

Момент крутящий, мне его не жаль.

Под скрип пружин, качание вагона,

под дребезжанье ложечки в стакане —

мы пребываем часто, как в нирване,

и взгляд в окно наш, устремлённый в даль…

 

…Несусь к тебе «призаристой» дорогой:

твои глаза трассирующей пулей

проложат курс — пути чтоб не свернули,

и не попасть в тупик, и под откос.

Крепчает связь, но прошлого не трогай,

где угнетали каменные своды.

По схожести — мы из одной породы:

ступени с моря — в небо… и всерьёз.

 

На нить путей надеты чётки окон,

они из встреч и ожиданий в залах.

Звезда волхвов когда в стакан упала,

нам стал гудок, как узелок — связной.

Крадётся ночь, дрожит луна меж стёкол.

Твой сон раздвинет каменные своды.

По схожести, мы — из одной породы:

когда экспресс проносится сквозной —

камелий запах будит… я с тобой…

 

☆ ☆ ☆

…мы часто пишем, почти не осознавая, что слова могут стать предсказанием ещё не осознанного пути, может быть — параллельного, который не соединится никогда… но если смотреть вдаль — параллели сливаются. Обманчива иллюзия — но упрямо идём, надеясь, что пути соединятся… может, через тысячу лет… Пока ты в долгом пути — постепенно изчезаешь телесно, но сам не замечаешь, что становишься малой звёздочкой — может быть, она поможет кому- нибудь найти свой путь…

☆ ☆ ☆

 

А вагон стучит копытцем, чтоб разбить пространства холод.

Перевёрнутым корытцем небосвод, и лёд расколот:

 

утро яркое, до меди снег начищенный искрится —

расставляет солнце сети,

чтоб поймать угрюмость в лицах,

 

открутить головку масти

и накапать рюмку хмеля,

чтоб в раскинутые снасти щучки правили емелей —

 

обойти от дум вериги на исписанных страницах.

В заповеднике из книги — десять правил, их границы

 

за окном мелькают в поле:

отражается в стакане

ассамбляж, наалкоголим.

Может, ближе этим станем?

 

И за шторочкой купейной наизнанку в чуйке ноздри.

Втянешь запахов капельных, а дыханьем вскроешь козырь.

 

На обстрел похоже — «здравствуй!»…

И в житейской квадратуре замяучит сказку паства,

при делах она, в натуре —

 

сеет праздники и пытки, эшафот под снегом пыли:

кот в мешке — в три джинна — прыткий,

что ни слово — то навылет.

 

Водит спяще-закорючкой.

Поцелуй в стихах — ужастик?

Сказка может быть и дрючит соловья — эзопо-ластик.

 

Канделябр свечной на шею,

и «влюбин» включи на сказки.

Знаешь, лада, я умею

и люблю возить салазки.

 

☆ ☆ ☆

Сонастройка — в глотке́ тишины, небесно-силко́вая. На вдох и выдох разделяй церемонию. Прислушайся губами к замку босикомому. Ответом робкое «тук…тук»…асинхроннее…

☆ ☆ ☆

 

Не гони к рассвету время — ночь нежна и черноока.

Тополя, качаясь, дремлют в обрисовке стылых окон,

собирают сны и звёзды частым бреднем тонких веток.

Сплав улова будет роздан сквознякам, не ждущим лета,

не приветствующим солнце чередой хвалебных гимнов —

их рукой февраль коснётся непорочных, невредимых,

затаившихся под пледом, запахнувших плотно шторы.

Всех, не вышедших из клеток, холода возьмут измором.

Мир житейской квадратуры, где отчаянно не спится:

в тёмной кухне перекуры, кофе, книжные страницы —

непрочитанные — к чёрту вдруг пошлют… и за дверями,

без привычного комфорта, но зато за гранью рамы

тьму и снег под кожу впустят, льдистый свет луны впитают.

Выйдет каждый зимний путник обрести родную стаю.

А метель молочным ситцем утешительно укроет,

неспесиво согласится расступиться колким роем,

провожая, не ужалить, не добавить лишней стужи —

отпускает на вокзале в рейс нелишних, в поезд нужных.