Иллюзия

Вот бывает же! Мы пришли в пустую комнату, где с потолка свисают отклеившиеся декоративные плитки. Мы пришли и долго с недоумением стоим среди обрывков обоев, пятен краски на полу, испачканных инструментов и тряпок. Лиза садится на пол, на валяющийся тут же спальный мешок, и пьёт пиво из алюминиевой банки. «Так это счастье?» — спрашиваю я себя, вспоминая все те комнаты, где побывал когда-то, но не испытал ничего подобного. Счастье — это семнадцать квадратных метров с двумя тронувшимися старухами за стенкой. Счастье — это ждать, что сейчас привезут диван, который займёт половину комнаты, но придаст жизни видимость устроенности. Счастье — это вера в то, что завтра ремонт закончится и тогда начнётся…

— А что у нас начнётся завтра? — спрашиваю я Лизу, которая смотрит на следы разрушения, вновь и вновь сами собой возникающие с тех пор, как была совершена покупка этой комнаты — на отваливающуюся штукатурку, пузырящиеся обои и горбатый паркет.

— Завтра у нас будет кофе по-турецки и африканский джаз! — Лиза мечтательно смотрит на потолок. «Ну, бог с ним, — думаю я, — пусть будет джаз — лишь бы с потолка ничего не падало!» Мы оба молчим и рисуем в воздухе замки из чистого эфира. Это и есть сбывшиеся мечты — стены из дореволюционного кирпича, город на костях, фундамент в болоте, голова в огне. Наконец, привозят диван. Мы тащим его по лестнице, чертыхаясь, потому что грузчикам заплатить нечем. Лиза хохочет, как будто ей щекотно, а с меня сваливаются штаны, случайно нашедшиеся для конкретной мужской работы.

— И насадил Господь Бог рай в Эдеме на востоке, — цитирую я справочник молодого квартиросъёмщика, — и поместил там диван, который создал…

Мы втаскиваем деревянного монстра в комнату и сидим на жёстком сиденье, как два идиота на бочке динамита. Мы прёмся и отрываемся — счастье есть! В глазах у Лизы светится дьявольский огонёк. Я выхожу на кухню, чтобы попить из крана, и вижу горы не очень чистой посуды, каких-то банок и всей волнующей соседской старушечьей атрибутики. Наконец, мы одеваемся и вырываемся на улицу, как два молодых кентавра из палатки римского извращенца. Светит летнее горячее солнце, старухи с кислыми лицами сидят на скамейке, по улице мчатся дорогие автомобили, и жизнь волнует нас обоих с невероятной силой гастролирующего гения.

— Я надеюсь, нас не выгонят с этого представления раньше времени! — восклицаю я и вижу, как Лиза достаёт спрятанную на груди какую-то крохотную записку.

— Это валентика — говорит она, — это написал мой сын, ведь он очень меня любит. «Мамочка, я не хочу больше жить с бабушкой. Приведи мне папу», — написано корявым детским почерком. «Ну что же, — проносится у меня в голове, — видимо, это судьба!». В следующий миг я вспоминаю, что у меня тоже есть сын, которого я уже несколько лет не могу навестить — его мать меня ненавидит и не пускает в свою квартиру. Мимо нас с Лизой пробегает тощая рыжая собака с плешью на боку и чёрным от грязи хвостом. Вдруг становится очень жалко себя, Лизу и всех-всех, живущих на этой земле. Жалко даже взъерошенного голубя, который вышагивает рядом с оградой сквера, словно директор цирка возле клетки с тиграми. «Когда-нибудь у нас будет настоящий дом, — проносится у меня в голове, — когда-нибудь мы будем счастливы. Потом. Не сейчас. Или мы сами причина причин, счастье и несчастье, два полюса бытия, два не очень молодых разжигателя жизни. Поджигателя. Прожигателя…» Я вижу, как Лиза становится тихой и загадочной. Она ёжится, словно от холода, поправляет спутанные волосы, и вдруг я замечаю, что мы уже не сидим в сквере, а летим куда-то прямо в небо, катимся по солнечному лучу…. А далеко внизу остаётся почти неразличимый город с его шпилями, разрушающимися дворцами и дорогами, по которым ветер носит пепел сгоревших надежд.