Мисс Арахнид

Ушёл мистер Чибстер в магазин канцелярски-игрушечный, в погоду немую по просьбе «богини» одной восьминогой, а угольный дождик, без дроби звонкой был, и дробил безболезненно почву фабрично-кирпичного города Ф, из труб валил густой дым, отовсюду проникал в дома, как не закрывайся. Но никто не видел, никто не слышал сие чуда: «просто у недавно проснувшихся жителей города уши давно отвалились, глаза прогнили, забыли уже, что такое слушать и видеть» — вспоминал мистер Чибстер, и вздыхал черной дымкой. А сам без зонта своего дырявого шёл, прикрываясь по привычке капюшоном огненным, а с рёбрышек ржавых капельки стекали да асфальт треснувший прожигали. Такое великолепие…

 

И тоже без звука.

 

Улицы пустовали (и это абсолютно нормально для города Ф.), а по дороге заинтересовал мистера Чибстера какой-то угольный баннер, что на выцветшей кирпичной стене заброшенной фабрики дребезжал на всю катушку:

 

«Терпенье и труд — тебя перетрут!»

 

«И правда», — подумал было Чиб и, к своему удивлению, оказался уже в магазине, где на него глазел надутый во весь рост в пыли игрушечного одиночества продавец на верёвочке — весь водородный такой, как будто с нарисованной улыбкой, и главное ни слова.

 

— Дядюшка! — изрёк Чибстер. — Я возьму тот зелёненький сачок? — и потянулся с оглядкой к полке, положив на кассу медную блестяшку. — Спасибо! — Попрощался мистер Чибстер, и покинул навсегда магазин «Игрушечной юности», со словами: «а ведь и я был молод, как эти игрушки, и мог любить их также сильно, как свою жизнь»

 

И вот мистер Чибстер стоит, прикуривая порох, ждёт трамвайчик — единственный транспорт, который только есть в городке, и ходит по скрипучим рельсам, нарезая круги уже целую вечность. Много жителей он перекатал за всё время, но это неважно, ибо его громадный малахитовый силуэт уже возник из тумана — и пора бы Чибстеру в него сесть, пока тот не уехал.

 

— Скоро стемнеет. — Вспомнилось снова. — На городское кладбище бы попасть успеть… — И зашёл Чиб в трамвай, в котором не было никого, даже водителя: трамвай предпочитал ездить сам.

 

Чиб уселся на месте самом заднем, дрыгая косточками, и в стекло уткнулся грязное: за ним виднелись побитые окна домов и тусклые фонарики улиц: «для кого им светить теперь?». Ничего примечательного, в общем. Как и всегда.

 

Но «богиня» ждёт. Всегда-всегда. До самого праха. Единственное, кто может видеть — так это она. Но разве стоит волноваться из-за «богини»? Чиб без ума от неё, да и трамвайчик его уже высадил.

 

Вон он — уже ловит изумрудных бабочек, сияющих на городском кладбище, где за воротами, вдалеке, дремлют горячие трубы рабочей ещё, но потрескавшейся ядерной электростанции… возле которой стоит монолитный голубенький трансформатор, навевая самые неприятные воспоминания:

 

На месте этом, где стоит старое древо, человечки в белых балахончиках, масках, выкапывали глубокую яму. В ней был колодец. Не зналось мне, зачем это делается, но кто-то догадывался, что на нашем городском отшибе отказала аварийная сигнализация: были подозрения, что в лесу произошла то ли авария, то ли похуже чего, всюду мерцало радиоактивностями, станция гудела…и шла странная аура. Не дым. Не пожар. Аура!

 

Когда яма стала глубже, жители на цепях стали спускаться в глубь — там они видели причину кошмара сего, пытались закрыть в ней что-то под гигантский саркофаг, но почему они — столь юные создания лезли в эту чёрную землистую бездну? Как же так?.. да только жители оказались не чем иным, как героическими смертниками, нежели рабочими. Я чувствовал себя жалким, по сравнению с ними: с моей стороны было сплошь пассивным предательством такое.

 

И вот одна из цепей пошатнулась и полетела вместе с жителем. В яму. Присутствующие среагировали быстро и вернули контроль, и саркофаг перекрыл, как кислород, злобную ауру. Я плохо видел, но мог себе представить, что там есть особое пространство и канализационные ходы.

 

Из ямы доносился электродный треск — шла сварка.

 

Я наблюдал за всем этим из своей кухни с распахнутыми окнами. Погодка была такая, словно субботник решили устроить. Снаружи пахло гарью от костра — мой любимый запах с признаками жизни, ибо костры сами по себе не зажигаются, хотя, вроде бы, так пахнул туман и, видимо, туманом это нечто и подавно никогда не было!

 

Но вот наступает последний момент с саркофагом — жители разбежались далеко, прячась, наверное, в домиках. Я не видел, но мне не нравилось это, потому что молодые люди не вылезали из ямы.

 

В ней же раздался омерзительный крик, будто кто-то дал сигнал к чему-то…

 

И вскоре, глубоко в яме, произошёл взрыв.

 

Ошмётки земли разлетелись по всему городу со всей камнями и грязью, задев и моё окно, хоть и было я далек от всего… меня окутал туман.

 

***

 

Я стою рядом с несколькими рабочими —живая сила, между прочим! Могли бы и они полезть.

 

Мы наблюдаем за дымом, разраставшемся из ямы. Саркофаг пробит. У одного здорового рабочего от удивления был открыт рот. Внешне надёжен — крепкие руки, скрасно-чёрными чёлкой по обе стороны, словно луковица, морщинистый и пустой жалкий взгляд, как у счастливого раба. Луковичный рабочий!

 

А суть не в этом: все негодовали со взрыва, и стали обсуждать аварийную сигнализацию, и что будет дальше.

 

Со всеми нами.

 

Было жалко ребят, должны ли они были выжить, и может они и были живы.

 

Все разговорились.

 

Дальше всё пошло стремительно быстро в рваных, но страшных кадрах, вспомнить едва ли удастся: мертвый вопль, огонь, паутина, коконы, крыши домов и слёзы. Бегство в пустоту.

 

Тьма.

 

Тьма.

 

Тьма.

 

Все могилки городского кладбища были вырыты — из них вылетали бабочки.

 

А Чибу по черепушке всё: то одну он бабочку сачком поймает (одна вообще залетит в глазницу), то другую, да в банку их волшебную закинет, прикуривая.

 

А тут уже, гляди, и мест в ней нет, и костяшки топают к домику кирпичному, как весь город Ф., где его ждёт голодная «Богиня»… а он идёт-идёт-идёт, и зелёный свет несёт:

 

— Как же радо божество будет мне, несчастному — я добыл ей «волшебство»

 

атома исчадие.

 

Дом его был в три этажа ростом, с трубкой печной. Жил Чиб в умиротворение, в мансарде, с «Богиней» своей — Мисс Арахнид, как она велела называть себя. Но для него она больше, чем мисс: никто бы не спас его от одиночества и пустоты в глазница, теперь он мог видеть, мог слышать, как это сделала Арахнид, и просила чуть-чуть.

 

У входной дверцы курили два тощих синеватых призрака в робе, и что-то по-призрачному обсуждали: возможно, мэра города Ф, а может и мисс Арахнид, если они, конечно, догадались о её соседстве с ними.

 

Призраки молча поздоровались с Чибиком, и вслед уходящему скелету шепнули:

 

— Только не разбуди господина F. Он сегодня не в духе…

 

Внутри было темно, лестница скрипела. Настолько сильно, что сливалась с хрустящими шагами Чиба. Тьму разъедало «волшебство» зелёных бабочек. На третьем этаже, когда мистер поднялся, отварилась дверь справа: из неё вышел зеленовато-жёлтый жук-носорог, именуемый господином F, что в ужасе посмотрел на Чиба и пошатнулся неуклюже. Как поговаривали бывшие жители дома снаружи: господин F обнаружил сегодняшним утром себя жуком-носорогом и долго не мог встать, от страха взмахнув крылышками и вылетев из комнаты.

 

Покачиваясь из стороны в сторону и держась за золотисто-ржавый пояс, господин F отправился на работу — в мэрию города Ф…

 

— Но долетит ли мэр с таким-то брюхом? — И, повернувшись к своей двери с этим вопросом, мистер Чибстерс зашёл внутрь. Там тихо играл патефон, а в полумраке комнаты, где можно было заметить четыре алых пуговичных глаза, сидела Она…

 

— Ты принёс их. Я это чувствую.

 

–О, да… Ради тебя я готов на всё, моя Богиня… — Мистер Чиб дрожащими руками протянул Арахнид банку.

 

— Ах, как долго я ждала этого момента! Я так голодна… так голодна… — И банка моментально разбилась от удара грома на мелкие осколки, выпустив зелёненькие крылатые огоньки, что зацепились о сеть еле видимой паутины.

 

— Ты же… довольна, Богиня?..

 

— Я счастлива. — Прошептала она, и огоньки бабочек воссияли.