Давно это было. Очень давно. Лет сто назад, а то и все двести.

Жил в одной деревеньке мужичок, плюгавенький такой, в чём только душа держалась. Не верил он никому и ни во что. Ни в Бога, ни в чёрта. Вот такая у него вредная натура была. Хоть бы Фомой звали, так нет, Архипом Фроловым он был. Как жена с ним уживалась, понять было невозможно. Детей у них не было. Так и прожили всю жизнь, вдвоём. И ещё бы столько же пожили, не случись Архипу попасть на покос в самый Ильин день. Говорили ему люди, не езди - не будет дела. После Ильина дня косить полагается. Но он упёрся, ни в какую. Поехал за два дня до Ильина дня. Чего время зря терять? Погода стоит, надо косить. А там потом неизвестно, может, дожди пойдут. Лето ведь на убыль идёт.

А покосы в тех краях неблизкие были, верст пять, а то и десять от деревни. Кому как выпало. Край-то таёжный. Еланей ближних на всех не хватает, вот и приходится ездить в такую даль, скотину-то зимой кормить надо.

Погрузились на телегу и потихоньку к вечеру добрались до покоса, шалаш соорудили, костерок запалили. Евдокия, жена Архипа, вскипятила воду в котелке. Сидит Архип, кипяток прихлёбывает, да баранку грызет. Небо чистое над головой. Звёзд выдалось, несчётное количество. Дуня под бочок пристроилась, хорошо.

Вдруг голос старческий из темноты: «Не разрешите у костра погреться, люди добрые?» От неожиданности Евдокия вскрикнула, а у Архипа кружка с кипятком из рук выпала и разлилась. «Так отчего же не разрешить – то, разрешим», - оправившись от мимолётного испуга, ответствовал Архип, - «Выходи на свет Божий, чего в темноте – то стоять? Да присаживайся. Сейчас вот и кипяточку нальём и баранкой угостим. Мы гостям завсегда рады». В свете костра показался сгорбленный старик, одетый в какие-то лохмотья и с сучковатой палкой в руке, вместо посоха, - «Спасибо, люди добрые. Долго иду, притомился». « А куда идешь-то, если не секрет?», - спросил странника Архип. «Да какой секрет. Иду поклониться Илье пророку. Надо до Ильина дня поспеть. А дорога не близкая, да ноги не быстрые. А ты бы, мил человек, не косил, пока праздник не пройдёт. Не гневил бы Илью пророка-то».

Проснулся Архип, рядом Дуня его похрапывает. Так у костра и уснули вчера. Ещё сон какой-то снился. Про старика. Говорил он что-то, вроде как предостерегал. Да разве вспомнишь спросонья-то. Потом может вспомнится само, а сейчас косить надо, пока роса не опала.

Пока Архип косил, Евдокия наварила похлёбки. Пообедали. К вечеру погода начала портиться, тучи откуда-то притянуло. Заметно похолодало, но дождя пока не было. Ночевали эту ночь в шалаше. А с утра полил дождь, с громом да молниями. Архип выскочил из шалаша и давай орать в небо дурным голосом: « Разгуляйся Ильюша! Давай родимый! Накажи меня! Я ж ослушался, косить рано начал! Давай, Илья, разгневайся!» Как не просила его Дуня перестать, как не плакала, в Архипа будто бес вселился. И тут ударила молния, как огненное копьё, яркая и страшная и прямо в мужика. Замертво упал Архип. Евдокия бросилась к мужу, смотрит, а у него язык вырван и рядом с ним лежит. Глаза полны предсмертного ужаса. Женщина потеряла сознание. Когда их нашли, она бормотала что-то бессвязное, видимо умом повредилась. Так и закончился тот страшный покос. Из деревенских никто на ту елань не позарился. За долгие годы заросла она постепенно ельником. Только история эта в памяти людской и осталась.