Смотри, Амели, остывает последняя россыпь прозрачно-хрустального, в крах опалённого, млечного янтаря,

Покрывая ресницы злачёной сусалью, блестит на щеках – оставляет на коже рубцовый след.

Разгневанным посохом с неба бессонного – ложа бессчётных, не встреченных в облаке дымном, ночных плеяд,

Спадают искрящейся шали шелкá из осколков кометных... мечутся "фурией на метле".

 

Где небо не дышит, роняя в ладони частицы – хрупчайшие бронхи вселенной. Хронометром время «Ять».

И ты доживай кислородом последним. Пылают невольно во чреве, как угольной желчью, тех странствий костры.

Лишь "чёрного мага" – отшельника бремени равенств, нарочно кривая, горбатая рукоять

Шлифует на блюде сердца, как на ровные доли кромсая, до бешеных чёртиков, голый, немой пустырь.

 

Не знай, Амели, что слеза – животóк, но в солях ядовита, как плющ. Только нужно ли, верно ль смерти смотреть в глаза

И видеть, как город безгрешной невинной мечты, осыпáвшись, состроен из груды костей, на крови?

Как тёмного купола мраморных век, мором тучным, столетья, над ним неподвижна гризайль,

Где гений – великий Создатель, на правильном слове осёкся, раскаявшись, оное сотворив.

 

Там, где синие липкие реки текучи по скопищу вен, но под толщей гремучей воды, в океане надежд,

Пропадавшего звёздного путника крохотный плот – не услышит в приход волнореза грозы и молитв.

Я видел, как алый, под цвет парусины, закат обозначил над пенною гладью... свой гибельный "s.o.s" рубеж,

За той, жестяной* горизонта, в которой терялись, в застывшем молчанье парения, бледные корабли.

 

И я знал, что отчасти свободен в барельефе течений, с курсором попутных ветров, смыв тиски стапелей,

Расправивши парус под ядерным градусом солнца, где голос ундин – под глаголицу волн распевался: «Храни».

Ибо то, что тянуло обратно балластами тысячи якорных тонн – перевесом, увы, тяжелей:

Я высек в бортах её Имя на горе-пророчество плывшим от стрельбища. Вылито Имя её – гранит.

 

Твой город, как прежде, живёт в отголосках вторжений оккультных Армад. И над городом нянчится вечная мгла.

(Виновника панихид не осветят во мраке ночевном* уже да ни звёзды глубин, ни светила небес).

Я тебе говорил, что, как инок-паломник, вернусь после первого долгого*... О, прости... я надменно солгал...

Пока над пылавшим, грохочущим залпами варваров, домом... косо, болями, плавился Южный Крест.

 

Вот и всё. Я, сбежавший, свободный и гордый, как розовый вымпел на ярусной мачте... В крутых берегах.

Голы пальцы скрестив, опускаю свой хлипенький невод в бездушные тины трясин. Пяткой чувствую дно.

Я – есть первый, единственный выживший в доблестной "Пирровой" бойне, взрастивший в себе врага.

Мой соломенный дом рассыпáлся под муторной тягой муссонов. Ночью – северный лёд, в солнце – зной.

 

Да, я – злой Робинзон, что в сезон звездопадных нелепиц-дождей, не впервой, но с тобой говорю по ночам.

Полны урны собрав, здесь, храню на пустых травяных подоконниках груды звёздной ненужной космичной пыли́.

И ещё я реву на луну по утрам, как безумный бездомный волчок: «Я хочу всё начать снача...»

 

Ты разбудишь меня – в лоб горячий... "контрольным"...

Я всё помню. Молчание...

– Не убей меня... Амели...

 

 

* жестяной линией (см. негнущейся)

* во мраке ночном (иск.)

* долгого странствия

 

© Кайгородова Светлана

/ iiijiii В Конце Тоннеля. 2020 /