октябрь
Осень цветет, не любя,
не ревнуя,
в трубах гудит лесоруб.
Позднее дерево ждет поцелуя
медлящих
Джоттовых губ.
В легкие неба
затянется шелест
длинных резных язычков.
Вспомнишь, оглянешься,
веришь не веришь – спрятался,
жук-богослов?
Я исхожу.
Из тепличных условий
голоса, печки, сверчка.
Чтоб никого не взлюбить исподлобья,
и никого свысока.
Щелкнет затвором надкрылок патинный.
Рыкнет густой хрипотцой
аннозачатьевский
холод по спинам.
Белая муха в лицо.
****
Вот тебе три разнополых кота,
ясень не сломленный,
двор не изрытый.
Я тебе в этом ковчеге -- чета,
противовес топора и корыта.
Все-то у моря
зовешь и зовешь,
знаю кого, а лица не взыскую.
Век был недолог зело,
но хорош,
чтобы другого искать
и другую.
Утренний двор в золотой чешуе,
сколько же рыб без потерь
улетело.
Ты по ночам прибываешь во мне,
если вода не покинула тело.
Золото льется,
плавник к плавнику,
над роковым поплавком и грузилом.
Нету врага,
пожелать и врагу,
чтобы стоял на пустом берегу
и приплыла, кто невесть,
и спросила.
****
"на звук просевшей половицы//на скрип не перемасленных петель.." а.г.
Это не скрип,
а мертвый мычит поэт,
между железом замкнутый и стеклом.
Главной его мелодии столько лет,
что на людей воздействует как псалом.
Для нелюдей отмерено --
трав, солом
черной воды и соли, того черней.
Остановились рядышком и жуем:
видано ль, всех румянее и мертвей.
Дай ему гвоздь с подковою за труды.
Вьючный наш век, размеренный,
гужевой.
Раны болят.
А ты не влагай персты.
Долгая будет осень.
Но я с тобой.
