октябрь

Осень цветет, не любя,

не ревнуя,

в трубах гудит лесоруб.

Позднее дерево ждет поцелуя

медлящих

Джоттовых губ.

В легкие неба

затянется шелест

длинных резных язычков.

Вспомнишь, оглянешься,

веришь не веришь – спрятался,

жук-богослов?

Я исхожу.

Из тепличных условий

голоса, печки, сверчка.

Чтоб никого не взлюбить исподлобья,

и никого свысока.

Щелкнет затвором надкрылок патинный.

Рыкнет густой хрипотцой

аннозачатьевский

холод по спинам.

Белая муха в лицо.

 

****

Вот тебе три разнополых кота,

ясень не сломленный,

двор не изрытый.

Я тебе в этом ковчеге -- чета,

противовес топора и корыта.

Все-то у моря

зовешь и зовешь,

знаю кого, а лица не взыскую.

Век был недолог зело,

но хорош,

чтобы другого искать

и другую.

Утренний двор в золотой чешуе,

сколько же рыб без потерь

улетело.

Ты по ночам прибываешь во мне,

если вода не покинула тело.

Золото льется,

плавник к плавнику,

над роковым поплавком и грузилом.

Нету врага,

пожелать и врагу,

чтобы стоял на пустом берегу

и приплыла, кто невесть,

и спросила.

 

 

****

"на звук просевшей половицы//на скрип не перемасленных петель.." а.г.

 

Это не скрип,

а мертвый мычит поэт,

между железом замкнутый и стеклом.

Главной его мелодии столько лет,

что на людей воздействует как псалом.

Для нелюдей отмерено --

трав, солом

черной воды и соли, того черней.

Остановились рядышком и жуем:

видано ль, всех румянее и мертвей.

Дай ему гвоздь с подковою за труды.

Вьючный наш век, размеренный,

гужевой.

Раны болят.

А ты не влагай персты.

Долгая будет осень.

Но я с тобой.