Васильковое поле. Тропинка. И ветер шершавый...

Васильковое поле. Тропинка. И ветер шершавый.

Паутинка сединки тревожно дрожит на виске.

И ползет муравей по своей муравьиной державе,

А потом по моей утомленной работой руке.

 

Отчего ж ты, храбрец-муравей, так беспечно рискуешь,

Вот укусишь меня, и прихлопну тебя сгоряча.

И никто не заметит такую потерю простую,

Нам ли, людям большим, небольших муравьев замечать?

 

Вот укусишь, и сразу окончится век твой недолгий.

Страшный зверь — человек, но тебе, видно, страх не знаком,

И толкает вперед вечный зов муравьиного долга,

Без которого не был бы ты никогда муравьем.

 

Люди тоже чуть-чуть муравьи на огромной планете —

Мы вгрызаемся в мир, в суете бесконечной живем.

Посреди васильков, посреди скоротечного лета,

Понимаешь, что жизнь — изначальное счастье твое.

 

Вот пополз и второй муравей, презирая опасность,

По уставшей руке. И подумалось грустно сейчас,

Что среди муравьев есть какое-то крепкое братство,

Но не встретишь подобного братства, увы, среди нас.

 

Каждый сам по себе посредине занудного быта,

Каждый сам по себе, оттого и на сердце тоска.

Есть среди муравьев единящие накрепко нити,

Ну, а нам единящие нити — веками искать.

 

Поле. Небо. Заря. Запах скошенных трав освежает.

Золотится простор. Снова щелкнул вдали соловей.

И ползет муравей по своей муравьиной державе,

И не знает, что он — лишь частичка державы моей.