ОДИССЕЯ. Песнь одиннадцатая
ОДИССЕЯ
Песнь одиннадцатая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
К морю и ждавшему нас кораблю собрались мы и, сдвинув
Остов смолёный в морскую священную воду,
Мачту поставили и паруса привязали. Втащили
Чёрных овцу и барана. И вот собрались мы все вместе
На корабле, сокрушённые новым несчастьем нежданным.
Был нам в пустыне морской провожатым надёжным попутный
Ветер, обещанный нашей богиней. Мы снасти прибрали
И, как бывало уже, покорившись судьбе, по кипящим
Плыли волнам. Наше судно бежало, легко повинуясь
Ветру, кормилу и тайному плану богини Цирцеи.
Солнце тем временем село. И вскоре пришли мы к тем водам,
Что к подземелью текут. Киммерян там печальная область,
Вечно покрытая влажным туманом. Еще не являл там
Гелиос ясного лика народам, в тех землях живущим.
Ночь безотрадная в области той окружает пространство.
Судно, приплыв, на песок мы втащили. Овцу и барана
Взяли с собой и пошли по течению берегом тёмным
К месту, которое мне указала богиня Цирцея.
Я, приказав Еврилоху, а с ним Перимеду, животных
Жертвенных крепко держать и, свой меч обнажив медноострый,
Выкопал яму глубокую, но шириною лишь в локоть.
Три совершил возлияния мёртвым, призвав их на встречу.
Первое – смесью медвяной, второе – вином благовонным,
Третье – водой, всё, как нужно, ячменной мукой пересыпав.
Дал обещанье безжизненно веющим теням усопших –
В дом возвратившись, корову, тельцов не имевшую, в жертву
Им принести и в зажжённый костёр много ценностей бросить;
Впрочем, Тиресия более прочих уважить, отдельно
Чёрного, лучшего в стаде барана ему посвящая.
Дав обещанье такое и сделав воззвание к мёртвым,
Сам я барана с овцою над ямой глубокой зарезал.
И, только чёрная кровь полилась, невесомой толпою
Тени усопших из бездны ужасной Эреба взметнулись.
Души невест, малоопытных юношей, опытных старцев,
Дев молодых, о недолго продлившейся жизни скорбящих,
Смелых мужей, медноострым копьём поражённых смертельно, –
Все они, вылетев вместе бесчисленным роем, над ямой
Подняли крик несусветный. Был в ужас я сердцем повергнут.
Крикнув товарищей, им повелел я с овцы и барана,
Острой зарезанных медью, содрать чернорунные шкуры
И, всё предавши огню, что есть силы взывать громогласно
К страшному богу Аиду, а с ним к Персефоне жестокой.
Сам же я меч обнажил медноострый и сел перед ямой
Не разрешая приблизиться к пролитой крови усопшим
До сладкогласого мига, когда нам ответит Тиресий.
Прежде других предо мной обозначилась тень Ельпенора.
Стылый, еще не зарытый, лежал его труп у Цирцеи,
Где мы его положили, в лагуну уйдя торопливо.
Тень я увидел его и заплакал – страданье сдавило
Сердце моё. И возвысил я голос, и вот что сказал я:
«Скоро же, друг Ельпенор, очутился ты в царстве Аида!
Пеший скорей ты добрался сюда, чем на судне с друзьями
Я оказался в пределах Эреба».
Умерший ответил
Мрачно и глухо: «О славный Лаэрта наследник, великий
Муж многохитростный, наш Одиссей несравненный!
Демоном злым я погублен и силой вина непомерной.
Крепко на кровле заснув, я забыл, что назад надлежало
Прежде по лестнице с крыши спуститься. Направился к краю,
Мигом сорвался, затылком на землю упал, и мгновенно
Дух отлетел мой в Аид. И тебя я любовью твоею
К милой жене, и к отцу дорогому, и к сыну, с которым
В пору его малолетства, на Трою в поход отправляясь,
Ты распрощался, – молю тебя слёзно, поскольку известно
Мне, что печальную область Аида покинув, вернёшься
На корабле ты на остров Цирцеи, – молю тебя, вспомни,
Вспомни тогда обо мне, Одиссей благородный, чтоб не был
Там не оплаканным я, без могилы чтоб не был, чтоб гнева
Мстящих богов на себя не навлёк ты моею бедою.
Бросив с доспехами труп в погребальное пламя, насыпьте
Холм надо мною могильный в соседстве от моря седого.
Памятным знаком о муже погибшем для поздних потомков
В землю над пеплом моим вы весло водрузите, которым
Некогда, будучи вашим товарищем, волны я пенил».
Так говорил Ельпинор, и, ему отвечая, сказал я:
«Всё, злополучный, как требуешь, мною исполнено будет».
Так мы, печально беседуя, друг возле друга сидели,
Я, отгоняющий тени от крови мечом обнажённым,
И говорящий со мною товарища прежнего призрак.
Вдруг подошло – я увидел – ко мне привиденье умершей
Матери милой моей Антиклеи, рождённой великим
Автоликоном. Когда отплывал я в далёкую Трою,
Дома она оставалась живою. Я горько заплакал.
Острой стрелою печаль в моё сердце проникла. И как мне
Не было тяжко в душе, но родимую мать не пустил я
К крови – не дал мне ответа пока прорицатель Тиресий.
Но наконец-то возник и Тиресия фивского образ.
Был он с жезлом золотым и, узнав меня, так он сказал мне:
«Что, сын Лаэрта, всехитростный муж, Одиссей благородный!
Что, злополучный, тебя побудило, покинув пределы
Светлого дня, вдруг проникнуть в обитель печальную мёртвых?
Но отодвинься от ямы и к крови мечом не препятствуй
Мне подойти, чтоб, напившись сполна, я по правде пророчил».
Так он сказал. И, от ямы назад отшагнув, снова в ножны
Сереброгвоздный свой меч я направил. А фивский Тиресий,
Крови животных напившись, такую поведал мне тайну:
«Царь Одиссей! Возвращения скорого в дом свой ты жаждешь.
Бог раздражённый его затруднит многократно, поскольку
Гонит тебя сотрясатель земли Посейдон. Ты жестоко
Душу разгневал его ослепленьем любимого сына.
Но, и ему вопреки, сотни бед пережив, ты достигнуть
Сможешь отечества, если себя обуздаешь и вместе
Всех своих спутников. С ними, осилив великую бездну
Вод океанских, к Сицилии знойной корабль свой послушный
Ты приведёшь. Там от века пасёт и быков, и баранов
Гелиос светлый, который всё видит, всё слышит, всё знает.
Будешь в Итаке, хотя и великие бедствия встретишь,
Если воздержишься руку поднять на стада, что пасутся
На сицилийской земле, ну а если поднимешь – погибель
Всем твоим спутникам и кораблю. Как сказал я, один ты
Смерти избегнешь. Но бедственно в дом возвратишься, в скитаньях
Всё потеряв – и друзей, и корабль, и богатства. Не радость
В доме ты встретишь родном. Повстречаешь толпу обнаглевших,
Буйных людей, достоянье твоё промотать побыстрее
Целью задавшихся. И Пенелопу за все эти годы
Страшно измучивших преподнесеньем подарков, но больше
Дерзким своим сватовством. Ты им всем отомстишь непременно.
Но, как постигнет их смерть, захвативших насильственно дом твой,
Тут же покинь его, взяв из амбара весло, и отправься
Странствовать с ним и ходи по широкому свету, покуда
Странных не встретишь людей, не видавших морского простора,
Быстрых на нём кораблей и еды никогда не солящих.
Если же странного путника встретишь и путник тот спросит:
«Что за лопату несёшь на блестящем плече, иноземец?» –
В землю весло! Наконец ты окончил своё роковое,
Долгое странствие. Там Посейдону, владыке морскому,
В жертву воздай одновременно вепря, быка и барана.
В дом возвратись и великую дома сверши гекатомбу
Зевсу и прочим богам, властелинам бескрайнего неба.
Всем по порядку. И смерть не застанет тебя на туманном
Море. Спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину
Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным
Счастьем обильным. И сбудется всё, что тебе предсказал я».
Так говорил мне Тиресий. И, так я сказал, отвечая:
«Старец, пускай совершится, что мне предназначили боги. –
Ты же теперь мне скажи, ничего от мня не скрывая:
Вижу я матери душу у самого края кровавой
Ямы. В неё она молча глядит. Отвечать мне не хочет.
Словно не знает меня. Научи, прорицатель фивейский,
Что надо сделать, чтоб тень моей матери сына живого
Ясно во мне распознала?» – сказал я пророку, и он мне
Тайну поведал: «Простейшее средство тебе я открою.
Та из безжизненных теней, которой приблизиться к крови
Дашь ты, разумно с тобою начнёт говорить. Но безмолвно
Та от тебя удалится, которую к крови не пустишь».
Это сказав, прорицатель в обитель Аида вернулся,
Полно открыв мою участь земную. А я неподвижно
Там же остался стоять. Но стоял я не долго. Спустилась
Тень моей матери в яму, кровавым питьём утолила
Жажду свою и, вздохнув тяжело, с удивленьем спросила:
«Как же, мой сын, ты живой мог проникнуть в туманную область
Царства Аида? Здесь всё ужасает живущего. Шумно
Страшные реки бегут здесь. Никто переплыть их не может.
Только одним кораблям крепкозданным такое возможно.
Сын дорогой, расскажи мне, ты прямо от Трои с друзьями,
Долго скитаясь по морю, в подземное царство Аида
Прибыл? Ответь, неужели ни милой Итаки, ни дома
Предков своих, ни супруги, ни сына поныне не видел?»
Так говорила она, и в ответ я с печалью ответил:
«Милая мать! По великой заботе земной оказался
Сын твой в Аиде. Мне душу Тиресия фивского нужно
Было о многом спросить. Без того я не мог возвратиться
В землю ахеян. Отчизны я нашей покуда не видел.
Всюду скитаюсь с тех пор, как с царём Агамемноном начал
Славный поход наш на гибель троянам. А ты мне, родная,
Тайну поведай, какою из Парк непреклонных была ты
Предана смерти? Медлительным, тяжким недугом, а может,
Быстрой стрелою своею тебя Артемида пронзила?
Также скажи об отце и о сыне, оставленных мною.
Царский мой сан сохранился ли им? Или кто-то на место
Избран моё и меня уж в народе считают погибшим?
И расскажи о жене Пенелопе. По-прежнему с сыном
В замке живёт или с кем-то уже в состоявшемся браке?»
Так я спросил Антиклею, и так мне она отвечала:
«Верность тебе сохраняя, в жилище твоём Пенелопа
Ждёт твоего возвращенья с тоскою великой и тратит
Долгие дни и бессонные ночи в слезах и печали.
Царский твой сан за тобою народ сохраняет. Царевич,
Сын Телемах, достояньем владеет. Захочет, пирами
Всех угощает, как то облечённому саном высоким
Следует. Все и его угощают. Лаэрт, твой родитель,
В город теперь уж не ходит. Живёт на плантации дальней.
Нет у него ни одра, ни богатых покровов, ни мягких
Царских подушек. В дождливое зимнее время в постройке
Вместе с рабами он спит на полу у огня, покрываясь
Ветхой одеждой. А в жаркое летнее время и ранней
Тёплой осенней порою он ложе повсюду находит
В старом саду виноградном из листьев, насыпанных грудой.
Там он лежит и вздыхает, должно быть, тебя вспоминая.
Старость его безотрадна. Такая же злая судьбина
Вышла на долю мою. Но не с луком тугим Артемида
Быстрой стрелою своею меня без болезни сразила,
И не медлительный, страшный недуг, изнурённое тело
Так истерзал, что душа поневоле из тела исторглась.
Нет! – но тоска о тебе, Одиссей, о твоём незлобивом
Нраве и разуме светлом до срока мою погубила
Сладостно-милую жизнь». Так сказала она и умолкла.
Трижды пытался обнять я стоявшую передо мною
Тень моей матери. Трижды бесплотная тень выскользала
Из бесполезных объятий моих. И сказал сокрушённо
Я неразумное слово обиды, тоски и упрёка:
«Милая мать, для чего, из объятий моих убегая,
Мне запрещаешь в жилище Аида прижаться к родному
Сердцу и скорбною сладостью плача с тобой поделиться?
Или же вместо тебя Персефона на встречу со мною
Призрак послала пустой, чтобы горе моё увеличить?»
Так говорил я, и так мне, безумному, мать отвечала:
«Милый мой сын, злополучнейший между людьми! Персефона,
Дочь громовержца, тебя приводить в заблужденье не хочет.
Но такова уж судьбина всех мёртвых, расставшихся с жизнью.
Тело душа навсегда покидает, окутавшись тенью,
Слабо лишь схожей с покинутым телом. Мы призраки, сын мой.
Ты же на радостный свет поспеши возвратиться. Но помни,
Что я сказала, чтоб всё повторить дорогой Пенелопе».
Так говорили мы с ней. Между тем, Персефона прислала
Призраки жён. Это были супруги и дочери славных
Наших героев. Они окружили злосчастную яму.
Я же обдумывал, как бы мне всех расспросить их отдельно.
Тут же решенье пришло. Длинноострый свой меч я из ножен
Выхватил и не дозволил приблизиться к яме толпою.
Поочерёдно они подходили ко мне, называя
Имя своё. Так что с каждой я мог говорить по порядку.
Первой Тиро подошла, Салмонеева дочь и супруга Крефея,
Сына Эолова. Всё о себе она мне рассказала.
Так получилось, что сердце Тиро воспылало любовью
К самой прекрасной из рек, Энипеи, божественно светлой.
Часто она приходила к реке отдохнуть, искупаться.
В образ реки Посейдон земледержец облёкся, чтоб тайно
В устье потока с чужою женой сочетаться любовью.
Воды пурпурные встали горой и, раскинувшись светлым
Сводом над ними, укрыли от взоров случайных прохожих.
Девственный пояс её развязал он, смежив ей ресницы
Сном. И, когда, распалённый, своё утолил вожделенье,
За руку взял, обратился по имени, молвил с улыбкой:
«Радуйся, богом любимая! Прежде чем год завершится,
Двух ты прекрасных родишь сыновей. Не бывает бесплоден
С богом союз. О Тиро! Воспитай их с особой любовью.
Но, возвратившись к домашним, моё называть им не вздумай
Имя. Но ты его ведай. Я бог Посейдон земледержец».
Так он сказал, погрузившись в речное глубокое лоно.
В срок родились близнецы – Пелиас и Нелей. Были оба
Слугами Зевса эгидоносителя. Оба имели
Крупных баранов отары. Один в луговом Иолкосе
Дом свой имел, для другого был родиной Пилос песчаный.
А от Крефея Тиро родила властолюбца Эсона,
Братьев его знаменитых Ферета и Амифаона.
После неё я увидел Асопову дочь Антиопу.
Стала хвалиться она, как в объятия Зевс всемогущий
Принял её. И плодами любви их, воистину страстной,
Стали Зефос с Амфионом. Они заложили основы
Фив семивратных, а после воздвигли и крепкие стены,
И недоступные башни, поскольку и сильные в Фивах
Жить бы тогда не могли, не построив надёжной ограды.
После Алкмену увидел я, спутницу Амфитриона.
Сына Геракла, столь славного силой и мужеством, Зевсу,
С ним сочетавшись, она родила. Сын прославил Элладу
Множеством подвигов, дальним потомкам своим в назиданье.
Следом явилась Мегара. Креон, необузданно смелый,
Был ей отцом, а супругом Геракл, поражений не знавший.
После Мегары предстала Эдипова мать Эпикаста.
Страшно-преступное дело в незнанье она совершила.
Сыну родному, отца умертвившему, стала женою.
Вскоре союз святотатный открыли бессмертные людям.
Гибельно царствовать в Кадмовом доме, в возлюбленных Фивах,
Был Всемогущим Эдип осуждён, безотрадный страдалец.
И Эпикаста Аидовы двери сама отворила.
Петлю она роковую к бревну потолка прикрепила
И свою жизнь прервала. Одинок в своём дом остался
Жертвой терзаний Эдип – от Эриний, вершительниц мести,
Призванных матерью кровью себя запятнавшего сына.
После явилась Хлорида. Её красотою пленившись,
Некогда с ней сочетался Нелей, дорогими дарами
Деву прельстивший. Царица всеславного Пилоса сыну
Бога морского Нелею ответила славным подарком –
Добрых наследников Нестора, Хромия, Периклимена,
А чуть позднее и дочь родила, многославную Перу,
Дивной красы. Женихи отовсюду сошлись. Но тому лишь
Дочь непреклонный Нелей обещал, кто быков круторогих
С поля Филакии сгонит, отняв у царя Ификлеса
Силой всё стадо его. Этот подвиг один прорицатель
Взялся свершить. Но по воле всесильного Зевса владыка
Злачных полей филакийских отдал ему сам своё стадо.
Славная Леда, супруга Тиндара, потом мне явилась.
Двух сыновей многославных она подарила Тиндару.
Кантор смирял лошадей, Полидевк был бойцом превосходным.
Оба землёй жизнедарной они были взяты живыми.
Оба и в царстве подземном отмечены Зевсом. Как будто
На карауле они ежедневно сменяют друг друга.
Только один умирает, как тут же другой оживает.
И не случайно причислены оба к семейству бессмертных.
Ифимидею, жену Алоея, я вскоре увидел.
С ней сочетался, хвалилась она, Посейдон земледержец.
Вот и плоды их союза – божественный Отос со славным
Братом его Эфиальтом. Земля возрастила их выше
Всех земнородных существ. Красотою они затмевали
Даже богов, одному Ориону лишь в ней уступая.
В девять уж лет близнецы походили на горы живые –
В девять локтей толщиной, вышиною же в тридевять были.
Дерзкие стали богам угрожать, что Олимп их разрушат,
Приступом небо возьмут. И, наверное, взяли бы, если б
Мужеской силы достигли. Но сын громовержца Латоний,
Прежде, чем юности пух отенил их ланиты, сразил их.
Федру я видел. Прокриду. Потом подошла Ариадна.
Дочь богоравного мужа Миноса. Бежать с ним из Крита
Деву прекрасную хитрый Тесей убедил. Но не мог он
С ней насладиться любовью. Убила её Артемида
Меткой стрелой, побуждённая к этому Вакхом ревнивым.
Видел я Мойру. Климену. Царицу греха Эрифилу –
Мужа она предала, золотым ожерельем прельстившись.
Впрочем, всей ночи не хватит припомнить загробные тени
Всех, кто женою ли, дочерью был наших славных героев.
Время настало на отдых идти, чтоб пораньше пуститься
В путь, учреждённый тобою, царица, совместно с богами».
Так говорил Одиссей. Все другие сидели в палате,
Слово боясь пропустить – так пленил их рассказ Одиссея.
Тут обратилась к гостям Алкиноя, супруга Арета:
«Феакияне, что скажете? Станом, и видом, и силой
Духа и тела нас всех поразил чужеземец. Хотя он
Гостем является царским, я думаю, вы захотите
К нашим подаркам свои непременно добавить».
Поднялся
Тут Эхеной, благородного племени старец. Всех раньше
Из современных ему феакийцев рождён был почтенный.
«С нашим желаньем, друзья, и намереньем нашим, – сказал он, –
Слово разумной царицы согласно. Ему покориться
Должно нам всем. А наш царь это слово немедля исполнит».
Так отвечал Алкиной благородному старцу: «Да будет
То, что здесь сказано, мною исполнено в точности так же,
Как я владыкой являюсь доныне в земле феакийской.
Ты же, наш гость, хоть безмерно спешишь на Итаку родную,
Дай нам возможность достойно собрать дорогие подарки».
Так, отвечая ему, говорил Одиссей хитроумный:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских!
Если бы целый вы год продержать здесь меня захотели,
В плаванье судно готовя и щедро дары собирая,
Я бы и то согласился, поскольку мне выгодно будет
С полными в милую землю отцов возвратиться руками.
С большим почтеньем и с большею радостью буду я принят
Всеми, кто встретит меня при моём возвращенье в Итаку».
Так он сказал, и ему Алкиной отвечал дружелюбно:
«Царь Одиссей! Мы, внимая тебе, не имеем обидной
Мысли о том, что ты лгун и хвастливый обманщик, подобный
Многим бродягам, которые землю обходят, повсюду
Ложь рассевая в своих непотребно-нелепых рассказах.
Ты не таков. Ты возвышен умом и пленителен речью.
Повесть прекрасна твоя. Ты, как славный певец, рассказал нам
И об ахейских вождях, и о собственных бедствиях. Кончить
Должен, однако, ты повесть. Скажи, ничего не скрывая,
Видел ли там ты кого из могучих товарищей бранных,
Бывших с тобой в Илионе и чёрную встретивших участь?
Ночь несказанно долга. И останется времени много
Всем нам для сна безмятежного. Не оставляй без концовки
Повести тяжких скитаний. Готов я до светлой Денницы
Слушать тебя, если всё-таки ты продолжать согласишься».
Так говорил он, и так отвечал Одиссей хитроумный:
«Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских!
Время на всё. Для беседы свой час и свой час для покоя.
Если, однако, желаешь теперь же дослушать рассказ мой,
Я повинуюсь и всё расскажу: как утратил последних
Спутников; кто из аргивян, избегших погибели в битве
Под Илионом, сражён был убийцей, изменой супруги,
При возвращенье в отчизну.
Как только царица Аида
Теням рассеяться женским дала приказанье, возникла
Тень Агамемнона, сына Атреева. Следом за нею
Тени товарищей вышли, которые в доме Эгиста
Вместе с Атридом настигнуты были губительным роком.
Крови напившись, меня Агамемнон узнал. Его очи
Тут же слезами наполнились, горько вздохнул он, и руки
Быстро простёр для объятий. Но не было силы и плоти,
Чтобы прижать меня к сердцу, давно уже ставшего тенью.
Слёзы пролил я, увидя его. Состраданье пронзило
Душу мою. И сказал я бесславно погибшему другу:
«О, сын Атреев, владыка царей, государь Агамемнон!
Паркой какою ты в руки навек усыпляющей смерти
Предан? В волнах ли тебя погубил Посейдон с кораблями,
Бурею бездну великую в ад превратив? Или, может,
В поле врагом был убит, собираясь угнать его стадо?
Или же в городе, жён похищая, сокровища грабя?»
Так я Атрида спросил, и Атрид, отвечая, сказал мне:
«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный!
Нет, не в волнах с кораблями погублен я был Посейдоном,
Бурные волны воздвигшим в пустыне морской. Не на суше
Был умерщвлён я рукою противника в битве кровавой.
Тайно Эгист приготовил мне смерть и плачевную участь.
С гнусной женою моей заодно, у себя на весёлом
Пире убил он меня, как быка убивают в загонке.
Так я погиб, и товарищи верные вместе со мною
Были зарезаны, словно клыкастые вепри, которых
Режут в дому гостелюбца на пиршество или на свадьбу.
Часто без страха ты видел, как в битвах былых умирали
Воины наши: иной одиноко, другой в многолюдном,
Тесном бою. Ну, а здесь же пришёл бы ты в трепет, увидя,
Как меж кратер пировых, меж столами с едою богатой
Мы на полу в лужах собственной крови вповалку лежали.
Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,
Рядом услышал я – нож в её грудь Клитемнестра вонзала.
Я полумёртвый остывшей рукой за мечом потянулся.
Но с откровенным презреньем она мне в глаза посмотрела
И отвернула свой взгляд. Ничего отвратительней нету
И ничего ненавистней жены развращённо-бесстыдной,
Смерть приготовившей мужу, которой навек очернила
Род свой бесчестный, а может, и женщин, не знавших измены».
Так говорил Агамемнон. Ему отвечая, сказал я:
«Видимо, Зевс громовержец назначил потомству Атрея
Быть навсегда злым игралищем бедственных женских
Козней. Погибло немало могучих мужей от Елены.
Так и тебе издалёка устроила смерть Клитемнестра».
Выслушав слово моё, так ответил мне царь Агамемнон:
«Слишком доверчивым быть, Одиссей, опасайся с женою.
Ей открывать простодушно всего, что ты знаешь, не надо.
Вверь ей одно, про себя сохрани осторожно другое.
Но для тебя, Одиссей, от жены не опасна погибель.
Слишком разумна и слишком беззлобна твоя Пенелопа,
Старца Икария дочь благонравная. В пору цветенья,
Браком едва сочетавшись с подругой, её ты покинул,
В Трою отплыл, и грудной, лепетать не умевший, младенец
С ней был оставлен тогда. Он, я знаю, уже заседает
В сонме мужей. И отец, возвратясь, с ним увидится. Нежно
К сердцу родителя он, как положено, крепко прижмётся.
Ну, а моя кознодейка и взглядом на милого сына
Мне не дала насладиться. Послушай, мой друг, что скажу я:
Скрой возвращенье своё и войди с кораблём неприметно
В гавань Итаки. На верность жены полагаться опасно.
Сам же скажи мне теперь, что известно тебе об Оресте,
Сыне моём благородном. Быть может, ты знаешь, где нынче
Он проживает. Поскольку не умер еще средь живущих
Сын мой Орест». Я ответил ему: «Дорогой мой товарищ,
Царь Агамемнон, о сыне твоём ничего я не знаю.
Где он, и жив ли, сказать не могу. Пустословить бесчестно».
Так, вспоминая о прошлом, мы друг перед другом сидели,
Слёзы стирая украдкой – седые воители Трои.
Тень Ахиллеса, Пелеева сына, потом мне явилась.
Были с ним вместе Патрокл, Антилох и Аякс, меж ахейцев
Силой своей за Пелеевым сыном известные многим.
Тень Ахиллеса, Эакова внука, представ предо мною,
Не без иронии и недоверия молвила слово:
«Что, многохитростный муж, привело тебя в вечность Аида?
Может быть, дело великое ты, дерзновенный, замыслил?
Но объясни, как проникнул ты в царство Аида, в котором
Тени ушедших, лишённые чувства, безжизненно веют?»
Так он спросил у меня, и, ему отвечая, сказал я:
«О Ахиллес, сын Пелеев, меж всеми данайцами первый!
Здесь я затем, чтоб Тиресий, слепец-прорицатель, открыл мне
Способ моей каменистой Итаки достигнуть, поскольку
В землю ахеян еще я не смог возвратиться, отчизны
Милой еще не видал. Я скитаюсь и бедствую. Ты же
Между людьми и минувших времён и грядущих
Первый из первых. Живого тебя, словно бога, мы чтили.
Здесь же, над мёртвыми царствуя, столь же велик ты, как в жизни
Некогда был. Не ропщи же на смерть, Ахиллес богоравный».
Так говорил я. И так отвечал он, устало вздыхая:
«О Одиссей! Утешения в смерти мне дать не надейся.
Я бы хотел, как подёнщик, но только живой непременно,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушным тенями царствовать мёртвым.
Ты же о сыне моём сообщением добрым порадуй.
Был ли в сраженье мой сын? Впереди ли фаланги сражался?
Также скажи, Одиссей, не слыхал ли о старце Пелее?
Всё ли по-прежнему он повелитель земли мирмидонской?
Или его уж в Элладе и Фтии не помнят потомки,
Древнего старца, давно на земле изнурённого жизнью?
В царстве наземном защитником быть для него не могу я.
Нынче уж я не такой, как бывало, когда в отдалённой
Трое крушил ополченья и грудью стоял за ахеян.
Если б таким хоть на миг я в жилище отцово явился,
Ужас бы сильная эта рука навела там на многих,
Власть позабывших Пелея и старость его оскорбивших».
Так говорил Ахиллес, и, ему отвечая, сказал я:
«Сведать не мог ничего я о старце Пелее великом.
Но о твоём благородном, возлюбленном Неоптолиме
Всё, Ахиллес, как желаешь, тебе расскажу я подробно.
Сам я его на своём боевом корабле от Скироса
Морем привёз к меднолатным данаям в троянскую землю.
Там на советах вождей о судьбе Илиона всегда он
Голос свой прежде других подавал и в разумных сужденьях
Мною одним лишь и Нестором мудрым бывал побеждаем.
А перед Троей, где в поле широком мы бились с врагами,
Он ни на миг в окруженье других не хотел оставаться.
Мигом вперед выбегал, упреждая сноровкой храбрейших.
Много врагов полегло перед ним в истребительной битве.
Так Еврипила, Телефова сына, двуострою медью
Он ниспроверг. В том бою вместе с юным вождём все кетейцы
Пали на поле троянском, и многие жертвою встречи
С Неоптолемом, божественным сыном твоим. Мне случилось
Быть вместе с ним в деревянном коне, над которым троянцы
Бились полдня, чтоб втащить его в город. Мой юный товарищ
Рвался наружу, едва удержал я его до полночной
Нашей атаки. Когда же Приамом разрушен был вскоре
Град величавый – с богатой добычею сын твой вернулся,
Не посечённый ни разу мечом, ни копьём не пронзённый,
Как неизбежно бывает в бою, где Арей веселится».
Так говорил я. И тень Ахиллесова с гордой осанкой
Шагом широким по ровному Асфодилонскому лугу
Тихо пошла, восхищаясь великою славою сына.
Тени других знаменитых умерших явились. Со мною
Грустно они говорили о том, что тревожило в миг тот
Каждого. Только лишь тень Теламонова сына – Аякса
Молча стояла вдали, одинокая, всё на победу
Злобясь мою, мне отдавшую в стане аргивян доспехи
Сына Пелеева. Лучшему между вождей повелела
Дать их Фетида. Судили трояне. Их суд им Афина
Тайно внушила… Зачем, о зачем одержал я победу,
Мужа такого изведшую в недра земные? От горя
Вскоре сошёл он с ума и с собою покончил. Погиб он,
Смелый Аякс, и лица красотою, и подвигов славой
После великого сына Пелеева всех превзошедший!
Голос возвысив ему я сказал миротворное слово:
«Сын Теламонов, Аякс знаменитый, не должен ты, мёртвый,
Дальше со мной враждовать, сокрушаясь о гибельных, взятых
Мною доспехах. Ведь ими данаям жестокое боги
Зло приключили. Ты, наша твердыня, погиб. О тебе мы
Все, как о сыне могучем Пелея, сердечно крушились,
Раннюю смерть поминая твою. В ней никто не виновен,
Кроме владыки Олимпа, постигшего войско данаев
Страшной бедою. Тебя он судьбине безвременно предал.
Но подойди же, Аякс! Откровенной беседой с тобою
Дай насладиться. Свой гнев изгони из великого сердца».
Так я сказал. Но ни слова он мне не ответил. С другими
Мрачно пошёл. И бесследно исчез в бесконечном Эребе.
Может, его бы догнал я и стал говорить с обозлённым,
Если бы мне не тревожило сердце желанье увидеть
Тени других знаменитых умерших. Я вскоре приметил
Зевсова мудрого сына Миноса. В пространном строенье
Суд он вершил над прибывшими в царство Аида. Чуть позже
Взору явилась гигантская тень Ориона. По лугу
Гнал он огромное стадо животных железной дубиной –
Ею безжалостно он убивал их в горах неприступных.
Татия также увидел я, сына прославленной Геи.
Места немало заняв под огромное тело, лежал он.
А по бокам великана сидели два коршуна, жадно
Печень его разрывая и глубже терзая утробу.
Тщетно от них защищался наказанный Зевсом преступник.
В бытность свою на земле осрамил он жену Олимпийца,
Шедшую к Пифию в храм на широком лугу Панопейском.
Позже я видел Тантала, казнимого страшною казнью.
В озере светлом стоял он по горло в воде и, томимый
Страшною жаждой, напрасно к воде дотянуться пытался.
Только он голову к ней наклонял, как вода обнажала
Чёрное дно, но и дно осушал привередливый демон.
Много росло плодоносных деревьев над этим несчастным,
Яблонь, и груш, и гранат, и маслин, и смоковниц цветущих.
Голодом мучась, лишь только к плодам он протягивал руку,
Разом все ветви с плодами над ним поднимались высоко.
После я видел Сизифа, казнимого жуткою мукой.
Камень огромный катил он руками на гору крутую,
Мышцы напрягши и в глинистый грунт упираясь ногами.
Но, лишь вершины достигнув, гигантская глыба обратно
Мчалась к подножью. И снова Сизиф начинал восхожденье,
Камень толкая, в поту и в пыли напрягая все силы.
Видел я там, наконец, и Геракла, в Аиде всего лишь
Призрак воздушный. А сам он с богами на светлом Олимпе,
Так мне сказали, блаженства вкушал близ супруги Гебеи,
Дочери вечноцветущей, рождённой от Зевса и Геры.
Мёртвые шумно летали над тенью Геракла, – так птицы
Хищные носятся в диком испуге. Герой же тревожно
Лук напряжённый держал со стрелой в тетиве, и ужасно
Вдруг озирался, как будто готовился выстрелить. Страшный
Перевязь блеск изливала, ему поперёк перерезав
Грудь златолитным ремнём, на котором с чудесным искусством
Львы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи,
Битвы, убийства невинных людей обозначены были.
Взор на меня устремив, он узнал безошибочно, кто я.
«О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный!
Кажется мне, и тобою судьба непреклонно играет
Так же, как мной под лучами небесного солнца играла?
Сам я от Зевса рождён, но рожденьем от тяжких страданий
Не был избавлен. По воле жены Всемогущего Геры,
Вынужден был я служить недостойному мужу. Трусливей
Вряд ли микенцы властителя знали. Но именно трусу
Выпала доля служить мне. Заданья сложней с каждым годом
Я выполнял. Наконец, он придумал безумное дело –
Выкрасть трёхглавое чудище, Цербера, стража Аида.
Думалось бедному – в угол прижал он раба. Но нежданно
Лютого пса я привёл на цепи во дворец Эврисфею.
Вряд ли, конечно, исполнил бы я приказанье владыки,
Если бы не оказали мне помощь Гермес и Афина».
Так мне сказав, удалился в глубины Аидовы призрак.
Я же остался на месте в надежде, что явятся скоро
Тени могучих героев – Тесея царя, Пирифоя,
Многих других. Но, толпою бесчисленной тени слетевшись,
Подняли крик несусветный. И мне показалось – из шума,
Для устрашенья меня, Персефона, владычица ада,
Голову страшной Горгоны родит. К кораблю я пустился,
Крикнул, чтоб все собирались скорей, занимали у вёсел
Дружно места и немедля канат от скалы отвязали.
Против течения вод океанских пошло наше судно.
Медленно. Чуть побыстрее. И, выйдя на свет из Аида,
На парусах понеслось с благовеющим ветром попутным.
10.09.14 г., вечер
КОНЕЦ ОДИННАДЦАТОЙ ПЕСНИ
