Кодекс дракона
I. Сизые фрески, как пепел на фри̒зах былого,
Гаснут в закатах давно минувших времён
Под твердью печати давно забытого слова,
Где стилоба̒т уже хрупок, и ветхой основой
Стены хранят следы ушедших имён.
II. Черты̒ благородных, тех, что блистали речами,
Истёрты в песок до тверди сирых камней.
Взирает грядущее в вечность слепыми очами,
Ши̒бениц страхом за стенами замков, ночами,
Щербинами их запечатав источник теней.
III. Бессмертны заплаканной осени бледные лики,
Дрякво̒ю обрякшей забвения чаши полны̒,
Воздвигнут пером одиночества кодекс великих,
Но время и их превращает в холодно-безликих,
Позором клеймит, не оглашая вины.
IV. Им память грядущего, что инканта̒ции, всё же
Опять демери̒тами им прослыть суждено,
Инклю̒зом старинным мир теней растревожив,
Словом святым, как вери̒гами, ветер стреножив,
Смирились они, и это предрешено.
V. Кто холодом тверди согреть сподобится ныне,
Кровавою жатвой насытив грани клинка,
Упав, поражённый, в травах и горькой полыни,
Запев свою песню, прославив на век своё имя,
К свету взлетая на крыле мотылька?
VI. Сиянье Сатурна низвергнув на тверди земные,
А травы накрыв солнечным светом росы,
Молитвы натянешь ты — в них облака грозовые.
Изгиб быстрых молний сойдёт, и огни вестовые
Вспыхнут в центре этой весенней грозы.
VII. Парчовою шкурой покрыв пики гор, что седеют
В свете луны — мандо̒рлой в окладе теней.
Ма̒мить туманы сподобились, в ночь леденеют
Воды озёр, словно б в мороке, тьмой цепенеют,
Пламя звезды порасплескав меж людей.
VIII. Уснёт вечным сном он, из бездны Эона слепого
Узрит в своих снах жизни обычной тщету,
Не вспомнит того уже, как под сизым покровом
Пропел саму жизнь, в праздности слога и слова,
То, что сейчас может присниться ему.
IX. Он в та̒барде шёлковом выйдет ветру навстречу,
Слезою виолы соткёт жизни праведной суть,
Диско̒рдом забытым прославит немого предтечу
Восторгом событий, что новым эпохам навстречу
Во мраке бредут, познав сей путанный путь.
X. Краткая жизнь его — вдох, а смерть — только выдох,
Мгновение святости — капля в эпохах греха,
На дне его снов несть числа бесконечности видов,
В тщете утешаясь, проносятся вспышкой болидов,
Живы, пока огонь разжигают меха.
XI. Так грех — повитуха, что го̒лема в жизнь допустила,
А следом за ним все исчадия тьмы низошли,
Но святость светла лишь в оправе греха, и горнило
В чёрных углях, словно пламень, толе̒до взрастило,
А следом за ним добрые силы пришли.
XII. Участь всех смертных — беспамятства хрупкая чаша,
Им радость — дремо̒та в нежных объятьях мечты,
Мгновение сладкое юности, дальше — смерть наша,
В тот день Азраил расправит крыла: станет старше
На целую вечность земля в юдо̒ли тщеты.
XIII. Родившись под солнцем безмерного вечного мира
Из звёздного света, что не иссякнет в ночи,
Амбро̒зии жадно вкусив, что в хрустальном поти̒ре
Хмельным эликсиром как будто в рето̒рте бродила,
Храня в своей пене от бессмертья ключи.
XIV. Восшествовал в мир, где жизнь своей вечною силой,
Ветра̒ми и водами нежно вобра̒ла его,
Как юноша дерзкий в любовных признаниях милой
Девице степенной, он страсти исполнен над нивой
Смертной природы! Бежит он на самое дно.
XV. В лобзаньях Фортуны смотрел он в волшебные очи,
Что увлажняли лани̒ты потоками слёз,
Вошёл он в природу безмерную тьмой непорочной,
Сию связь постигнув, достигнув навечно непрочной
Жизни в легендах, полной мифов и грёз.
XVI. Рыцарь печальный в торжественной строгости светел,
К престолу святому восшествует тихо во тьме.
Во тьме монохо̒рд его песней бессмертной приветил,
Восшествовал в свет серебром переспри̒та, приметил,
Как сытые кровью сгорают в холодном огне.
XVII. Он знает, что было, что есть и что будет в грядущем:
Дарует ему прозорливость омелы цветок,
Что в чаше хрустальной рождает виденья о сущем,
Он спит на ветрах, что дуют чем дальше, тем пуще,
Питая собой познаний вечных росток!
XVIII. Он — пенное море, он — чайка над бурным приливом,
Он — ветер холодный, что гладит в ночи ковыли.
В горах буйством рек, что радость даруют в разливах,
Спешит он к долинам, растекшись по свету на нивах
Дикой природы меж трав заповедной земли!
XIX. Горячим дыханием солнца, что бризом исторглось,
Питает луга и лещиною сонной цветёт,
Рождает плоды; созревает в них солнечный голос,
Что нежен и тонок, как луч лунный и мягкий волос
ена̒ды, что тихо, о̒рфикам вторя, поёт!
XX. Ему снится сон, как родился герой ночью долгой
У матери смертной, затмения лунного сын,
Как он возмужал и пошёл бесприютной дорогой:
Увидеть весь мир и вернуться к родному порогу,
Узнав, что в мире всему один господин.
XXI. Как доблесть и слава — венком провозвестия света
Возляжет однажды герою сему на чело.
Всё ж гордости плод вызревает в сиянье рассвета,
И так червоточит тщеславьем. В сём благости нету:
Бесчестие губит героев, от оного зло.
XXII. Он, жаждая славы, тем большей, чем силой своею
Возвысится в доблести над иными людьми,
Тогда, посягнув на небесный престол, станет тенью,
В безумии мужества дух станет слабым! Растленью
Предастся и разум, пребудет навеки в тени.
XXIII. Погру̒зится мир в его тленной душе в сонный морок,
И сбудутся снова древних пророчеств слова,
Блеснёт в них от мудрости бывшей когда-то осколок,
Но не узрит сего блеска герой, ведь ему ныне дорог
Гордыни престол, а на престоле том — тьма!
XXIV. Поднявшись к небесным чертогам, герой наш увидит,
Как вечность девицею спит на постели времён,
Сверкнувши клинком, словно вор и убийца, насытить
Возжаждет он кровью клинок и тем святость обидеть,
Пока на перинах зрит она сладостный сон.
XXV. И не знает герой лишь о том, что он сам снится деве,
Тем паче не знает, что мир рождён для любви.
Не знает, что вечность не может действовать в гневе,
Ведь только любовь суждена ей, как трон — королеве!
В её милосердии люди покой обрели!
XXVI. Пагубный дух тьмы и доблести, вместе с тем фальши,
Что зрит пред собой он? Небесной лазури разлив!
В гордыне своей он не в силах узреть, что же дальше
Будет, когда в миг иссякнет любовь в песнях старших,
Когда перестанет ажурно сплетаться мотив.
XXVII. Как жертвенный агнец вечность, сражённая гневом,
Сны о бессмертии больше не будет смотреть,
Насытится смертность, как хлебом, её юным телом,
Предстанет убийца героем — своим тёмным делом,
Кровью в потире жизнь воспев через смерть.
XXVIII. Рыцарь — лишь сон, лишь тщеславия чаша, не боле,
Пророчат опять мудрецы, не взирая на смерть:
«Снимся мы вечности, в грёзах живём, как в неволе,
Не знать никогда нам иного, ведь лишь в этой доле
Мы способны псалмы этой жизни пропеть».
XXIX. Мы, как альтари̒сты, под гнётом скитаний страдаем,
Лишь кажемся живы, а сутью своею мертвы,
Слегка лишь порезавшись, звучно и горько рыдаем,
Не плачем над жертвою вечности, к ней мы взываем,
Зная: со смертью её станем вечными мы.
XXX. В нас сила и доблесть — гордынь и тщеславия дети,
Уснули они лишь на фризах в руинах дворцов.
Нет смысла в победах, тогда как все доблести эти
Во тьме растворятся, так бездною станут рассветы,
И не носить нам вовеки победных венцов?
XXXI. Преданья размыты дождями, ветра̒ми над морем,
Развеяны пеплом, выпав слезами на твердь,
Растерзан гранит человечества страхом и горем,
Не в силах утешиться смертный той славой героя,
Ведь слава его несла только морок и смерть.
XXXII. С причастьем великого дела мы вечность вкушаем,
Сквозь толщу времён мы не можем увидеть, увы,
Как фальшью и злобой великий дракон рассекаем,
Всё ж люди, ничтожность убийцы за честь почитая,
Забыли о том, что давно уже сами мертвы!
Картина: Чернов Денис Валериевич "Allegory of Time II_Aqueduct, Uoroboros"
