Жрец храма Чумы
Он сидел на крыльце дома и играл на флейте из клёна, а она танцевала на траве в саду. Сквозь зеленую крону яблони мягкий золотой свет вечера рассыпался бликами по ее лицу, длинным соломенным волосам и голубому платью с огненными цветами. И танец всегда был новым, как и его музыка. Но он играл, и она танцевала всегда об одном и том же. А потом она останавливалась, смотрела ему в глаза и говорила.
- Ты не гони его, ему больше некуда идти. Покорми чем-нибудь, если у тебя есть. Он не злой совсем, просто боится и старается сохранить в себе свет, из последних сил старается. Как и ты... А его мир мало отличается от твоего. Пинки сапогами, пинки словами... Вы поймете друг друга. И вера, проходящая сквозь это. Вот он и огрызается, сохраняя свой свет, иначе бы погиб. Прими его. А я рядом с тобой, я люблю тебя.
Она наклонилась и легко поцеловала его в губы. А он не успел коснуться ее лица своей рукой. Снова не успел. И сказать ничего не смог, как и прежде.
К холодному полумраку добавилась сырость в воздухе. И, хлопая заспанными глазами, он ощущал себя. Суставы противно ныли от сырости, а левое колено сильно болело, над ним как раз была большая дыра в старом шерстяном одеяле. Слева возле кровати на пол текла тоненькая струйка воды из дырявой крыши. Дождь шумел. И тяжесть навалилась на него осознанием того, что она снова осталась там, в мире снов, а он здесь. Он так и не привык к этому за двадцать лет...
Он сел на постели, ёжась от холода, сунул ноги в старые грубые стоптанные башмаки, что когда-то давно были сапогами, но голенища были кем-то срезаны, встал и вышел из кельи в центральный зал храма. Прошлёпав по лужам, он распахнул старую тяжелую дверь входа, и в этот самый момент первый луч солнца блеснул из-за горизонта, проникая сквозь дверной проем в храм и рассеивая мрак. Тучи расходились, открывая небо. Зарождался новый день. Народ Ахор пробуждался ото сна.
Слева от ветхого деревянного храма богини Чумы, с дырявой прогнившей крышей, был пустырь и свалка. Справа, через квартал покосившихся лачуг бедняков и полосу городского сада, возвышался большой кубический храм Нока, и другие храмы, в порядке старшинства, вплоть до величественного храма верховного бога Шангрона, бога войны, с высокими шпилями и башнями. За ним был расположен дворец правителей.
Жрец вышел из храма, щурясь и улыбаясь солнцу, постоял немного у входа, повернулся и пошел проверить, не появилось ли чего полезного на пустыре. В больших башмаках, которые он нашел здесь же года два назад, было не слишком удобно пробираться по кучам мусора, гнилья и прочей рухляди, и он шел медленно. Стало теплее, и он распахнул свой серо-сизый дырявый плащ, который когда-то был коричневым с синим кантом. Краска на нем выцвела, но ткань была хорошая, и плащ всё еще держался, как и храм... Было в них что-то общее...
Прихожан в храме богини Чумы почти не было. Пожертвований тоже. Поэтому жрец богини Чумы поддерживал храм сам, как мог... Великолепие государства Ахор увеличивалось, внешний триумф и блеск, богатство, военная сила. И люди забывали свою веру, за блеском богатств, созданным ушедшим поколением, и за праздным благоденствием, за которым обычно следует упадок. Верховные храмы продолжали соблюдение привычного уклада и ритуалов, утратив содержание. Но храм Чумы отвергли. Сначала просто оставили, в нем ведь нельзя было молиться о победе, богатстве, семейном счастье... Обо всём том, что ценилось. Потом, утратив страх и уважение, его высмеивали и презирали. Потом почти забыли, будто его и нет. Будто и не было никогда.
Жрец увидел какие-то относительно целые на вид доски, и стал пробираться к ним. Пять из них были почти целыми. Как раз можно было бы заделать две дыры на крыше, если срезать трухлые края и подогнать их друг к другу. Он взвалил их на плечо и пошел назад. По пути еще нашел моток потертой волосяной веревки и несколько кусков грубого холста.
Он вернулся вовремя, возле храма его поджидала старая сгорбленная Джунша. Пожалуй, единственная постоянная посетительница его храма.
- Приветствую тебя, жрец великой богини Матери-Смерти, – с легким поклоном произнесла она.
Это было необычно. Такое официальное приветствие жреца-изгоя богини-изгоя в забытом храме. И оттого оно казалось еще более торжественным, будто начало какого-то мистического действа.
- Здравствуй, старая. Что привело тебя сюда так рано?
- Конопатая Тэр дитё ждет. Разродиться ночью должна, чую я это. Она крохотуля совсем, а в мир наш богатырь просится. Тяжко ей будет, не знаю, смогу ли ее в этом мире удержать, потому и пришла заступничества Богини просить. Или пути открытого в иной мир для Тэр и ее дитяти, коли на то воля Богини будет. Вот подношение ей, Безжалостной и Милосердной, – и Джунша осторожно и с трепетом развернула платочек своими сморщенными но ловкими и чуткими руками. Руками ведьмы, повитухи и бывшей воровки. Там лежали две маленькие серебряные монетки и небольшая обсидиановая фигурка птицы с распростертыми крыльями и со шнурком, чтобы носить на шее.
- Давно ты не делала таких щедрых подношений...
- Принесла, что есть. Что было у нас обоих. Тэр... У нее ведь мужа нет, а она рожать тогда решила, А я ведь могла ее от ребенка избавить... Но она решила рожать. Значит нужно оно. А я верю в это и помогаю, как могу, иначе, что я за ведьма такая? И Тэр - она из тех, кто «видит» и дитё у нее должно родиться с большой судьбой, если на то будет воля Богини.
- Я помолюсь за них сегодня.
- Тогда я пойду, много сделать нужно... Подготовиться... – пробормотала Джунша. Было видно, как она волнуется. Старая хладнокровная ведьма с «богатым» прошлым вместе с этим подношением подносила и свою судьбу. Рядом с этими монеткми и фигуркой птицы лежала ее жизнь, жрец чувствовал это. Чувствовал её причастность и святость этого момента.
- Иди, старая, я сделаю, что смогу, - и жрец положил свою ладонь ей на плечо.
Джунша посмотрела на него какими-то чистыми и наивными глазами ребенка, глазами, полными чуда, и, словно обретя какую-то уверенность или смирение, тихонько пошла к кварталу бедняков, что-то нашептывая себе под нос.
А жрец стоял с оставленным подношением на ладони и вспоминал их былые беседы со старой ведьмой.
- Старая, почему ты приходишь только в этот храм?
- Здесь жива Богиня. Я была во всех храмах. Их покинули боги. Только храм Нока еще жив, но его жрец не видит этого, он не знает, что такое жертва. Настоящая жертва и настоящая вера. Его бог тоже уходит, как уходили боги из всех других храмов.
- А знаешь ли ты, что почти никто не видит этого?
- Да, но кое-кто еще способен сохранять свою веру. Я надеюсь, что пока есть хоть кто-то, хоть один человек, то боги не оставят нас.
- Я каждый вечер прошу Богиню послать чуму, но она отклоняет мои просьбы. Ты понимаешь это, старая? Ты понимаешь, почему я это делаю, и почему она не посылает нам чуму?
- Люди народа Ахор не заслужили чуму, – ответила ведьма, немного подумав. - Она вернула бы им веру. Но они не заслужили такого великодушного подарка богов. Они родились в благоденствии, и их вера исчезла, как вода в раскаленном песке. Её просто вылили, не научившись ценить. Они не отрекались, не ломали своего пути. Они просто незаметно перестали «быть». И богам не за что сделать им такой подарок. Я боюсь, что все наши боги просто незаметно уйдут из нашей жизни, так же незаметно, как вырождалась наша вера.
- Да. Они уйдут вслед за последним, кто способен верить, – пробормотал жрец. - И нет печали больше, чем видеть это и не мочь ничего сделать...
К полудню он отправился на рыночную площадь, чтобы быть там, когда торговцы уже разойдутся и можно будет подобрать какие-нибудь отбросы или то, что упало или просыпалось с прилавков. Его путь лежал мимо всех храмов, по центральной улице города, но люди будто бы не замечали его, проходя мимо... Так, словно его нет вовсе. Редко кто-нибудь скашивал на него презрительный взгляд. Еще реже плевали ему под ноги. Но он почему-то был рад даже такому вниманию.
Когда жрец поравнялся с храмом Нока, из его двери с визгом вылетел худой испуганный пес, и шлепнулся на мостовую рядом.
- Ах ты, гнусная скотина, я тебе следующий раз все кости переломаю, если поймаю возле храма, отираешься тут вечно! – вылетело из дверей храма вслед за камнем, который угодил в бок несчастному худому псу. Пёс взвыл от боли, и бросился наутек. Жрец хотел было подозвать его к себе и успокоить, но тот огрызнулся, отшатнулся в страхе, и скрылся в каком-то дворе на противоположной стороне улицы.
Как же хорошо жрец понимал этого пса, ему казалось, что в них совсем немного различий. Изгои, гонимые всюду и всеми...
- Вот он, черный блюститель чумы, носитель скверны и грязи! – выкрикнул жрец храма Шангрона своим прихожанам, указывая пальцем на жреца богини Чумы. – Бейте его камнями, чтобы он не смел осквернять окрестности храма моего славного бога Войны, Шангрона, своим присутствием!
Люди, выходящие из храма, стали нагибаться, и первые камни засвистели в воздухе. Жрец побежал. Один камень врезался в спину между лопаток, другой просвистел мимо левого виска, третий ударил в руку чуть выше локтя... Жрец бежал и бежал, а люди остались позади. Они даже не желали его преследовать, словно не верили в его существование. И от этого было еще горше.
Вскоре жрец добрался-таки до опустевшей рыночной площади, и начал искать какую-нибудь пищу в отбросах или просто между дощатыми прилавками. Сегодня ему удалось найти немного просыпанного на мостовую проса и несколько подгнивших луковиц и морковок. А в треснутом деревянном ведре он нашел почти половину черствого ржаного каравая хлеба. Неплохо...
- Стой! Погоди, молю тебя, о, служитель Богини! – послышалось, когда он уже собрался уходить.
Жрец удивленно оглянулся и увидел старого оборванного и грязного человека, пытающегося выползти из-за груды разбитых ящиков в конце рыночной площади. Его распухшие ноги безвольно волочились, оставляя на мостовой мокрый след из гноя и сукровицы, вытекающей из язв на них.
Жрец поспешил к нему, и упал перед ним на колени.
- Ты... В тебе свет! – почти выкрикнул несчастный, смотря на него во все свои широко открытые глаза, будто увидел сейчас величайшее чудо. – Помоги! Они... – и старик махнул рукой в сторону других храмов. – Они непричастны... А в тебе слепящий свет пылает! Помоги найти мне путь во мраке!
- Скажи мне, чем проросла твоя душа в этом мире? – спросил жрец, беря его за руку.
Старик судорожно схватил его за рукав другой рукой.
- Я воевал на западе, сражался против кочевых племен народа Сха-Уд, защищая свой народ, и солнце блестело на острие моего копья и кольцах моей кольчуги. Во дворе, возле моего дома, четыре десятка персиков приносили ароматные плоды людям и давали тень певчим птицам. Ульи с пчелами давали сладкий мёд. А игрушки из дерева, что я вырезал и которыми до сих пор играют дети нашего народа, они улыбаются добротой и надеждой... В этом душа моя!
- А где же твоя семья?
- Их всех забрала Богиня, обратившаяся красной оспой тридцать лет назад, – и из глаз старика потекли слезы. - Пусть она отведет меня к ним. Мое время теперь тоже пришло.
- Хорошо, я помолюсь сегодня за тебя, и еще до рассвета ты будешь принят, если будешь готов. Да не угаснет в тебе искра вечного пламени! – и жрец положил свои ладони ему на грудь.
- Бла-го-да-рю! – из последних сил выговорил покинутый больной старик, не утративший веру, и осторожно отпустил рукав старого плаща презираемого всеми жреца, словно бесценную святыню, которой не достоин... Реликвию, которой не достоин никто в этом мире. И медленно закрыл свои глаза, которые теперь были наполнены слезами радости и спокойным светом. Теперь он видел путь. Он уходил.
Вечером жрец почистил доски, найденные на пустыре, растопил на маленьком костре немного смолы, и, забравшись на крышу, заделал две самые большие дыры, сквозь которые хлестал дождь. И вовремя, ведь к закату небо снова стало хмуриться, заныли кости, снова собирался дождь.
На закате жрец отправился в святилище храма, делать подношение и возносить молитву. И первые слова богини Чумы, Матери-Смерти, упали в его сознание одновременно с первыми каплями дождя, падающими на крышу забытого храма.
- Богиня, я прошу тебя спасти народ.
- Нет. Люди свободны и они выбрали свой путь. Я не могу склонять их с помощью своей силы. Мы должны будем уйти, когда придет время.
- Я не оставлю их! Я ведь их люблю.
- Именно поэтому Ты пойдешь. Ты пойдешь потому, что любишь людей и нужен им. И это твой выбор, не мой. Я делаю свое дело, ты – своё.
- А народ Ахор? Что будет с ними?
- Они отказались от веры и любви, они утратили себя и теперь они пусты, как червивое семечко, как дерево без корней, как листок без дерева. Ты же должен идти к другим людям во имя своей любви к ним. Ты должен нести свет тем, кому он нужен и кто способен его принять.
- Богиня, а что будет с маленькой конопатой Тэр и ее ребенком? Старая просила помочь им, и за это отдала всё, что у нее было.
- Да, старая Джунша преподнесла мне воистину великий дар... Смелая и благородная женщина. Обе они... Но Тэр пора отправляться дальше. Она выполнила предназначение, которое выбрала себе сама. И я рада за нее. А старая ведьма – я принимаю и возвращаю назад ей её дары, ибо она будет помогать маленькому сыну Тэр чтобы тот создал свою судьбу. И помощь моя будет с ними, если она им потребуется. Не печалься об этом, и передай Джунше, чтобы они с мальчиком уходили на восток, к народу Дарсинг.
- Еще, я встретил сегодня старика... – задумчиво сказал жрец.
- Моя помощь ему не нужна. Ты сам помог ему вспомнить свой свет, и он на верном пути. Мы с тобой больше не в ответе за него, и можем лишь порадоваться за его выбор и пожелать ему счастливого пути.
Поздним вечером жреца разбудило поскуливание, доносящиеся снаружи храма. Он торопливо встал и поспешил к двери. Он знал, кто там ждет, и словно боялся, что не успеет впустить его внутрь.
- Входи-входи! – улыбнулся жрец, опустившись на колени возле распахнутой двери.
Пёс с недоверием покосился на него, но после минутного раздумья, все же, осторожно скользнул внутрь храма, промокший и дрожащий от холода.
Недоеденная жиденькая похлебка, сваренная из того, что жрец сумел сегодня добыть, оказалась очень кстати, и изголодавшийся пес набросился на еду. А жрец сидел на полу в сторонке, глядел на пса и улыбался. Ему было так радостно от того, что он смог поделиться с кем-то тем, что у него было! В этот момент жреца просто переполняло огромное светлое счастье! Пёс ел, а жрец просто сидел рядышком, но немного в сторонке, чтоб не мешать, и улыбался как ребенок.
Он сидел на нижней ступеньке крыльца дома, и играл на серебряной флейте. А она танцевала в саду, и теперь её платье было коричневое с золотым. Солнце отсвечивало на ее изящных щеках и скулах, а движение кистей рук и нежной шеи, будто сплетало какую-то замысловатую сеть. Серые с золотом глаза же смотрели на него с печалью.
В эту ночь она впервые не произнесла ни слова. Лишь нежно поцеловала его.
И он сам не хотел нарушать этого молчания.
Было ощущение, будто что-то уходит... И печаль...
И сон ушел, растворился, как дым.
На рассвете перед храмом его встретила Джунша с укутанным ребенком на руках. Она была очень уставшая, не спала всю ночь, но взгляд ее был спокойным и решительным.
- Ты замечательная женщина! – сказал жрец, возвращая ей монетки и надевая на шею ребенку фигурку птицы. – Ты совершаешь великие благородные поступки как должное, как само собой разумеющееся.
- Другие всегда кажутся лучше, чем ты сам, – ответила старуха, слегка улыбнувшись своей глубокой печальной улыбкой. - Тебе ли не знать это? – И она улыбнулась псу, что сидел у ног жреца, а тот в ответ завилял хвостом.
- Это потому, что если другой человек – такой же, как ты, то ты прибавляешь к нему весь свой внутренний свет, всю свою веру, всё то, лучшее, что способен видеть в этом мире, – и жрец смолк, задумавшись.
- Ты лучше скажи, куда нам отправляться теперь, она ведь сказала тебе?
- Ступайте на восток к народу Дарсинг. Она будет помогать вам, если понадобится помощь, – и жрец положил руки на плечи старой Джунши.
- Что же, тогда прощай, жрец Великой Богини. И береги свой свет.
Старуха кивнула, будто еще раз подтверждая свой выбор, и ступила на дорогу. А на ее груди спал ребенок. Старуха шла на восток, а ребенок спал и рос. Каждый делал то, что должен. Каждый воплощал в жизнь свой выбор.
И жизнь потекла дальше, но теперь за жрецом повсюду следовал пес, и вдвоем им было легче.
А жрец Шангрона готовил народ Ахор и его правителя к войне на востоке с народом Дарсинг.
Как-то раз, проходя мимо храма Нока со своим псом, жрец Чумы увидел жреца этого храма, коренастого Лапуда с простым квадратным лицом. Лапуд обычно не замечал его присутствие, но сейчас посмотрел на него и заговорил.
- Нищие поберуны, вы роетесь в куче ментальных отбросов так же, как в помойке, в надежде отыскать что-то светлое. Ты и твой пёс. Вы сами стали этим миром, и найдя в себе кусочек света, вы радуетесь, как умалишенные, как дети, вы идете к людям, и протягиваете это им, а в ответ лишь безразличие и удары. Свет летит в кучу отбросов, надломленный пренебрежением к нему. А мы!!! Ты думаешь, нам легко наблюдать за тобой, не имея готовности действовать так же, как ты? Не имея смелости идти рядом? Так же дарить всех себя без остатка? И это горше смерти. Это смерть в живом теле! Я бы проклял тебя, но куда же еще хуже, чем уже есть у тебя?! Наверно, только стать таким, как я, потерявшим веру, потерявшим своего бога...
Вечером жрец храма Нока повесился в святилище своего храма над алтарем. Днем, в беседе с отверженным жрецом он наконец-то осознал и уверовал в своего бога, и увидел, как тот ушел от него. Покинул храм. Несчастный Лапуд утратил веру, едва приобретя ее. И это его сломило.
Весь следующий день прихожане посещали храм Нока как обычно, не подозревая о последнем ужасном подношении в святилище. Никем не принятом подношении опустевшего мёртвого храма.
Лишь вечером тело жреца обнаружил сборщик податей.
- Невежды, глупцы! Они поклоняются богине Смерти так же, как и богу Жизни! – кричал жрец храма Шангрона. - Пришло время уничтожить народ Дарсинг, а вместе с ним и остатки нашего черного храма!
- Да будет так! – сказал правитель. И полководцы принялись собирать свои армии, не ведая, что они завершают этим судьбу своего народа.
Судьба народа Ахор догорала, как храм богини Чумы, подожженный толпой, направленной жрецом храма Шангрона. Здесь больше не было богов.
Народ Ахор был пуст.
Жрец храма Чумы со своим верным псом заночевали на пустыре за тем местом, где раньше стоял последний живой храм народа Ахор.
Дом исчез. Он сидел прямо на траве и играл на костяной флейте. А она теперь была в черном платье, но не танцевала, а сидела напротив него, лишь смотрела в его глаза. Когда же он закончил свою мелодию, она встала, взяла его за руки и поцеловала. И поцелуй этот был долгим и решительным, словно начало новой жизни.
- Идем! – впервые смог произнести он.
- Идем. – согласилась она.
И, взявшись за руки, они сделали шаг.
И сон ушел, открывая день новой жизни.
Жрец храма Чумы покинул пепелище храма, оставляя за спиной еще не знающий об этом, но уже мертвый народ Ахор. Он отправился на восток, к народу Дарсинг, где храм богини Матери-Смерти стоял наравне с храмом бога Изначального Огня.
Сквозь серость утра человек, закутанный в рваный плащ, уходил вдаль по дороге, опираясь на кривой посох, а рядом, прихрамывая, трусил уже не такой худой и слабый пепельно-серый пёс, в глазах которого жили звезды.
И не человек вовсе шел к горизонту, а Черный Феникс, восстающий каждый раз из грязи со смиренным упорством и запредельной спокойной мощью восходящего солнца, с безграничной любовью в сердце ко всему миру. Великий бог Изначального Огня.
И не пёс трусил рядом с ним, а Нок, бог верности и преданности, на плечи которого своим взглядом опирался, хранящий свой внутренний огонь, муж и единственный возлюбленный великой богини Матери-Смерти, живущей в его снах и ждущей своего следующего прихода в мир людей, чтобы снова быть рядом со своим любимым.
