Ода
Днём с морями не спят псы хвалебных речей недосказанных,
отголосками нимф о грядущих порах наводнения.
Может, дно обветшало (хребтами – в гранит) – ложью смазано
в нашей лодке для снов? Не найти трость, весла преткновения.
Знаю, смертный мой штиль! Под клеймом, но штрихов безвозвратности,
переводим струну эхолотом – в массив вечных подданных.
Не горели поля за чертами лекал первозданности,
там, где смысл расшит – в доигравших роль пир, давних проводов.
Наш реванш панихид пеной смыт, на корню, безвопросицей.
Их прохладный вертеп – в полымя амальгам, в домну закланных.
Помнишь, соло любви спелось в гимн палачей двуголосицей?
Словно пылью табун мерит известь степей, ловчим загнанный.
Да туман застит крой лоскутов, пелерин откровения.
Я не вижу в них боле судьбы той очаг, в дождь придуманный.
Мой ковчег заколочен до списанных чисел падения,
переполнен с каймой столбенелости тлом*, сажей угольной.
Я тону в нём к обедни, как солью с горсти́, в чаше робости.
Коли ветер утих, то палит в лоб стократно – не справиться!
Я просила у скал (дом хранящих в прибой) крыльев гордости...
Чтоб в останках "наломанных сó спеху дров"... с ней не каяться.
* земля, почва (пер. см.)
