Ода

­­­­Днём с морями не спят псы хвалебных речей недосказанных,

отголосками нимф о грядущих порах наводнения.

Может, дно обветшало (хребтами – в гранит) – ложью смазано

в нашей лодке для снов? Не найти трость, весла преткновения.

 

Знаю, смертный мой штиль! Под клеймом, но штрихов безвозвратности,

переводим струну эхолотом – в массив вечных подданных.

Не горели поля за чертами лекал первозданности,

там, где смысл расшит – в доигравших роль пир, давних проводов.

 

Наш реванш панихид пеной смыт, на корню, безвопросицей.

Их прохладный вертеп – в полымя амальгам, в домну закланных.

Помнишь, соло любви спелось в гимн палачей двуголосицей?

Словно пылью табун мерит известь степей, ловчим загнанный.

 

Да туман застит крой лоскутов, пелерин откровения.

Я не вижу в них боле судьбы той очаг, в дождь придуманный.

Мой ковчег заколочен до списанных чисел падения,

переполнен с каймой столбенелости тлом*, сажей угольной.

 

Я тону в нём к обедни, как солью с горсти́, в чаше робости.

Коли ветер утих, то палит в лоб стократно – не справиться!

Я просила у скал (дом хранящих в прибой) крыльев гордости...

Чтоб в останках "наломанных сó спеху дров"... с ней не каяться.

 

 

* земля, почва (пер. см.)