Фантастическая смесь

Дмитрий Аникин

И кто (Бог?) время смог заклясть?

Течет яд, хладен яд –

дана ему такая власть,

чтоб верткие подряд

минуты прыгали в его

течение тонуть,

чтоб не могла волна чего

для бытия вернуть,

чтобы прошедшие часы,

уже мертвы, равны,

спадали с лезвия косы

в провалы глубины,

чтобы года, в свой зимний срок,

ломали лед реки,

сползали в стынущий поток,

ему как пух легки.

***

Суть времени легка, вольна,

ты только расколдуй –

туда-сюда плеснет волна,

свободны беги струй.

Необратимый, бывший ток

вихрится сам собой,

то забурлит бел кипяток,

то дышит ключ живой.

Спешим, снуем по временам,

там медлим, где хотим,

туда, где смерть, не надо нам,

и срок наш невредим.

Никакого тут нет воображенья,

только страх один мысли разгоняет:

мелочь шастает, хвостиками машет

в пыли, мусоре, по полу, по стенам.

Мысли здешние, с некоторым креном

туда, в будущее, куда нас гонят

и злой умысел,

и логика событий.

Идите сами в лучший мир,

а я останусь здесь,

а я обратно – крутит вир,

прах забирает весь,

спасает от тоски жилой,

от смертного труда,

от прелести судьбы прямой,

от Страшного суда.

В этом деле я опытный механик:

рюмку выпью – и руки не трясутся,

собираю, паяю – труд великий –

то, что выручит всю мою удачу.

Раз отсюда нельзя через границу,

тайный лаз строю в прошлую Россию.

Я – математик, цифири своей изменивший, я время

начал испытывать – гнулось, тугое, и вспять обращалось.

Я устыдился: откуда такая пошла лженаука,

где я напутал, наврал? Мой успех раздражал меня очень.

Чаю хлебну хворь да дрожь разогнать, а в стакане, а в чашке

не убывает; с холодным еще самоваром на кухне

возится девка, от дыма перхает, заварку найдет ли?

В этих масштабах орудовал. Слишком невинно, чтоб слава

яркая как-то стяжалась, – в безвестности, может, мне лучше.

Я побоялся рассказывать, вызвать смех, струсил позорно.

Если б теория, функции всякие, графики, разве

стал бы умалчивать? Я б напечатал в немецких журналах,

я потеснил бы Эйнштейна – а так оперирую чем я?

Шепоты, всхлипы, водица течет, на нее говорю что…

Время такое – Серебряный век: сколько мистики сразу

в белых ночах петербуржских сияло чуть призрачным светом!

К тем, этим начал захаживать, слушать; ученья Востока

мне трактовали они или правила нашей аскезы,

мистики русской, исконной; не находила ответов

мысль моя, злобно металась меж бредов их, нудила, злая,

выйти меня, встать за кафедру: тут не так страшно позора,

не в академиях ведь, не среди своих – вещему сброду,

этим патлатым открою последние тайны вселенной.

Слушают так невнимательно, так снисходительно шутят,

слог разбирают, размер и влияние Белого видят,

чё-то симфоний его. Я еще искажаю им время,

я ускоряю события, я замедляю их мысли –

без толку… Эфироманы и морфинисты лажают

с временем сами – мои им безвредны опыты, сдвиги.

***

А между тем развивались события, беды сгущались.

А не моими трудами ли? – Нет, я лишь только ускорил

собственных смену минут и часов, по другому теченью

мимо эпохи пустил. А хаосу двери открыли

те, кто эпохе родные…

Мышкою шмЫгнул в срока мировой – пропусти невредимо,

время, меня!

И других изничтожила граждан война,

мне ж как сон,

быстрый, лживый.

Дальше смотрю: погибает Распутин, броженье, братанье,

царь оставляет престол, череда-меледа роковая,

красный и белый террор, лед кронштадтский, корабль уплывает,

и не рожает земля, и воздух становится тише,

и лагеря, и каналы, и новой войны приближенье,

и старой

счеты не кончены, и все на всех, и такая победа…

Что ж за судьба у страны: казни, казни да голод и холод,

только война за войной, только темень-тоска между ними,

только паденье державы и возрожденье державы,

гнусная их череда, уминающая поколенья!..

Где же мне остановиться, век за веком меняя?

И до чего досмотрю? До конца времен, света не видя,

места не видя,

где можно счастливо жить, успевая и медля со всеми,

слиться с народом, страной, не быть им чужим и отдельным…

Есть же для этого способ!

Есть же для странника Родина!

К ней отправляюсь в путь дальний!

Вспять поплыву, пошурую веслами – труден и весел,

скрип, будь! И кто же со мною – за лучшею долей, за счастьем

плыть к настоящей России, ушедшей?

Настигнем беглянку

в пушкинских зрелых летах,

в бодрости юной петровской.

Выбираем себе время:

золотое настает;

расстаемся – прочь! – со всеми,

кто там жизни не дает.

Не скитальцы – обитальцы

неких новых палестин,

подкрутили наши пальцы

ключ в механике годин.

Хлопотали, выбирали

мы эпоху день за днем;

с нынешнею угадали,

разонравится – уйдем.

И время начинает течь

на разных скоростях –

любой дадим себя увлечь

на всех своих путях.

Была настольная игра

("Кот в сапогах"?) – ходи

(удаче быть давно пора,

сейчас и впереди).

Был кубик: прыгал, пыль взвивал,

давал число ходов –

теперь на циферблат попал,

решает ход часов.

***

А началась эта игра,

когда детьми с тобой

засели с самого утра;

уж звали нас домой,

но кубик бросим – и опять

свободны долгий час,

и не стараемся понять

наставшее для нас

простое чудо: может быть,

мы заигрались и…

Куда спешить

в лета свои,

в каникулы свои…

Представляешь возможности для счастья,

для удачи, для знания: гулять бы

кем-то вроде свободной, гибкой кошки

вдоль по времени, поперек, как хочешь,

в потайное заглядывать – историк

обзавидуется и не поверит.

***

Строил кто пирамиды, стоунхенджи?

Под железною маской кто скрывался?

Что там Гоголь писал до самой смерти?

Изменяла ты мне, куда ходила?

Что если Бог в таких петлЯх

Себя Сам сотворил –

запутался во временах

и Слово повторил?

Не ускользнула совсем, не успела, и след мой остался –

кровь на стекле. Я уже упивалась бездельной свободой,

память моя растворялась в свете холодном, недвижном,

но резко дернули вниз: возвращайся, кричат, возвращайся –

и наполняется память событьями, болью вокруг нее тело,

в старые формы вливается кровь – плещет ярая влага…

Жить стало лучше и проще: не надо ни смерти бояться,

ни самой жизни путей; я свободна свободой посмертной,

я никогда не покину земли, не слежусь с нею насмерть.

Все бесполезно для тела, и все только прибыль для духа…

То, что увижу, услышу, почувствую, – все без урона

я пронесу сквозь бессчетные смерти, рожденья и смерти,

и потому осторожна для новых я дел, впечатлений…

Слух замкнув, взгляд, прохожу по земле, не запомнить

чтоб новых слов, новых мест; большей жизни себя не подвергнуть.

11. Отрывок

…воскрешали, пытали меня

тьмой и светом еще и еще,

я была теплым пеплом огня,

я была легким прахом земли,

сквозь меня лили силу и шли

токи времени – вспять увлекли.

Мой любовник – великий поэт,

и по слову благому его

искажает стремление свет,

начинается вся хлопотня:

теребят, воскрешают меня,

не щадя ни стыда моего…

ни чего…

Принимай гостью в дом!

Я стою под окном,

снега мну, ласки жду,

я теперь не уйду!

Молода и жива,

предъявляю права

на тебя, на любовь;

серебристая кровь

в жилах плещет, и лют

ее холод; текут

в крови, в сладкой тиши

все приметы души.

Голем, голем – скачу,

плотью, костью стучу,

верой-правдой служу!

Не узнал госпожу?!

Здесь все готово к твоему возврату.

Осенние дожди третью неделю

льют не переставая – ставлю миски,

где каплет с потолка. Живая сырость

по дому. Я в холодную постель

ложусь, как бы во что похуже – в глину

кладбищенскую.

Старые жильцы

повсюду возвращаются, не помня

про смерть свою.

Такая чехарда

с землею, прочей собственностью, срач

на тридевять и больше поколений:

смерть наша предусмотрена законом,

но воскресают люди и порядок

законный повергают в прах… Суды

завалены.

Им дай лишь прецедент.

А здесь – болото было, здесь – земля

бесхозная, никто не претендует –

и я живу,

и я жду стука в дверь.

Я вздрагиваю: это веткой ветер…

Когда-нибудь они тебя вернут;

молю богов всех – бывших, отмененных,

на химию надеюсь: пусть забудешь

не только то, что после смерти было,

но полчаса, предшествовавших ей.

Неважные, когда опять живая…

Заключаем дух в цифирь

(шифр рядов, код формул), в строй

внешний: цифра – бедер ширь,

цифра – взгляд чуть-чуть косой…

Цифра – тембр твой, говорок

с пришепетываньем чуть…

Страсть низка, да ум высок –

всю я смог тебя вернуть…

Ну, ты что? Не печалься и не думай

о плохом – или как там ваши мысли

все устроены, чтобы незаметна

нам механика хитрая. Тебе что?

Это мне неудобно, глупо, стыдно

привязаться так к дорогой игрушке,

вещи авторской. Для меня старались-

расстарались: фигурка – все как надо,

черен волос, белы округлы перси.

Подарила тебя на день рожденья

та, кто радости мало находила

в моей жалкой любви. А ты похожа…

***

Есть сомненье: а я, вся моя память?

Настоящая или вроде вашей –

так, обычный набор про юность, детство,

про любовь? Две механики слюбились,

пока ржа не погубит, не источит?..

Так на равных играемся с прогрессом.

Помню, как ты умерла,

путь кладбищенский недальний,

свист метели завиральный

на окраине села.

Помню, пил как, поминал:

водку лили, скорби длили,

чуть избу не подпалили –

через сорок дней устал.

***

Лег спать, мертвый завалился –

снилась вешняя земля,

непокрытые поля,

я томился, плакал, злился.

День ли, два ли, год проспал?

Та же самая ночь длится?

Кто шинелью укрывал?

Кто принес воды напиться?

***

Кто ты? Как сюда вошла?

Где плутала, горевала?

В моих бедах не отстала

или снишься, как была?

***

Страшно встать, на кухню выйти.

Кто посудою гремит,

кто по горнице шустрит,

и каких еще открытий

череда мне предстоит?

Безлюдные огромные пространства,

и мертвая безвесая душа

летит, года меняет световые,

сбивается со счету; а чем дальше,

тем меньше во вселенной встречных звезд,

комет, планет – всего, помимо света

и вакуума.

Где тут рая, ада

угодия?

Вот что такое вечность,

бессмертие души, ее пути

разомкнутый, нелобачевский круг,

обычная прямая в никуда.