От чего отказался Есенин

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

 

Литературный анализ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

О таком приятно говорить. После страшно долгого застоя, сравнимого разве только с допетровским безвременьем, Русь наша, словно молодой Илья Муромец, обрела силы подняться с осточертевшей постели. Началось восстановление, а точнее спасение загубленной советским режимом Экономики. По нежизненности своей из-за ухода от Бога и Его законов нравственной жизни — она рухнула, как сгнивший дом. Всё развалилось — и промышленность, и сельское хозяйство, и торговля, и всё скрепляющая нравственность.

 

Зеркалом жизни испокон была поэзия. Процветала экономика — по-весеннему буйствовала и поэзия. Наступали упаднические времена — смертельный мор проникал и в поэзию. До небывалых высот и глубин разложение это расползлось в наш, толерантно-всеядный, беспринципный, безоценочный, бессовестно-уравнительный век. Теперь в одном ряду и Пушкин, и Зюськин, и длиннющий ряд более бездарный графоманов.

 

Заболевание безбожием, бездуховным, безнравственным началось уже в век Пушкина. Он и сам испытал эту вольтерьяновско-демократическую болезнь. Переболели ею почти все наши поэты. Но самые одарённые, самые талантливый — через великие духовные страдания — сумели всё-таки вернуться к Христовой Истине. И сам Пушкин, и Лермонтов, и Блок, и Есенин. И слава им за это. Слава Господу, что помог им выйти из смертоносного тупика.

 

Но подавляющее большинство разрушителей высокой, то есть настоящей поэзии, по своей земной воле, а точнее — по своему безволию, в постмодернизме застряли, и вот им с великим удовольствием подражает сегодняшняя масса массовая (термин Маркса) кропающих стихи, мандолинящих из-под стен (едкий образ Маяковского). Наглость их дошла до предела, за которым уже крах всего святого и разумного.

 

Сейчас, когда Россия выходит на путь спасения Экономики, в основе которой православный, общечеловеческий, благодатный фактор, мы, кому дорога пушкинская, а иными словами — истинная Поэзия, просто обязаны стать в первые ряды этой священной борьбы. По мере сил хочу принять в участие в священной гражданской войне — книгой «К Пушкинской тропе! Антипоэзия в Интернете», недавно изданной ЛитРесом, и статьёй, которую предлагаю вниманию читателей. Понятно, и стихами на интернетовских сайтах.

 

Итак —

 

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

 

(Литературный анализ)

 

1.

 

Давно хотел разобраться в проблеме нынешнего повального увлечения литературными образами, которых в публикуемых опусах, как солёных груздей в кадушке заядлого грибника.

 

Хотел, да всё не было повода, а тут появился.

 

Дали в Поэмбуке «Осень» Васильева. И горохом посыпались наивосторженнейшие отклик. А в стихах — сплошные образы, большинство которых только удаляют читателя от осенней красоты. Высказал по этому поводу мнение. И поднял читательскую бурю.

 

Я бы не откликнулся на дружную ярость оппонентов, зная непробиваемость авторского визуального большинства относительно настоящей, оправданной образности в поэзии. Но поместил заметку один из действительно одарённых поэтов, правда, по нынешней моде, тоже страшно увлеченный созданием длинных образных гирлянд.

 

Небольшая перепалка между нами вспыхнула. Он мне: дескать, поэзия — это вообще мышление образами, и другой поэзии не существует. Сочиняю ответ, хочу отослать на его страничку. И оп! — я уже в «чёрном списке».

 

Впрочем, эти заметки не для того, чтобы «сквитаться» с оппонентом. Бог с ним. Не хочет понимать главного в сочинительстве — может, поймёт позднее. Талантливые всегда к простоте классической приходят. Однако тема зашевелилась в душе, потребовала своего выявления. А тут ещё удалось купить у букинистов пятитомник Есенина, первое издание всех его известных к тому времени произведений. Я знал, что там опубликованы рассуждения поэта об имажинизме и отходе, отказе от него. Как было не воспользоваться этим! Сам создатель школы образной поэзии отрёкся от своего дитяти. Ничего не сыщешь более убедительного для доказательства, что право на жизнь имеет лишь образ естественный, органичный, отвечающий высоким требованиям литературы. И я решил «ограничиться» добросовестным анализом медленного, трудного, но закономерного перехода Есенина от горячего юношеского изобретения к истинно поэтической Пушкинской традиции.

 

В есенинских заметках «О себе» (октябрь 1925 года) есть свидетельство, объясняющее раннюю тягу поэта к образу: «С восьми лет бабка таскала меня по разным монастырям, из-за неё у нас вечно ютились всякие странники и странницы. Распевались разные духовные стихи». Русское народное творчество и переплетённое с ним церковное, монастырское неразрывно связаны с образным восприятием мира. Пошло это с древних времён, когда невоинственные славянские племена кочевали по лесам-полям с певучими гуслями. Позднее традиция укрепилась христианской верой, поэтическим повествованием Библии. («Господи! не в ярости твоей обличай меня и не во гневе Твоем называй меня, / ибо стрелы Твои вонзились в меня, и рука Твоя тяготеет на мне». Псалом 37).

 

Песнопения странников, церковные службы, народная речь, бабушкины сказы о Евпатии Коловрате и Марфе Посаднице, дедовские приобщения к Библии и христианским преданиям, знакомство со стихами Кольцова, Никитина в Константиновском народном училище и со «Словом о полку Игореве» в Спас-Клепиковской учительской школе – вот что привлекло внимание будущего великого лирика к яркому образу, без которого русское поэтическое творчество себя не мыслило. Известно, что Сергей в Спас-Клепиках читал наизусть древнюю поэму о князе Игоре. («О Боян, соловей старого времени! Вот бы ты походы эти воспел, скача, соловей, по мысленному древу, летая умом под облаками, свивая славу того времени…»

 

Конечно, в школе и училище знакомили воспитанников и с произведениями Пушкина, Лермонтова, других классиков, но по душевному складу Есенину были дороже «свои, народные», и не случайно первые вещи он сочинил в образной системе:

 

Там, где капустные грядки

Красной водой поливает восход,

Кленёночек маленький матке

Зелёное вымя сосёт. (1910 г.)

 

Юный поэт начал осваивать и Пушкинкое наследие. Отдельные стихи выходили классично. Вот начало одного из них («Берёза»):

 

Белая берёза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром…

 

Но не всегда уживалась с такими стихами поэзия, и строчки значительно проигрывали образным:

 

Вот уж осень улетела,

И примчалася зима.

Как на крыльях, прилетела

Невидимо вдруг она…

 

Ещё, наверно, и поэтому Есенин выбрал поэтический образ и вскоре укрепился в мысли, что именно такой, предельно обогащённый, должен стать основой творчества. Он и стал ею, и даже больше – лёг в фундамент нового литературного течения – имажинизма, – детально разработанного и введённого вместе с поэтом Шершеневичем в тогдашнюю литературную жизнь.

 

Потом теоретическая начинка модного течения с каждым годом менялась, но первоначально была вот такой:

 

«ДЕКЛАРАЦИЯ ИМАЖИНИСТОВ

 

Нам смешно, когда говорят о содержании искусства.

 

Тема, содержание — эта слепая кишка искусства — не должны выпирать, как грыжа, из произведения. (Не должны. Но не должны выпирать и образы. Они только часть богатейшей поэтической палитры. — Б.Е.)

 

Мы, настоящие мастеровые искусства, мы, кто отшлифовывает образ, кто чистит форму от пыли содержания лучше, чем уличный чистильщик сапоги, утверждаем, что единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов.

 

Образ, и только образ. Образ — ступнями от аналогий, параллелизмов — сравнения, противоположения, эпитеты сжатые и раскрытые, приложения политематического, многоэтажного построения — вот орудие производства мастера искусства.

 

Только образ, как нафталин пересыпающий произведение, спасает это последнее от моли времени. (Но этот нафталин и убивает, в излишнем количестве или в бездарном употреблении, — убивает всё живое в литературе, связанной с живым словом, в котором не только образ, но и другие важные составляющие: содержание, форма, смысл, задумка, чувства, ритмика, мелодия и т.д. — Б.Е.)

 

Образ — это броня строки. Это панцирь картины. Это крепостная артиллерия театрального действия.

 

Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины. (Только тогда, когда оно именно выпирает из повествования. — Б.Е.)

 

 

Мы гордимся тем, что наша голова не подчинена капризному мальчишке — сердцу. (А ведь без сердца, без душевного лиризма — ! — нет поэзии, ни в прозе, ни в стихах. — Б.Е.)

 

Поэт работает словом, беромым только в образном значении.

 

У нас нет философии. Мы не выставляем логики мысли. Логика уверенности сильнее всего. (Скорее: логика горделивой самостийности, нагло отбрасывающая исторические достижения искусства. Да, в общем-то, и философия у литератора должна быть только одна — Истина Христова, без которой всё произведение будет лживым, ошибочным. — Б.Е.)

 

Если мы не призываем к разрушению старины, то только потому, что уборкой мусора нам некогда заниматься. На это есть гробокопатели…

 

Есенин, Ивнев, Мариенгоф, Шершеневич. 1919 г.»

 

В перечисленном наборе средств первым делом видишь мощное и гибельное влияние революции, идеи страшной и, к великому сожалению, по тому времени, да ещё в немалой части и по нашему, всеобщей — уничтожить всё старое и создать вместо него новое, доселе небывалое, истинно СВОЁ. И потому из ванны выбрасывается не только вода, но и ребёнок — тема, идея, содержание, форма, логика, ясность изложения, душевность, исповедальность, музыкальность, благозвучие, правдивость, строгое соблюдение правил русского языка и многое-многое другое.

 

(Продолжение следует)