Ненила
Подражание
Слышь-ко, Егорушко, што напишу тебе счас кака жизнь у нас в заводе сделалась.
Сам знашь, завод-то наш на Урале испокон веков медью славился. Хозяйка Медной горы добывать её, руду-то медную, не препятствовала, а то и самородков медных иногда подкидывала, да и жилу богатую не прятала. Народишко заводской жил припеваючи, особливо не перетруждал себя, жизнью в общем-то доволен был. Но со временем меди-то помене стало, да и то правильно, Медна гора не бездонна яма с богатствами.
И завёлся однажды в заводе нашем прикащик, не дай бог никому такого. Силай Лютоич прозывался он. И отчеству своему он вполне соответствовал. Лютой был – не приведи! Хуже пса шелудивого. По домам ходил – мужиков на работу выгонял. И невдомёк ему было, что без опохмелу мужик не работник. И ещё што удумал? Если на работу не вышел, так и денег не даст! Загонит людишек в шахту и стоит у клети, назад не пускает. Ну и што? Осерчала, видать, на него Хозяйка Медной горы. Полез как-то Силай Лютоич в забой работным мужикам разгону давать, да и сгинул в горной выработке. Да так, что и найти не могли. То ли завалило его пустой породой, то ли плутает где по штрекам да квершлагам, то ли по сю пору в шахте сидит, обратно не вылазит, гнева народного опасается. Да и поделом ему – не лютуй почём зря!
А тут совсем с рудою медной худо стало. Не даётся она старателям, што ты с ней поделаешь? То ли Хозяйка наказала народишко за бесхозяйственность и ленивость, то ли ещё што случилось непонятное, а завод наш медноделательный встал вмёртвую. Мужики кто куда разбрелись. И Данила-горный мастер, рудознатец знаменитый, маркшейдер наш без работы и денег остался. Торкнулся туда-сюда, не выходит у него ничего. Стал тогда он камнерезным делом промышлять, брошки да плиты надгробные из самоцветов выделывать, да хоть пуговки каки или даже каменны цветки мог изладить, только закажи. Перво-то время как-то выкручивался, а опосля заказы возьми да и кончись. Месяц прошёл – никто носу не кажет, никому ни цветки, ни пуговки не нужны, без надобности, стало быть, в кризисное время-то.
И Данила-горный мастер, слышь-ко, Егорушко, продал все запасы самоцветного сырья да и повадился с горя кажный день с самого утра до ночи в трактире время и деньги последние проматывать. Жена его Ненила стала протесты устраивать, да где там! Как только на работу свою направится, а Данила-то ужотко в кабаке с мужиками заводскими безработными забутыливает.
Ненила-то в то времечко служила у бурмистра в канцелярии. Служила себе и служила, да вдруг стал наш бурмистр Влас Пафнутьич её от других работных женщин отличать. Чем-то она ему приглянулась, знать-то. Да и то правда, с лица она была не противная, а даже наоборот, да и гонору в ней было не то, что много, а в самый раз. Стал бурмистр подарки ей ненавязчиво дарить дорогущие, да и внимание оказывать почём зря, а потом и вовсе осмелел, да так, што прокатиться позвал на бричке, а не хочешь, дак в самобеглой коляске прямо в трактир наилучший. Ненила хоть баба и умная, а не смикитила, что счастье прямо в руки ей прёт, да и отказала бурмистру решительным образом. Раз отказала, два отказала, три отказала. Больше некуда отказывать. Вот бурмистр Влас ей в отместку-то и отказал от канцелярии. Ненила взадпятки, мол, я подумаю над вашим предложением, господин хороший… Ан нет, дуй, грит бурмистр, Ненила, к своему Даниле без выходного пособия.
Закручинилась тут Ненила пуще прежнего. За што, грит, мне така незадача вышла жизненная? Пошла в кабак, а там Данилушка её ещё не до конца пьяный сидит. Вот и составила она ему компанию, да так, што ей самой понравилось. Стали они с мужем вместе водку горькую да пиво зашибать и деньгу последнюю пропивать, пока насовсем не пропились.
На другое утро поскребли по карманам, по комодам пошарили – ни грошика медного!
Сели рядком за пустым столом, смурные, нерадые, да и размышлять начали: что делать и кто виноват в ситуации. Порешили, што не иначе Хозяйка Медной горы козни им строит, а делать надо вот што…
Перво-наперво надобно Нениле на поклон к бурмистру сходить, авось пожалеет, даст выходное пособие, а то и взад на работу возьмёт на своих условиях, и не надо больше кобениться, барышню каку-то из себя строить.
Вот и пошла Ненила в канцелярию с поклоном и с повинной головушкой, а охрана её на порог не пускает, не велено, грит. Стала бедная баба супротив окошка бурмистрова и давай ему кричать, штоб выглянул. Долго ли, коротко ли, а не выдержал бурмистр Влас Пафнутьич, отворил окошко да и послал Ненилу на три непечатных буквы и ещё куда подальше.
Делать нечего, обложила напоследок бурмистра коварного Ненила такими же буквами, да и вернулась в фатеру свою к Даниле, бывшему маркшейдеру.
И стали они думать дальше да и придумали.
Надо в старатели стеклотарные переквалифицироваться, не иначе! А то совсем затык в жизни наступит, а главное, без опохмелу-то как дальше существовать, да жить по-нормальному?
Данила сам-то в кабак направился за удачей какой-никакой, а Ненилу на свалку заводскую послал, штоб бутылки какие или другие стеклянные ценности приискать.
Вот и ходит, и бродит Ненилушка по холмам мусорным, а бутылка никак в руки не даётся! Хоть бы одна! Пузырьки всякие из-под боярышника, да флаконы пустые из-под «Тройного» одеколона и «Ландыша» попадаются, зато цена им ноль без палочки. И осенило тут Ненилу, што затея эта старательская без пользы и толку, и што дальше делать – неизвестно.
Пришла обратно в фатеру, подошла к трельяжу зеркальному, посмотрела на себя критически, да и ударилась башкой об стенку! И обернулась сразу же красавицей писаной. Глаза сурьмой подведённые, брови выщипанные, румянец во всю рожу, коса русая вокруг головы змеёй-медянкой вьётся, губки будто из яшмы первосортной, зубки что твои самоцветы агатовые полудрагоценные, матово-полупрозрачные. Ух ты!
Схватила ножницы, да и обкорнала платьишко до чуть ниже пупа. Из плавок стринги сгоношила. Бусы, чудом сохранившиеся, что Данила когда-то из флюорита и змеевика вырезал, на шею нацепила в три ряда, носик припудрила, да и пошла вон из фатеры!
Каблучками цок-цок и прицокала чуть ли не на главную площадь, где по вечерам девки гулящие туда-сюда маршируют, да и встала на углу. Глазками по сторонам зыркает, клиентов, значит, примечает. А опыту никакого! Ваще!
Само собой, тут же к ней бабища подвалила напомаженная: кто, мол, така, да почему без лицензии? Ну и рассказала ей Ненила про жизнь свою незадачливую, про бурмистра Власа неблагодарного, про Данилу своего пропойного, про канцелярию свою поганую, да и ещё про своё, чисто женское.
Баба та на площади самой главной была, хоть снаружи-то и была виду стрёмного и непотребного, зато внутри оказалась с понятием и даже с сочувствием каким-никаким.
И свела она Ненилу со своим начальником, огненным красавцем по имени Гоги (што за имя такое дурацкое?) виду из себя импозантного, но таким лютым, что без вести пропащий прикащик Силай ему и в подмастерья не годился. Заставлял работать он девок так, что искры сыпались, деньги отбирал все до последнего цента. До того был дотошный, что даже в стринги ничего спрятать не удавалось. Выделял, конешно, на житьё-бытьё, стало быть, не по-царски, но так, штоб и мужьям безработным хватало на шкалик или даже на штоф, и девкам на прикид и сласти. По-божески, одним словом, вёл себя, хоть и лютовал беспредельно.
Понравилась ему Ненила по первое число, и тут нет ничего удивительного. Поставил Гоги её на самую выгодную позицию впереди памятника Демидову, основателю нашего завода медноделательного. Псевдоним Нениле Гоги придумал занимательный. Бляхой-Мухой, грит, будешь ты теперя называться. И не спорь, а то уволю без выходного пособия.
Потихоньку жизня стала налаживаться. Бляха-Муха популярна стала так, что аж завидки девок брали, а ничего не поделаешь, не будешь же с Гоги спорить, правда же?
После трудов своих Бляха-Муха прямиком в кабак цокала, Данилу вызволять, от дружков его отлепливать. Добрая была душа, счета оплачивала, да и дружкам, если шибко просили, услуги бескорыстно оказывала. Из милосердия и для собственного удовольствия.
Как-то раз стояла Бляха-Муха у Демидова, скучала и семечки лузгала. Вдруг как будто из-под земли самобеглая коляска появилась. Чёрная-пречёрная, блестящая, как камень угольный. Остановилась подле памятника, вышли из неё робяты в кожаных польтах, с боков у них левольверты прилажены, и прямо к ней решительным шагом направились. Схватили её безжалостно и запихали в экипаж невежливо. А внутри-то! Сам-то я, слышь-ко, Егорушка, в нутрях диковинной машины не был, но люди знающие сказывали, што сплошная заграница! Кожа из коркодилов африканских или мериканских, лампочки разноцветные мигают, шампанское в кажном углу! В заду мужик с сигарой развалился, глаза горят, как керосинки, губы сигару слюнявят, усы топорщатся, борода торчком. Цепочка золотая на штанах, крест весь в каменьях на пузе сверкат, на кажном пальце по шесть перстней с кольцами! Цилиндр лаковый на месте картуза!!!
- Хто така? Отвечай немедля!
- Ненила, мужикова жена, дяденька, пожалей! - Смикитила Бляха-Муха, что это новый Хозяин Медной горы и как в девчушкин колодец глядела!
- Рассказывай, Ненила, всё без утайки! Кака обстановка в заводе, что народишко говорит, а што и думает насчёт начальства местного и столичного, нет ли у людишек мыслей крамольных каких, бунтовщиков да экологов сама-то не видала по случаю?
Всё-всё рассказала Бляха-Муха как на духу. И про бурмистра ненавистного первым делом не забыла выложить, и про Данилу-горного мастера своего разнесчастного, и присочинила маленько про народишко, осмелевши-то.
- Ладно, показывай, где живёшь, а назавтра прямо с утра в канцелярию, да стринги-то снять не забудь и сурьму отскобли.
Наутро Бляха-Муха пришла в канцелярию, а там совещание, пыль столбом. Охранники вчерашние с левольвертами стоят, зыркают глазками по сторонам, не пущают никого ненужного. А Нениле – будьте любезны! Заглянула она в главный кабинет, а в ём в бурмистровом кресле новый Хозяин Медной горы развалился, сигарой пыхтит, глазками исподлобья поглядыват. Бурмистр перед ним навытяжку стоит, отчёт держит.
Увидел Хозяин Бляху-Муху, ручкой махнул небрежно, заходи, мол, не стесняйся!
Бурмистр весь красный стоит, потом синий сделался, а опосля совсем белый стал. Выслушал Хозяин Медной горы Власа и грит ему:
- Чтоб духу твово больше в заводе не было! Собирай манатки и к чёртовой матери!
- Почему, - кричит бурмистр,- меня народишко заводской избрал!
- Теперь я заместо народишка буду. Пошёл вон!
- Я буду жалиться, до генерал-губернатора дойду!
- А это видал? – И показал ему Хозяин левольверт заграничной выделки.
- Кому хозяйство с канцелярией сдавать?
- Вон ей, что в дверях застряла.
- Бляхе-Мухе??? Да по ней проехались все, кроме меня и нашего транвая!
- Пошёл отсюда! Теперь бурмистром будет Ненила, как тебя дальше-то? Ага, Ниловна!
На этом, слышь-ко, Егорушко, закончу, пожалуй. Надо безотлагательно выпить, а то воображение разыгралось. Потом, может, ишшо напишу, ежли в штофе меньше половины осталось. А ежли больше, то ты не взыщи. Вдругорядь про завод наш пропишу, про народишко и жизню при новом бурмистре Бляхе-Мухе Ниловне.
Ну, а теперь прощевай покудова.
