Подошла к финалу… А память услужливо подсовывает всё новые и новые эпизоды. Водит кругами, аккуратно обходит чёрную, жуткую пропасть. То поездку в Самарканд подсунет, то отдых в Крыму… А то и вовсе вернёт в самое начало и давай выкладывать такие подробности, что поражаюсь, как можно это запомнить. Спасибо тебе, память, оставь мне, пожалуйста, все до одной секунды, показывай по чуть-чуть, смакуй, разглядывай, улыбайся. А сейчас мне надо дойти до конца. Свалиться мёртвой в бездну, залезть руками в раны, разодрать их, чтобы вытащить грязь, вскрыть нарыв, вырвать чёрный стержень боли. Поехали…

 

Сашка выполнял все мои прихоти. И вот мне захотелось купить так называемую «Стенку». Такой набор шкафов, много всякой всячины. Хочешь — пожалуйста. Пошёл, купил, начал собирать. Собрал почти всё. Остался самый большой шкаф. Сашка соединил шурупами четыре доски, положил на пол. Получился большой ящик. Залез внутрь, крутит дрелью шурупы. Я стою рядом. И бац! Как молния! Перед глазами: гроб — Сашка; гроб — Сашка. Сердце падало и поднималось вместе со вспышками. Испугалась, отмахнулась: «Ерунда». Подошла к Сашке, обняла его. А он улыбается, шутит: «Ну-ка, ну-ка, иди сюда. Мы с тобой в шкафу ещё не пробовали». Да что нам стоит! Хоть на люстре, только с тобой… только бы с тобой…

 

Сашка менял машины часто, слишком часто. Больше двух — трёх недель не выдерживал. Выбирал поновее, любил скоростные спортивки. Продолжал заниматься крупным оптом, поднаторел, ему теперь было всё равно, чем торговать. Хотя торговлей данный бизнес можно назвать с большой натяжкой. Зачастую товар они не видели.

 

Машины брал с парохода, но уже не на продажу, а для себя. О делах говорил очень мало. Пульсирующей, рваной нитью остался в моей памяти один из последних разговоров. Мы возвращались из Хабаровска в городок. Машину вёл Сашка. Я развалилась на заднем сидении, пила потихоньку пиво. Была тёплая, пёстрая дальневосточная осень. Смотрела в окно, ловила солнечных зайчиков. Сашка поглядывал на меня в зеркало, довольно улыбался, глаза грустные. И вдруг ни ст ого ни с сего металлическим, неживым голосом выдал: « Обещай мне, когда меня не станет, ты сразу же выйдешь замуж. Лучше за военного. Ну, чё уставилась?» Действительно, и чё уставилась?!

 

Честное слово, без матов моё состояние не описать. Я тупо смотрела на Сашку, пыталась уложить его слова в голове. Не получалось. Смысл доходил туго, цеплялся за всё, что только мог. Сашка повторил требование. Я замотала головой, на глазах появились слёзы. Заорала: « Нет. нет. нет… дурак ты». Сашка резко затормозил, я врезалась в переднее сидение головой и свалилась на пол. Он вышел из машины, открыл задние дверцы, вытащил меня, как кошку, сгрёб, прижал, а потом толкнул в машину и рыкнул: «Ты меня слышала. Не сделаешь — приду с того света и придушу». Сел за руль, зыркнул на меня в зеркало, подмигнул, цокнул языком, произнёс: «Вот такие дела, Наташка». Поехал дальше.

 

На обед Сашка приезжал всегда домой. Любил вкусно покушать, попить хороший кофе, выкурить сигаретку. Иногда так и оставался дома, никуда не спешил. В конце октября он приехал на обед возбуждённый, счастливый, таким я давно его не видела. Скакал по комнате, то поднимал, то отпускал меня, шутил. Потом радостно сообщил: «Наташка! Я сегодня такую тачку, такую тачку… новьё, 6 горшков, перламутр, мммм… скайлик — мечта! Завтра пригоню, покатаю. Тебе понравится. Она на тебя похожа». И убежал, даже обедать не стал.

 

На следующий день Сашка наприглашал гостей обмывать машину. Я вертелась на кухне, готовила всякие вкусняшки, Олька бегала тут же и вкусняшки эти пожирала, как гиппопотам. Я шутливо её гоняла, она хихикала и нарочно хватала еду, хотя была уже сыта.

 

Часов в семь вечера подтянулись гости. Сашки не было. Он появился через час, довольный, возбуждённый, наглый. Хвастал машиной, после первой рюмки потащил всех на улицу смотреть «красавицу». Я вышла последней. Села на лавку спиной к машине. Закурила. На машину смотреть не хотела. Увидела её позже. 3 ноября.

 

Народ бегал вокруг японского чуда, цокал языками, мычал, выражал щенячий восторг. Это была Ниссан Скайлайн, абсолютно новая, недоспелого вишнёвого цвета, отливала перламутром, мощная, страшная…

 

Сашка ликовал, как большой и добрый ребёнок. Я просила порулить. Ответ последовал резкий, жёсткий и грубый: «Нет! Из-под ж"пы рвёт. Нет!»

 

Приобрёл её Сашка по бартеру. Как это ни смешно звучит, но поменял на сигареты. Долго упрашивал хозяина, буквально преследовал его и в итоге уломал. Сашка уговорить мог кого угодно.

 

Мы с девчонками старшеклассницами готовили несколько танцев для очередного концерта. Репетировали на сцене. Было прохладно. Я постоянно куталась в чёрный вязаный платок. А потом… подошла к зеркалу… и повязала им голову. Не могу до сих пор объяснить себе — как?

 

Пришла домой около полудня. Начала готовить обед. Время час дня. Сашки нет. Задерживается, мало ли…. Два часа… нет… четыре… нет…. Заходит подруга… в глаза не смотрит… я улыбаюсь, приглашаю пройти, иду варить кофе, болтаю какую-то чушь. Ирка смотрит стеклянными глазами. Губы белые, руки сломаны: «Наташа, я не могла не прийти. Уже весь городок знает. Тебе говорить боятся… Ты только… да… Саша разбился…,его нет больше…»

 

Я не хочу понимать и принимать. Тупо смотрю на Ирку, продолжаю улыбаться, бегу на кухню, возвращаюсь и ору: «Повтори! Повтори!» Ирка, как робот, повторяет: «Саша умер. Нет его. Нет».

 

Не плачу. На улице идёт снег. Первый снег…

 

Надеваю куртку, Ирка подаёт сапоги, послушно обуваю их, беру ключи от машины, Ирка отбирает, послушно отдаю. Выходим из квартиры… всё… провал. Очнулась в машине. Сижу на заднем сидении, рядом Ирка, за рулём — сосед. Тишина. Шуршит снег. Первый, белый, как саван…

 

Подъехали к больнице. Зашли. Встретил врач, испуганно глянул на меня, спросил: «Зачем вы её сюда привели?» Но я его не слушала, не видела… Зашла в какую-то маленькую комнату… На кушетке лежал Сашка. Узнала по ногам. Лицо закрыто простынёй. Пытаются вывести меня в коридор. Я отталкиваю, резко срываю простынь. Смотрю. Ран нет. Спит. Только на левом виске едва заметная дырочка. Совсем крошечная… Беру Сашку за руку. Она тёплая и мягкая. Говорю в никуда: « Он же живой. Он совсем тёплый…» Врач, боясь, что закачу истерику, грубо выталкивает меня в коридор. Я иду к выходу. Стою на крыльце. И этот снег, снег, снег… Холодный, белый, первый… Меня пытаются усадить в машину… Сажусь… Сашку выносят на каком-то покрывале, засовывают в машину Олега, едем в морг. Впереди мигающие огни, всю дорогу мигающие огни и снег. Ненавижу снег…

 

Сашка попал под самосвал. Кто-то перерезал тормозной шланг. Я даже знаю кто. Похоронили его в Новосибирске. Приехали родители, засунили в цинк, увезли… Я полетела с ним… Замёрзла, замолчала…

 

Плакать не могла и до сих пор не научилась…

 

Всё. Прожила на «бумаге» заново четыре года и четыре месяца. Что-то не дописала, оставила себе. Так надо. Легче не стало. Плакать не научилась. Болит сильнее. Пока писала, успела похоронить папу и тоже по снегу, по белому, чистому…

 

Мне нужно время… обдумать, ощутить, понять… Что-то там ещё осталось недосказанное, непонятое. Мешает.