La finestra

Вот новое утро: пьяниссимо ветра, прохлады блаженство,

шагает один по брусчатке сизарь, озирается птица:

где прежние толпы рассветных двуногих, что в руки садиться

ему позволяли и склёвывать подать? Само совершенство,

 

когда поднимаясь над пёстрой толпой, распускаются крылья,

и смело на головы, плечи — да что попадётся, победно

стремишься, а люди не гонят, и пятнышком самым заметным

отметится ангел Сан Марко на платье в альбоме фамильном.

 

Вот новые будни: газеты, как старые флаги, сложились

под гнётом печальных событий, что злее печатного слова,

не требует краски эфир, ни затрат на бумагу, и снова

здесь время течёт невесомо, и в нём растворяются жизни.

 

Турецкие туфли гондол утонули в каналах прозрачных,

их сразу приметили рыбы и сняли в аренду у моря,

вдоль улиц скользящие тени с весенними тучами спорят,

успеет ли солнце следы на причалах пустых обозначить.

 

Вот новое время: пылятся столы знаменитой кофейни,

пустые кварталы, безлюдные арки глотают сфумато,

тихи манекены-торговцы, что прячут глаза виновато

за белыми масками — стираной наспех добычей трофейной.

 

Кем загнаны были крылатые львы на высокие крыши?

Им видится: светит фонарь и дымятся повозки чумные,

в порту куарáнта, за траурной рамкой экранов отныне —

обильные жертвы незримой беды, что за спинами дышит.

 

Вот вечная тема: из настежь распахнутых ставней сопрано

звучит как молитва в окладе окна изумрудного цвета

о том, что вернётся цветной карнавал бесшабашного лета,

ему не живётся в запретах, в цепях полицейской охраны.

 

Кудрявый ребёнок глядит из окна на крылатую птицу,

а птице скучны опустевшие улицы — хлеба ни крошки,

и хочется верить, что эта игра не всерьёз, понарошку,

звенит Кампанелла о жизни, а смерть устрашающе снится.