La finestra
Вот новое утро: пьяниссимо ветра, прохлады блаженство,
шагает один по брусчатке сизарь, озирается птица:
где прежние толпы рассветных двуногих, что в руки садиться
ему позволяли и склёвывать подать? Само совершенство,
когда поднимаясь над пёстрой толпой, распускаются крылья,
и смело на головы, плечи — да что попадётся, победно
стремишься, а люди не гонят, и пятнышком самым заметным
отметится ангел Сан Марко на платье в альбоме фамильном.
Вот новые будни: газеты, как старые флаги, сложились
под гнётом печальных событий, что злее печатного слова,
не требует краски эфир, ни затрат на бумагу, и снова
здесь время течёт невесомо, и в нём растворяются жизни.
Турецкие туфли гондол утонули в каналах прозрачных,
их сразу приметили рыбы и сняли в аренду у моря,
вдоль улиц скользящие тени с весенними тучами спорят,
успеет ли солнце следы на причалах пустых обозначить.
Вот новое время: пылятся столы знаменитой кофейни,
пустые кварталы, безлюдные арки глотают сфумато,
тихи манекены-торговцы, что прячут глаза виновато
за белыми масками — стираной наспех добычей трофейной.
Кем загнаны были крылатые львы на высокие крыши?
Им видится: светит фонарь и дымятся повозки чумные,
в порту куарáнта, за траурной рамкой экранов отныне —
обильные жертвы незримой беды, что за спинами дышит.
Вот вечная тема: из настежь распахнутых ставней сопрано
звучит как молитва в окладе окна изумрудного цвета
о том, что вернётся цветной карнавал бесшабашного лета,
ему не живётся в запретах, в цепях полицейской охраны.
Кудрявый ребёнок глядит из окна на крылатую птицу,
а птице скучны опустевшие улицы — хлеба ни крошки,
и хочется верить, что эта игра не всерьёз, понарошку,
звенит Кампанелла о жизни, а смерть устрашающе снится.
