Персефона. XXI

Вечереет; густеет краска на остывающем развороте

окна. Я временю со светом и устраиваюсь напротив.

Думаю, даже если пассивное чтение портит

глаза, – то пускай. Близорукость придётся кстати:

не трёхпалая тень растянется на кровати,

не змеиный ком, по-родному шипя, подкатит, –

а всего лишь тень. Свежевечерний оттиск

немного поплыл, и жёлтым капает из фонарей.

Столько же буковок занимает двуногий отпрыск

улицы, сколько и растиражированный воробей.

 

Прочесть их могу, сравнить, но поравняться – едва ли.

К полуночи прорастает на каменном покрывале

звезда-асфодель. Четыре дюйма диагонали

перекрывают ладонь. Больше не нужно, хвала Деметре,

чтобы смартфон звонил, будто вестью о чьей-то смерти,

земля разверзалась или на каждом квадратном метре

сидела эриния. Все уступают времени.

Условностей всё ещё много, но, впрочем, одна

действительно забавляет; возлюбленный верен ей

и каждую ночь присылает мне фото гранатового зерна.

 

Некуда уходить. Развлекаясь пролистыванием окон,

всякую душу вижу отпечатанной на пологом

спуске к белёсому полю, всё равно, что среди обломков

гаражей, что подземных врат. Буквы, чирикающие на скате

крыши, или звонко-глухие парочки на закате, –

всё это – дефект если не зрения, то печати.

Тот, кто ближе, чем зримый мир, чем открытое в диалоге,

набирает слова и зёрна, от которых язык горит.

Каждый раз я их принимаю, замирающая на пороге,

и не в силах понять и вспомнить, с какой стороны Аид.

 

2017