Персефона. XXI
Вечереет; густеет краска на остывающем развороте
окна. Я временю со светом и устраиваюсь напротив.
Думаю, даже если пассивное чтение портит
глаза, – то пускай. Близорукость придётся кстати:
не трёхпалая тень растянется на кровати,
не змеиный ком, по-родному шипя, подкатит, –
а всего лишь тень. Свежевечерний оттиск
немного поплыл, и жёлтым капает из фонарей.
Столько же буковок занимает двуногий отпрыск
улицы, сколько и растиражированный воробей.
Прочесть их могу, сравнить, но поравняться – едва ли.
К полуночи прорастает на каменном покрывале
звезда-асфодель. Четыре дюйма диагонали
перекрывают ладонь. Больше не нужно, хвала Деметре,
чтобы смартфон звонил, будто вестью о чьей-то смерти,
земля разверзалась или на каждом квадратном метре
сидела эриния. Все уступают времени.
Условностей всё ещё много, но, впрочем, одна
действительно забавляет; возлюбленный верен ей
и каждую ночь присылает мне фото гранатового зерна.
Некуда уходить. Развлекаясь пролистыванием окон,
всякую душу вижу отпечатанной на пологом
спуске к белёсому полю, всё равно, что среди обломков
гаражей, что подземных врат. Буквы, чирикающие на скате
крыши, или звонко-глухие парочки на закате, –
всё это – дефект если не зрения, то печати.
Тот, кто ближе, чем зримый мир, чем открытое в диалоге,
набирает слова и зёрна, от которых язык горит.
Каждый раз я их принимаю, замирающая на пороге,
и не в силах понять и вспомнить, с какой стороны Аид.
2017
