Питер - Свердловск. Из разговоров с бессмертными
Борису Рыжему
…а подлинную жизнь – оставь воспоминаньям,
пока не захлебнулся в хлябях Леты,
ничем приличным мы уже не станем,
как, впрочем, и положено поэтам…
…окраиной, обочиной, межою
топчись в слепой надежде на прозренье,
посмертное моё, считай чужое,
немое немоё тихотворенье…
…спасибо за рождённое в неволе
почти без мук, почти по воле свыше,
я, в принципе, по жизни всем доволен,
особо тем, что сам себя не слышу…
…мы потому не ищем оправданий,
с рождения уходим понемножку…
туман, Тамань, струна дрожит в тумане,
кремнистый путь, мочёная морошка…
…всё трын-трава, какой-то там Иванов,
сумевший умереть почти в Париже…
считая смерть спасеньем от обманов…
…Я всех любил. Без дураков. Б. Рыжий…
__________________
труп качающийся под потолком в цеху заводском,
и дыхание возле уха, сдобренное матерком,
перегаром, почти отжившим, мёртвым запахом табака,
пониманьем, что ты здесь лишний, недоступным тебе пока,
после – в сетке звон стеклотары, после – чёрный двора квадрат,
у ларька две нетрезвых лары от несчастий тебя хранят,
наделённый недаром даром, слепо движешься по зиме
и втираешь каким-то лярвам, как кого и за что имел,
к остановке трамвая в вечность на окраине пустыря,
зная, зная, что всё конечно, всё, что после случится, зря,
зная, зная, себя теряя, только лярвам что до того...
может, это, пешком до рая?
может, прямо сейчас до рая?
может, тех в раю принимают,
кто для жизни слишком живой?
__________________
продолжая беседу
с тем кем я не случился
я отсюда уеду
рассыпаясь по числам
здесь меня не излечат
иждивеньем знакомых
от случайной невстречи
в ожидании комы
на случайных перронах
я в объятьях случаен
и взлетают вороны
не люблю не скучаю
два пакетика чая
жёлтый сахар на блюдце
не ищу не прощаю
обещаю вернуться
но куда возвращаться
не имеется данных
продолжая беседу
с тем кем больше не стану
я отсюда уеду
я отсюда уеду
в общем мёртвом вагоне
улыбаясь соседу
__________________
в мозгу дурацкое «коворкинг»
совокуплённое с «конвой»…
страны огромные задворки,
что начинались под Москвой…
в плацкарте изменяя общим
вагонам юности моей,
гляжусь в окно, небритый, тощий,
твержу: зима, ещё зимей,
ещё белей и холоднее,
и бесприютней, мать ети…
глядись… на бесприютной шее
бесплодной головой крути,
любуйся зимним жидколесьем,
слегка удобренным снежком,
мы в душу никому не лезем
и не нуждаемся ни в ком,
глядим, кто в книгу, кто в мобилу,
кто тупо, как и я, в окно,
где всё застыло, всё застыло –
снаружи, а внутри – темно,
всё просто, мы никто друг другу,
и это, в общем, ерунда…
и поезд движется по кругу,
и понимаешь без испуга,
что не приедешь никуда.
__________________
знаешь, как часто бывает мало,
мало поэзии, мало любви,
пошлости только всегда хватало,
подлостью каждый в свой срок привит.
жертвы прививки, бредём по лужам,
пьём шампанское, смотрим кино,
вирус совести не обнаружен,
и это грустно, хотя смешно.
и чей там сверху взгляд укоризнен?
ну сколько можно на нас смотреть?
переболев лёгкой формой жизни,
вылечиваемся
в бесформенную
смерть.
__________________
Истории… слышь, ну такие простые истории,
что залпом стакан да тихонько поплакать в углу…
мы тихо сгорим ни о чём в городском крематории,
сиреневым дымом вплывая в весеннюю мглу.
Такое понятное, падло, такое понятное,
жестокое-нежное, душу внахлёст и вразнос,
и вкус на губах, что-то мятное, что-то невнятное,
и жизнь как болезнь… что ж, случается… не перенёс.
__________________
я ни о чём себя не попрошу
и не спрошу, наверно, ни о чём,
и снова не раскрою парашют,
сказав земле, что я не огорчён,
что так тверда она для тела и души,
что часто уходила из-под ног…
не осуждайте, я не поспешил,
я жил как мог.
и умирал как мог.
__________________
опусти в стакан беззащитный взгляд,
мёртвый таракан уплывает в ад,
говорю прощай, тихо лапку жму,
в тараканий рай не попасть ему,
в небе самолёт, в небе провода,
в рай не попадёт рыжий никогда,
жаль, что нас таких не возьмут туда,
и горит в ночи рыжая звезда…
__________________
вливаешься в движения прохожих,
и, болью перелившись через край,
бормочешь вновь: ну что же ты, ну что же,
и, напрочь пониманьем уничтожен,
садишься в переполненный трамвай,
всё так же малодушен и случаен,
трясёшься мимо, мимо, в никуда,
мир состоит из городских окраин,
и, путь твой поражением венчая,
на небе загорается звезда…
__________________
тень как маятник между глаз, между нас,
и никто никогда не уедет из нас в прованс,
огоньком сигареты маячит звезда в ночи,
и о райском гетто мы вновь на троих молчим,
пустыри с гаражами, с бомжами, с игрой в буру,
мы в афган провожали и верили: не умрут,
наши души прибавят в весе, встав на крыло,
но сломает их грузом двести, не повезло,
мы копили в душе приметы дороги в рай,
ойкуменою вторчермета звенел трамвай,
увозя от несчастий близких, ох, мать ети,
но предсмертной твоей записки ей не простить,
ну а прочие не вините, всяк виноват,
и никто не уедет в питер, таков расклад,
и рассвет кровавой полоской лезет в окно,
мы привиты тоской свердловска уже давно,
третий, пятый, десятый, лишний, хоть сто второй,
неизбывные наши вирши – уже старо,
всё конечно, всё ж бесконечно, трубач, играй
на пороге у входа в вечность, у двери в рай…
__________________
Трамвай свернёт на улицу Титова,
а может, к Турухтанным островам,
молчи заради самого святого,
не предавайся суетным словам,
но, растворяясь в лязганье и тряске,
сакральные мгновения продли,
и по маршруту от кольца к развязке
мы едем-едем-едем, едем в сказке,
когда-то недописанной Дали.
Мы ехали в пустом ночном трамвае,
пугая вечность, спящую вокруг,
и тени заоконные взмывали,
как призраки в забытом кинозале,
мы ехали, не разнимая рук,
и, в окна глядя, глядя друг на друга,
мы понимали, что на этот раз
мы вырвались из замкнутого круга,
рождались звёзды на трамвайных дугах,
для нас одних
для нас одних
для нас
__________________
Пиши, пиши. И исчезай из виду
в реальности прозрачной и немой.
Я постою. И тихо в вечность выйду,
хоть сам не знаю, мне оно на кой.
Подкатит кто-то в ангельском рыдване,
предложит на халяву въехать рай.
Я улыбнусь, и как-то легче станет,
и побреду в серебряном тумане,
сжимая три копейки на трамвай.
__________________
Я напишу ей на оставшееся счастье,
когда пройду и выпаду из виду,
мол, ты, того, дружок, не огорчайся,
отсюда – выбыл, там – навстречу выйду,
когда пройдут все мыслимые сроки,
и боль пройдёт, и жизнь залечит рану,
к тебе я выйду, больше не далёкий,
и больше не пройду, не перестану…
__________________
Крик на окраине не долетит до центра,
не дозвучит мой голос до тебя,
листва дерев бормочет мантру ветра,
и лужи по-сентябрьски рябят.
Неужто осень, осень наступила
и солнце не порадует лучом?
Я вспомню вдруг, как ты меня любила,
я разведу лиловые чернила
и буду плакать. В общем, ни о чём.
__________________
Вряд ли нужен кому этот почерк,
и подтёки лиловых чернил,
и работники ангельской почты
не поймут, как я в жизни любил,
и оформят возврат отправлений,
адрес, мол, неразборчив, увы,
кто-то, встав у воды на колени,
мой отправит кораблик осенний
по Исети до устья Невы…
__________________
Есть на земле места для расставаний,
а место встреч… оно не на земле,
как тополь, что обрезкой оболванен,
торчу колонной в сумраке аллей…
Дави привычку говорить красиво,
столбом торчу, не светит мой фонарь,
полученный вчера… Мы пили пиво,
а ровно в полночь наступил январь.
Из ящика ху*рили куранты,
и президент вещал про новый год.
И думал я: какие варианты?
Вот жизнь проходит. Вот она пройдёт…
И я пришёл на старую аллею,
где некогда расстались мы с тобой…
Нет, знаешь, я о прошлом не жалею,
но как-то здесь печальней и нежнее
кружится снег, прозрачно-голубой…
__________________
Наполовину жизнь опередив,
я жил тогда на берегу печали,
но у неё отсутствовал мотив,
и только чайки надо мной кричали.
Я был тогда у вечности в плену,
хоть, впрочем, и сегодня не свободен,
взяв сигарету, подходил к окну
и говорил с печалью о погоде.
Ни быстрых звуков баховских токкат,
ни заговоров томного Шопена.
Боль истончалась. Догорал закат.
Божественная розовела пена.
То не был сон. То не был даже рай.
И вслед за болью память истончалась.
Взяв сигарету, я ходил за край,
обратно неизменно возвращаясь.
Бог промолчит. И ты не отвечай.
Кто виноват, что жизнь сложилась криво?
Прости меня, высокая печаль,
прости, что я играю без мотива…
__________________
Осень в провинции, небо из ситца,
чёрные трубы на фоне… и фоном,
я бы хотел сюда не возвратиться
ни по понятиям, ни по законам,
я бы хотел навсегда не остаться,
лучше бы – здесь вообще не родиться,
слиться с перронами мокнущих станций,
ржавыми рельсами длиться и длиться,
влиться в тупое гуденье бетонки,
в гулкое эхо вечерних трамваев,
в гетто хрущёвок, чьи стены так тонки,
что ни от кого ничего не скрывают,
не состояться отдельным предметом
в хаосе мира прекрасно-ничтожном,
я бы хотел не родиться поэтом…
Только уж это совсем невозможно.
__________________
На мутной фотке небосвод чугунен,
впадает в небосвод река Исеть.
Сюжет моей судьбы придумал Бунин,
соединив опять любовь и смерть.
Я улыбнусь, расклеивая губы,
седьмое ноября, мне восемь лет,
расту я, а страна идёт на убыль,
дымит за кадром вечный Вторчермет…
Ничто не вечно. И за это к счастью
мне часто бьют посуду и лицо,
и я вписался, пусть не лучшей частью,
в компанию непризнанных творцов.
И я прошёл от рая и до ада
свой путь, не понимая, был ли рай,
когда кричали сверху: нет, не надо,
а кто-то снизу: ну, давай, давай…
Понять, что больше ничего не будет,
и уходящий повторяет вновь:
всё так банально… я любил вас, люди.
И вы меня простите за любовь.
__________________
Нам выпадает снег,
нам после идёт дождь,
снежинки лежат на сне,
во сне ты ко мне идёшь,
аллея белым бела,
тебе восемнадцать лет,
и можно всего желать,
и жаль, что меня нет,
когда по густой листве
призывная дробь бьёт,
сквозь тучи течёт свет
и мир этот свет пьёт,
звенящий весной лес,
и капель литой хрусталь,
и ты без зонта, без,
и ты без меня, жаль,
я очень хотел бы,
я очень хотел вновь
с тобой навсегда быть
хотя б в облаках снов,
чтоб выпал нам снег, снег,
пусть сразу и дождь, дождь,
опять восемнадцать мне,
и ты меня ждёшь, ждёшь.
