Было промозгло. Стоял унылый осенний день. Хотя почему стоял? Скорее лежал, придавленный серым, бесчувственным небом. Ни выпрямиться, ни вздохнуть полной грудью. Небо придавило всё. Даже ветер превратился в сквозняк. Он скользил понизу, не выше лодыжек, пощипывая за ноги, пробивая любую обувь, будто сам хотел согреться. Как потерявшийся и жутко голодный щенок, прошедший все стадии отчаяния. Что уж говорить про людей. Они ходили сгорбившись, даже не пытаясь смотреть на небо, потому что неба, как такового не было, только бесконечная стальная серая плита. Ходили быстро, словно пробегали под застывшим прессом, боясь быть окончательно раздавленными. Им хотелось тепла и покоя. И если первое они находили, спрятавшись в доме, то второго найти не могли. В такие дни не спасал даже потрескивающий камин. Потому что, глядя в окно, не было того чувства защищённости, как в обычную непогоду, и радости, что ты защищён от стихий. Нет, промозглость не знала преград, и если не могла достать тело, то заползала в душу. Единственным спасением от неё была и всегда наверно будет – память. Только там, в счастливых воспоминаниях можно укрыться от этой разъедающей сознание серости. Ты начинаешь вспоминать всё светлое, что было у тебя в жизни, собирая по секундам моменты счастья. Возможно именно в такие дни и происходят искажения чувств. Ведь отрывая лоскутки радостных воспоминаний, мы отбрасываем, как бесполезное, темную ткань обид, печалей, несправедливости, наскоро сшивая спасительный плащ безмятежности. Отбрасываем, а потом и вовсе забываем. И под старость лет в такие дни рассказываем своим внукам, ещё не накопившим достаточного запаса своих воспоминаний,какая счастливая и радостная у нас была жизнь, оберегая их от этой всепроникающей промозглости.