Били такт на корме...
Били такт на корме, мы с дружиной гребли и потели,
И ворочал веслом я - боярскую спесь отложив.
Для того чтобы мне, не раскиснуть в дородном безделье.
Чтобы вспомнилось в теле, что я еще молод и жив.
И стояла она - у кормы, возле левого борта,
И задумчивым взглядом - смотрела на берег лесной.
И достоинство было так просто, и даже не гордо -
Обернулась, и взглядом случайным столкнулась со мной.
Я поймал этот взгляд - будто свет от окошка острога,
Будто пение ангелов - в лязге поющих мечей.
Но мгновенье прошло, удивительно быстро и строго,
И вернуло обоих - к судьбе неизбежной своей.
А душа продолжала, терзая себя на пределе,
Разжигая надеждой, даря ожиданием встреч,
Наши ангелы пели, а мы вот - еще не умели,
Сохранить это чудо - и души свои оберечь.
Не свободу а плен, обозначило это явленье,
С горьким медом измен, пустотою и смертной тоской...
Я себя постигал, иногда приходя в изумленье -
Будто сам я свершился, и начался кто-то другой.
А речная волна, из под киля назад уходила,
И тянулися дни, уходя в нашу память о них.
Я стоял у борта - и по прежнему старое било,
Било такт для гребущих, у старых уключин своих.
И она точно так же, стояла с обычным молчанием,
У другого борта - наблюдая речную волну.
А потом, обернувшись - сказала как будто с отчаяньем
- Отхлебни ка водицы - и я зачерпнув отхлебнул.
- Подойди, поболтаем - попробуешь с этого борта,
Может эта вкусенее, идем - почему ты стоишь?
Подошел, усмиряя себя и спокойно и твердо, отвечал:
-Это только вода. Ты о чем говоришь?
- Про тебя, про меня - ты уверен что разница стоит?
И какая цена? А быть может и дело в другом?
И стояли мы рядом, и чувствовал я неземное,
И молчал, вспоминая себя и о прошлом своем.
Это было когда, нас однажды накрыли в дозоре,
И отрезав коней - убедились что мы там одни.
Это было внезапно, и главной виною в позоре,
Был наш ясновельможный - который ему изменил.
А они уяснивши, что нет препинаний в работе,
Нас четырнадцать - значит, на сотню примерно один.
Развернулись в десятки, и били как дичь на охоте,
Соревнуясь в бесчестии - кто же у них победит?
Мы сомкнулись щитами, и стали у края обрыва,
Для того чтобы честью и славою лечь в ковыли.
Для того чтоб степного шакала не делать счастливым,
И не дать ему власти над ратником Русской Земли.
И не знали тогда, кем поругана наша свобода.
На кого мы сомкнувшись своими щитами стоим.
Что Мамай не Орда, что за ним - отморозки без рода,
А за ними Европа - уже оседлавшая Крым.
Стрелы били кольчуги, и кольца плетеные рвали,
И насквозь пропиталася кровью рубаха моя.
И стоял на ногах, только тем что друзья умирали,
Прохрипев: "Коль возлюбленна Боже селенья твоя..."
И когда так внезапно, и громко труба вострубила,
А они побежали - позорно смешавши ряды,
Мне казалось что я - это ангел из войск Михаила.
Я не чувствовал тела - и думал что я уже дым.
И неслась сквозь меня - несдержимая конная масса,
И сверкали мечи - словно молнии с горних высот.
Я стоял и смотрел - как трусливо бежит это мясо,
И хотелось поверить - что больше у них не пройдет...
Я в бреду и горячке, шептал имена и утраты,
Вспоминая далекий шихан в седине ковыля,
Где оставил отца, и друзей и несносного брата,
И не знал для чего, мне нужна остальная земля.
А потом оклемался, чтоб жизнь доживать как молитву,
И в дремучей пустыне - искать вожделенный покой.
Я стремился к смиренью, и рвался в духовную битву,
Но смирением этим - назначен был битве другой.
Удостоен доверья, скитался по странам и весям -
Человек от него, за словами которого он,
За глаза ненавидим - поскольку вершил а не весил.
И любим за глаза, ради страха о тех кто силен.
Жизнь текла как дорога, покрытая тиной и влагой,
Над которой шумела - дождливая серая мгла.
Но рубцами от стрел, закрепилось познание блага:
Нужно жить для того, чтобы Родина сильной была...
И стояли мы рядом, и я проживал воскрешенье,
И смотрели на берег, и лес и речную волну.
И скользила ладья, и запомнилось это скольженье
Возвращеньем куда-то - в совсем неземную весну.
