ПОЭТЫ – О ПОЭТАХ

 

(Пушкин – Дельвиг)

 

Стихотворные послания друг другу, стихи о своих собратьях-соперниках поэты стали писать с незапамятных времен. Говорят, толь-ко Гомеру, основоположнику греческого эпоса, жившему за две с половиной тысячи лет до нас, обратиться было не к кому. Однако и он нашел выход из положения – постоянно обращался в своих поэмах то к богам, то к богиням, благо в греческой мифологии их было великое множество. Он даже “Илиаду” свою начал с обращения к прославленной Музе:

Гнев, богиня, воспой Ахилеса, Пелеева сына...

С тех пор меж поэтами так и повелось. И в нашей, русской, литературе поэтических посланий не перечесть. Особого рассвета достиг этот жанр в пушкинские времена. Литературоведы утверждают, что добрая половина произведений Александра Сергеевича – это как раз стихотворные послания.

Сегодня мы продолжим новый цикл наших исследований в рамках традиционной рубрики “Слово русское, родное”. Пока в поле нашего зрения – пушкинское время...

 

Александр Пушкин

К ДЕЛЬВИГУ

(Ответ)

 

Послушай, муз невинных

Лукавый клеветник!

В тиши полей пустынных,

Природы ученик,

Поэтов грешный лик

Умножил я собою...

 

Впрочем, цитирование этого милого пушкинского стихотворения, напи-санного в излюбленном для Батюшкова размере трехстопного ямба, надо бы предварить небольшим литературным экскурсом. Начинающий великий поэт написал его в ответ на прославленные теперь стихи Дельвига, которые родились у него после чтения Пушкиным на общественном экзамене “Воспоминаний в Царском Селе”. За ночь он написал их, показал на другой день в одной из петербургских редакций, и вскоре стихи под заголовком “Пушкину” были опубликованы. Александр совсем случайно взял в руки издание, прочитал стихотворное посвящение себе и, несмотря на то, что оно было подписано псевдонимом “Сурков”, сразу догадался, что тут без руки Дельвига не обошлось. За три годы совместной учебы они уже хорошо знали друг друга.

Так что же в газете было напечатано? Что вызвало у Пушкина такой живой и искренний отклик? Сейчас вы прочитаете то давнее стихотворение Антона Дельвига. Обратите внимание на красочно-образный строй речи и на необык-новенный, непривычный ритм стихотворения. Впрочем, по этим-то признакам, свойственным только поэту Дельвигу, Александр безошибочно определил авторство стихотворной публикации.

 

Кто, как лебедь цветущей Авзонии (то есть Италии),

Осенённый и миртом и лаврами,

Майской ночью при хоре порхающих,

В сладких грёзах отвился от матери, –

 

Тот в советах не мудрствует; на стены

Побеждённых знамёна не вешает;

Столб кормами судов неприятельских

Он не красит пред храмом Ареевым (Арей – бог войны);

 

Флот, с несчетным богатством Америки,

С тяжким золотом, купленным кровию,

Не взмущает двукраты экватора

Для него кораблями бегущими.

 

Но с младенчества он обучается

Воспевать красоты поднебесные,

И ланиты его от приветствия

Удивлённой толпы горят пламенем.

 

И Паллада туманное облако

Рассевает от взоров, – и в юности

Он уж видит священную истину

И порок, исподлобья взирающий!

 

Пушкин! Он и в лесах не укроется;

Лира выдаст его громким пением,

И от смертных восхитит бессмертного

Аполлон на Олимп торжествующий.

 

Тут, конечно же, – и безоговорочное признание гениальности юного Пушкина, и великолепный его поэтический портрет, но и уже зрелое свое мировоззрение, свое нравственное понимание мира! Вы наверняка почувствовали отвращение поэта Дельвига от пристрастия к деньгам и богатству, непризнание кровавых и несправедливых войн, отрицание “порока”, “исподлобья взирающего” на людской мир.

Всё это как нельзя остро почувствовал и Александр Пушкин, и благодарно поклонился в мыслях лицейскому приятелю, и сел за скрипучий столик в своей лицейской комнатке, и набросал эти гениальные строчки” (читаем пушкинское послание дальше):

 

...Поэтов грешный лик

Умножил я собою...

И я главой поник

Пред милой суетою.

Жуковский, наш поэт,

На то мне дал совет

И с музами сосватал.

 

Мы уже говорили в нашем исследовании, какую заметно-неоценимую роль в становлении Пушкина сыграл Жуковский, как много он для него значил и в молодые годы и в более зрелые...

 

Сначала я играл,

Шутя стихи марал,

А там переписал,

А там и напечатал,

И что же – рад не рад –

Но вот уже я брат

Теперь тому, другому,

Что делать, виноват!..

Изменник, с Аполлоном

Ты, видно, заодно;

А мне прослыть Прадоном

Отныне суждено...

 

О какой опасности прослыть Прадоном говорит здесь Пушкин? Французский драматург Прадон был незаслуженно возвеличен друзьями до уровня гениального Расина. И Пушкин намекает на то, что его нынче незаслуженно сравнивают с Жуковским и другими видными поэтами-современниками. Хотя, конечно, чувствуется здесь простая юношеская игра – уже тогда Александр понимал свое значение в русской поэзии. Дальнейшие строчки – это всё то же поигрывание в незаслуженность его теперешнего признания:

 

Везде беды застану!

Увы, мне, метроману,

Куда сокроюсь я?

Изменники-друзья

Невинное творенье

Украдкой в город шлют (в Петербург)

И плод уединенья

Тисненью предают...

 

А тут уж совершенно реальные факты – были, были такие тайные пе-редачи пушкинских стихов в редакции столичных газет и журналов, и публикации были, и восторженные отзывы о них тоже имели место!

 

...Бумагу убивают!

Поэта окружают

С улыбкой остряки.

“Признайтесь, нам сказали –

Вы пишете стишки;

Увидеть их нельзя ли?

Вы в них изображали,

Конечно, ручейки,

Конечно, василёчик,

Лесочик, ветерочик,

Барашков и цветки...”

 

Модно было в те годы писать о цветочках, ручеечках да о лесочках, но у Пушкина-то, как и у Дельвига, отнюдь не об этом были стихи. И Пушкин с едкой иронией отгораживается от такой поэзии. Но ему ох как хотелось побыть еще год-другой “сыном лени”, насладиться неизвестностью, подышать в уединении чистой позией своей...

 

О Дельвиг! начертали

Мне музы мой удел;

Но ты ль мои печали

Умножить захотел?

Меж лени и Морфея

Беспечный дух лелея,

Еще хоть год один

Позволь мне полениться

И негой насладиться, –

Я, право, лени сын!

А там хоть нет охоты,

Но придут уж заботы

Со всех ко мне сторон:

И буду принуждён

С журналами сражаться,

С газетой торговаться,

С Графовым восхищаться...

Помилуй, Аполлон!

 

Пушкин остается верен своим юношеским традициям – хоть мимоходом, но едко поиронизировать над современной бездарной литературой. На этот раз объектом для пародийного выпада стал графоман грав Хвостов (в тексте – Графов), постоянно с восхищением высказывавшийся о своих собственных творениях.

Конечно, нельзы не почувствовать в чудном послании Пушкина к Дельвигу и необыкновенного дружеского отношения к Антону, отднокашнику, тоже пииту. Как-то так они сдружились между собой, что долго не могли прожить в разлуке. Однажды, когда Пушкин был в ссылке в Михайловском, Дельвиг заехал к нему, загостился и крепко опоздал на службу, за что был уволен с работы. Но разве страшны житейские “бури злые” настоящему поэту, любимому другу? И Пушкин пишет Антону очередное послание:

 

Любовью, дружеством и ленью

Укрытый от забот и бед,

Живи под их надёжной сенью;

В уединении ты счастлив: ты поэт.

Наперснику Богов не страшны бури злые,

Над ним их промысел высокий и святой,

Его баюкают камены молодые

И с перстом на устах хранят его покой.

О милый друг, и мне Богини песнопенья

Еще в младенческую грудь

Влияли искру вдохновенья

И тайный указали путь:

Я лирных звуков наслажденья

Младенцем чувствовать умел,

И лира стала мой удел.

Но где же вы, минуты упоенья,

Неизъяснимый сердца жар,

Одушевленный труд и слёзы вдохновенья!

Как дым исчез мой легкий дар.

Как рано зависти привлек я взор кровавый (какое предвидение!)

И злобной клеветы невидимый кинжал!

Нет, нет, ни счастием, ни славой,

Ни гордой жаждою похвал –

Не буду увлечен – в бездействии счастливом

Забуду милых муз, мучительниц моих;

Но, может быть, вздохну в восторге молчаливом,

Внимая звуку струн твоих.

 

Возможно, это единственное стихотворение Пушкина, в котором не все пророчества оправдались. Поэту не суждено было забыть “милых муз”, его “мучительниц”, как не суждено было “в восторге молчаливом” внимать “звуку струн” милого Дельвига – Антон ушел из жизни на шесть лет раньше своего друга, не переступив возраста Иисуса Христа.

 

Но вздыхал-то Александр Сергеевич по этому случаю часто; писал в письмах: “Грустно, тоска”, “Вот первая смерть, мною оплаканная”, “Никто на свете мне не был ближе Дельвига”, “Помимо прекрасного таланта, то была отлично устроенная голова и душа незаурядного закала”, “Он был лучшим из нас”...

Однако, как известно, лучшие больше нужны на Небе...