А кто сказал, что будет легко? Жить в снохах — это тонкое искусство...

Но всё по порядку.

 

Дружили мы со своим будущим мужем всего два месяца. А потом его призвали в армию. Проводы были шумные, с размахом, какие бывают в небольших деревнях. Веселились все соседи, соседи соседей, дальние и ближние родственники. Рвали гармонь до рассвета, подпевая друг другу на всевозможные голоса. Гулянье шло полным ходом, только двоим было не до веселья. Свекровь смахивала слёзы, скрывая их от строгого свекра. А я не скрывала, потому что он ещё не стал для меня папой и был со мною не строгий. В глазах же жениха проскальзывала растерянность... Два года юности в сапогах. Что было до — хорошо. А что будет после?.. Накал вечера ещё подогревали родственники служивого, задавая поминутно вопрос:

— Дождёшься? Ведь два года — это не шутки. А ты девушка видная, образованная. Дома усидишь?

Отмалчиваться не удавалось. Поэтому одновременно растеряно и утвердительно кивала всем любопытным, дождусь мол, не переживайте. Петь с гостями о том, как «обломилась доска, подвела казака, не вернулся домой холостой» — не хотелось. Выбралась на свежий воздух в лунную тёплую ночь. Вздохнула, выдохнула. Ещё раз. Ещё… Красота! Немного отлегло от сердца. От чистого воздуха даже голова закружилась. А, может, махнуть на всё рукой и полем-лесом — домой? Два месяца… Два года… Я ж его почти не знаю. А его родители? Какие они?

В этой деревне я совсем недавно. Городские парки и улицы с фонарями теперь только в воспоминаниях. После педагогического училища распределили на работу в сельскую глубинку. И тут — Он! С голливудской улыбкой. Обходительный. Загадочный. И я пропала…

 

На мои плечи легли тёплые руки, которые не дали мне струсить и ретироваться. Пусть к отступлению был пресечён. Он уверенно повернул меня к себе и протянул ладонь. На моём пальце, в отблеске луны, сверкнуло маленькое колечко.

— Это тебе, в знак нашей любви. Два года — и мы снова вместе. Верь мне. Так и будет.

И я поверила.

 

На протяжении службы его родители звали жить меня к себе. Ведь бурчливая хозяйка квартиры, где я жила, была в деревне всем известна своим крутым нравом. Но, к удивлению односельчан, я с нею быстро поладила. И переходить жить в «чужие стены» не торопилась.

Часто из города ко мне приезжали родители. «Ведь отпустили «детку» неизвестно куда», — так каждый раз говорила мама. Папа же молча улыбался и прижимал меня при встрече к себе, нежно гладя по голове. Когда мы пили чай, хозяйка давала наставления маме, что в следующий раз привезти из «городских» продуктов, а я забиралась к папе на колени и рассказывала о своих учениках, как мне здесь нравится, что люди отзывчивые и приветливые, и чтобы они за меня не волновались. Но папа-то видел, что скучаю и еле сдерживаю слёзы — его не проведёшь. Улыбался, кивал, что верит. А сам не выпускал мою руку из своей ладони… И незаметно в неё вкладывал денежную купюру, шепча: «Купи себе что-нибудь вкусненькое. Вон, какая худющая». И тут я уже не могла сдерживать слёз… Папка. Он самый лучший.

 

Пролетели два года…

 

Под утро в окно раздался осторожный, но настойчивый, стук. Воскресенье. Родители приехали? Что-то они рано. Приоткрываю тюлевую занавеску…

Его голливудская улыбка стала ещё шире и краше. И взрослее. Вернулся…

И вслух, радостным шёпотом: «Вернулся!..» Босой сбежала с крыльца и бросилась ему на шею. И голова закружилась, и земля, и небо! Так быстро он меня кружил в объятьях. Вместе с хозяйкой, которая выбежала меня спасать, даже птицы замерли на ветвях в испуге, что меня уронят.

 

…Но он меня не уронил, крепко держав и, когда по свадебной традиции, переносил через порог в свой дом.

Многочисленная семья. И я — единственная у своих родителей. Меня взяла робость. Смогу ли ужиться с его роднёй. Три мужнина брата, бабушка и родители…

 

Как ни странно, мне было комфортно больше всего со старенькой бабушкой, которой было уже далеко за девяносто. Сдружились с нею с первого дня. Слушать её тёплые рассказы о прожитой жизни, о муже, о молодых годах было для меня удовольствием. Пока все на работе, мы готовили ужин и пили душистый чай, секретничая. Она научила меня вкусно готовить творожники, которые таяли во рту. И всегда за столом нахваливала, что это я приготовила.

А вот свекровь бабушка недолюбливала. Чем она ей не угодила — не знаю.

Свекровь была женщиной молчаливой. Лишнего слова от неё не услышишь, не то, чтобы против. Молча готовила, молча убиралась. Чай с нами пить не любила. Единственная радость у неё был свёкор — свет в окошке: «Мишенька приехал! Устал? Что подогреть? Как день? Сейчас подушечку взобью — и отдыхай». При виде этого бабуля хмурилась, а я улыбалась. Наверное, это и есть — любовь на всю жизнь.

 

Однажды в один из таких вечеров, находясь в приподнятом настроении, свекровь подсела ко мне и начала с расспросов, как у них мне живётся, да не обижает ли меня кто из домашних, скучаю ли по родителям, да ласков ли со мною муж, чем заставила меня зардеться. Всё было хорошо. Обижать меня было не за что, вроде. Кроме одного обстоятельства: я не любила блины. А вот свёкор их обожал. И поэтому каждое утро свекровка потчевала его ими, чтобы любимый был весь день в благодушном настроении. Все члены семьи к этому, видимо, давно привыкли. А я — нет. Но готовить завтрак меня утром никто к плите не подпускал. Поэтому приходилось молча жевать нелюбимый блин. Это я всё и выдала с улыбкой свекрови. Ну, сама хотела узнать. Узнала.

Свекровь долго смеялась, приговаривая: «Что ж ты столько времени молчала. Блины не любит — вот так сюрприз». Насмеявшись, наклонилась ко мне и тихо сказала: «А знаешь, я тоже кое-что на дух не переношу». И удивившись откровениям свекрови, я ещё тише спросила: «Что?» «Петрушка!» — выдавила свекровь, будто это было — ядовитое растение. Сморщив нос, она зажмурилась и отвернулась, как будто бы листок уже попал ей в рот. «Вот и поговорили. Посекретничали, а теперь пора спать, дочка», — она впервые назвала меня ласковым словом.

 

Блинов больше не было. Они исчезли из утреннего рациона. Были оладьи, пончики, сырники, ватрушки. Так что свёкор подмены особо не заметил. А мне была радость.

 

Сыночек появился аккурат через девять месяцев после свадьбы. Он был очень беспокойным и совсем не спящим. Мне всю ночь приходилось, укачивая, носить его на руках, чтобы дать всем выспаться. Муж целыми днями в поле. Будить было жалко. И всем остальным — на работу! «А я успею днём прикорнуть». Нянчилась с ним одна. Да никто особо и не вызывался облегчить хоть на час мои руки. Выматывалась так, что засыпала, сидя в кресле, с ребёнком на руках, крепко прижимая его к себе, боясь уронить. Спасибо бабушке. Приглядит, когда мне выбежать во двор нужно, воздухом хоть дыхнуть. Но что с такой няньки взять — на двух костылях. Поэтому надолго оставлять «старого и мало» не могла.

 

В один из дней свекровь, накормив всех ужином, объявила, что ей нужно отдохнуть от всего и навестить маму. А это другая область. Дорога неблизкая. Дня три-четыре её не будет. Придётся справляться без неё. Семья дала добро на поездку, не спросив у меня: могу ли я, городская девушка, доить корову. А их было целых две! И грудной сын. Но, видимо, это никого не волновало. Как быть?

Полночи в ужасе шептала мужу, что я не смогу. Что я не особо удачный «дояр». Что я просто не умею. На что он, отмахнувшись сквозь сон, сказал: «Делов-то. Дёргай — и молоко будет».

И вот свекровь счастливо отбыла на родину.

 

Пять утра. В округе не спят лишь сверчки, которые потренькивают на свои мотивы, украшая мелодикой округу, и я. Нет. Ещё не спят две коровы, которых я разбудила. Они полусонными глазами смотрят на новую доярку в недоумении, и чуть не слетает у них с языка: «Что за диво?..».

Но главное, не бояться! Уверенно на ватных ногах подхожу к одной, что постарше: «Стоять, Королева! Сейчас будем добывать молоко!» Бурёнка, обалдев от прозвища Королевы, мирно зажевала серку. «Ну, с богом»…

 

И так каждое утро.

Пять утра. Полусонные коровы и полуспящая я. И боль в руках на весь день — с непривычки. Четыре дня затянулись. А её всё не было и не было… Я разрывалась между плачущим сыном, готовкой, хозяйством, дожидаясь спасения и приезда свекрови. Но она не торопилась. Бабуля тоже выдохлась, помогая мне, чем может.

Вызвалась покачать сына, который приболел ночью, не давая всем спать. А я взяла подойник и побрела на «каторгу». Последняя капля дзинькнула в ведро, которое пенилось сверху парным молоком. Выдохнула. Всё. И в это мгновение Королева, красиво вытянув уставшую от долгого стояния ногу, с размаху ударила копытом по ведру, прищёлкнув в довесок меня по лицу хвостом, густо набитым репьями.

Потеряв равновесие, я со стоном приземлилась в свежую "лепёшку".

И речка из молока накрыла меня сверху. Такого тёплого, труднодобытого…

Выбравшись с поля боя, мокрая и униженная, повисла на заборе и заплакала. Сил больше не было. Рыдала так, что сверчки притихли. Даже они проявили ко мне участливое сочувствие. А она — нет. Не Королева… Свекровь! Обманула. Укатила. Похоже, надолго.

Размазав по щекам слёзы, шмыгая носом, зашла в дом.

Рыдания бабушки были ничто по сравнению с моими. А больше всех голосил сын. Подойник выпал из рук … Сердце зашлось в бешеном стуке. Случилась беда! Вбежала в спальню. Бабушка ползала по полу и пыталась приподняться, но никак не могла дотянуться до костылей. А малыш лежал возле кровати, весь побагровев от рёва. Живой… Живы!.. Слава Богу.

Прижала сына к груди, пытаясь успокоить. Опираясь на меня, бабушка добрела до кровати и опустилась на неё, причитая:

— Детка, прости. Чуть не убила малыша. Поганые костыли. Не удержалась.

Слёзы градом катились по её морщинистым впалым щекам.

Подняла руку, погладила её по голове, успокаивая:

— Да, что Вы. Все живы. Не плачьте. Сами-то как? Вон, малыш уже улыбнулся.

— Врача бы вызвать. Вдруг, чего поломал себе малец. С такой высоты летел. Это всё я, прости, старую…

 

После ухода фельдшера, который немного нас успокоил, что тревожиться не о чем, мы с бабулей пошли запивать стресс валерианой. Молока-то всё равно уже не было.

 

Свекровь явилась через три недели взамен обещанным трём дням. Довольная, выспавшаяся и ухмыляющаяся (или мне это показалось?) Семейный ужин был посвящён её рассказам про чудесный отдых на родимой сторонке. Все, слушая её, уплетали бабушкины творожники и мой изумительный суп, приготовленный по особому рецепту.

Наговорившись и поделясь всеми новостями, она тоже принялась за суп. Отхлебнув варево с ложки, застыла в немом изумлении, уперев в меня пронзительный взгляд. Я смело его удержала и ласково произнесла: «Добавки?»

«Спасибочки», — елейно ответила путешественница, отставляя тарелку с супом, густо приправленным вкусной, сочной, полезной витаминами петрушкой, и мочла принялась за чай.

Две улыбки украсили остаток этого вечера: моя и бабушкина.

 

Улыбка моя была ещё шире утром, когда на столе дымилась стопка ноздреватых, подгоревших, жирных блинов.

Это было единственное, что подала свекровь на завтрак.

 

Двадцать лет прошло с тех пор...

Нет-нет, да и вспомнится мне вхождение в мужнину семью.

Пусть муж давно уже — бывший…

И папы моего нет на свете…

Сын вырос — жених с голливудской улыбкой!

А вот свекровь бывшей не бывает — она на всю жизнь.

 

Осень,2019