Предание о Серафиме Саровском-8
ПРЕДАНИЕ О СЕРАФИМЕ САРОВСКОМ
Роман в стихах
ПОЖАР
(Глава восьмая)
Тем временем, домой вернувшись,
Прощёные, селу не клад,
Не уставали бить баклуши
И воровали всё подряд.
От них в округе отступились,
Решили мрачно: «Чо закон!
Они, поди ж ты, откупились,
У них в кошёлке — миллион».
В селе у всех с утра работа —
В конюшне, в поле, на реке.
А у друзей одна забота —
Спустить деньжата в кабаке.
Горланят песни, шутят едко,
Хохочут… Но не все... Старшой
С недавних пор смеётся редко.
Как будто думою большой
Бывает как-то вдруг охвачен.
Сидит за чаркой и не пьёт.
«Чего же ты, Петруша, мрачен?
Какая грусть-тоска грызёт?» —
«Да каменюга эта, гада,
Никак не свалится с души.
Я говорю ему: не надо,
А он своё твердит: верши.
И свой топорик окаянный
С улыбкой в руки отдаёт.
Застыл в глазах пустынник странный,
Ни на минуту не уйдёт». —
Друзья переглянулись втайне,
И непонятный дикий страх,
Как тот, в Петрухином сознанье,
Застыл в разбойничьих глазах.
А тут ещё гроза случилась.
Над приутихшим кабаком,
Как будто небо развалилось —
Взорвался с грозным треском гром.
И хлёстко молния сверкала,
И красный свет зардел в окне,
Похоже, что-то запылало.
«Так это в нашей стороне!!» —
Петруха чуть не вышиб двери.
Их избы, кажется, горят.
Он зарычал безумным зверем,
А может, злей во много крат.
И так по улице пустился
Бежать, что, обгоняя гром,
Вмиг у избушек очутился,
Объятых яростным огнём.
Избушки эти век стояли
Почти впритык одна к другой,
Сейчас беспомощно пылали,
И даже дождик проливной
Не мог остановить пожара.
Мужик подумал: «Спас святой.
Но грянула Господня кара.
Куда нам с этакой бедой?»
* * *
Ночь провели на сеновале.
Соседский пили самогон.
Ну, и конечно же, не спали.
Какой в таком несчастье сон?
Сказал старшой: «Я завтра, братцы,
Пойду в те самые места,
Где сотворил я святотатство —
Прощение за наши гадства
Просить святого и Христа».
«Да что ты, Петя, спятил, что ли?
Так и простят они тебе.
Печали да сплошные боли
Теперь одни у нас в судьбе». —
Так средний возразил поспешно.
Но оборвал его меньшой:
«Ужасно умный ты, конешно.
А вот советчик никакой.
Святые — это, брат, такие.
Они не очень-то на вид.
А сердцем дюже золотые.
Разок простил — ещё простит.
Пойдём! Возьмём винца, закуски…»
Но возразил ему Петро:
«Вот это будет не по-русски.
Уж хватит пить… Болит нутро…»
И вот, не споря, не скандаля,
А по-французски тет-а-тет
Друзья, каких не видел свет,
Шли трезвые по русским далям
Впервые за десяток лет.
И открывались ясным взорам
Простые таинства земли.
«А ведь, ребята, осень скоро.
Уж все цветы поотцвели…»
И снова слышен из чащобы
Знакомый постук топора.
Не испугать святого чтобы,
Пожалуй, сонного с утра,
Петро кричит ему с опушки:
«Послухай! Это мы, втроём,
Уже мы, отче, на просушке,
И это — каяться идём».
«А! это вы, — раздался голос,
И из чащобы Серафим,
Ни капельки не беспокоясь,
Дугой согнутый, вышел к ним. —
Я знал, что вы ко мне придёте.
Прошу покорно во дворец.
О вашей и моей заботе
Пускай послушает Отец».
Друзья вошли и обомлели.
Где был отчаянный погром,
Там стены новые блестели
И подоконник со столом.
И та же самая икона,
И тот же самый кроткий взгляд,
Которым только лишь исконно
Святые ангелы глядят.
Петро припомнил, как хотелось
Разбить икону — просто страсть,
Да вдруг ушла куда-то смелость,
Сама рука не поднялась.
И, вспомнив ту минуту злую,
Он произнёс, вчерашний тать:
«Отец! А можно поцелую
Я, грешным делом, Божью Мать?» —
«Целуй, коль сердце захотело.
Но знай, — ответил Серафим, —
Не грешным это будет делом,
А самым, что ни есть, святым.
И вот, да будет вам известно…» —
Пустынник Библию раскрыл
И прочитал гостям то место
Где бог разбойника простил.
«А что, я поцелую тоже»,
«И я», — сказали мужики.
«О, слава, слава Тебе, Боже!
Твои деянья велики!» —
Подумал Серафим, и вскоре
Отшельник молвил при гостях,
Что горе их в житейском море
Рассеется, как бренный прах.
Когда они на радость Богу
И во спасение своё
Прямую выберут дорогу,
Изменят прежнее житьё.
«А трудно это?» — «Да не скрою.
Изрядно будет тяжело.
Так ведь не легче было Ною,
Когда спасение земное
На плечи пращуру легло.
Но мне, родимые, открыто,
Что ваша жизнь пойдёт на лад.
Дают за трёх изрядно битых
Девятерых, как говорят».
Сказал, что будет им работа
И дом, где можно будет жить.
Одна останется забота —
Христу по совести служить.
Всё, что предсказывал отшельник,
Сбылось, и кажется, с лихвой.
Не ведали нехватку денег.
И крышею над головой
Купчина сельский обеспечил.
И в храме по душе пришлись.
Крестились — и ещё не вечер —
Семействами обзавелись.
* * *
Однажды, как тогда, под осень,
На разгоравшейся заре,
Три друга у столетних сосен,
Стоявших при монастыре,
Своих коней остановили,
От таратаек отпрягли,
И пелену дорожной пыли
С себя стряхнули. Но вошли
Не в монастырские ворота,
А в золотистый сонный бор.
Скорей туда, где нет прохода,
Где тише, глуше год от года,
Где не бывали с давних пор.
Через завалы, бездорожье
Они прошли. И тут старшой
Воскликнул: «Вот обитель Божья!
А где же наш отец родной?»
Так он воскликнул. Но из кельи
Другой монах преклонных лет
Навстречу вышел: «Не успели.
Уж месяц как святого нет».
Пришедшие переглянулись.
Петруха пальцем стёр слезу.
От ветра листья встрепенулись,
Как будто кто вздохнул в лесу.
