Тридцатьшестая

...А к ночи только тишь и темь.

Ни интернет, ни телевизор

не освещают этих стен.

Больница – не страна капризов.

Разбита челюсть, свёрнут нос,

вдоль глаза резаная рана.

Один – в углу дрожит, как пёс.

Другой – в наручниках, с охраной.

 

Нет, не тюрьма, поверь, браток,

вполне обычная больница.

Да, приукрасил я чуток:

не все в бою помяты лица.

Здесь те, к кому пришла беда.

Пускай, ни девочек, ни бара.

В палате смотрят иногда

с планшета фильм про Эскабара.

 

Как оживляется народ!

(Про интернет сгустил я краски).

Кричат: таможенник – урод!

Давай, порви, Паблуша, пасть им!

И тот больной, с дырой во лбу,

и этот, видевший Харона,

переживают за судьбу

крупнейшего наркобарона.

 

А я уже привык лежать.

Засуну градусник подмышку.

Смотрю с шестого этажа

на провода, деревья, вышки,

на птиц, на дым, на облака,

на самолёт и на высотки...

Какого-то там дурака

послали в магазин за водкой.

 

Темнеет быстро. В свете звёзд

чего и где дурак отыщет?

Однако, слышу: ба, принёс.

Принёс и водку и винище.

Мужской шалман пошёл вразброд.

Кричат полошные медсёстры.

Гудит, гремит небесный свод.

Трясёт в ночи больничный остров.

 

Наутро встану, (я ж не пью).

Всех тех, что в пьянке уцелели

в упор из Вальтера добью,

а чтоб не мучились с похмелья.

Потом их спишем на теракт,

на тиф, ветрянку, вспышку кори.

О, как же тих небесный тракт!

Как тих земной наш крематорий!