Натали не увидела, чьи руки подхватили ее и понесли в медкабинет. Кровь заполняла рот. Она была странного вкуса, противная и гадкая. Девочка попыталась ее выплюнуть, но чужие руки бесцеремонно и жестко зажали ей рот платком, и кровь приходилось сглатывать. Губа болела, как будто ее подожгли и сильным ударом заставили гореть огонь не наружу, а вовнутрь. Белая дверь распахнулась как крыло красивой дикой птицы, которая выпускала ее – маленькую девочку – в страшный мир бледных вещей. Натали показалось, что от нее отказываются в этом мире все, даже те, кто имел хоть капельку сострадания. Мужчина в клетчатой рубашке, несший раненую девочку, осторожно и мягко уложил ее на кровать, застеленную белой простыней. Медсестра положила ватный тампон за губу и чем-то попрыскала, часть губы тут же онемела, боль переместилась с лица на нижнюю челюсть, стало намного легче. Натали была очень благодарна женщине в белом халате, но никак ее не проявила – слишком сильное и доброе чувство, если Они заметят, могут наказать за такое. Даже сейчас разбитая и униженная, с кровоточащей губой, девочка старалась контролировать свои эмоции. Она подумала с некоторой даже гордостью, что у нее появляется привычка не выпускать из себя светлых чувств.

 

« Может быть, я стала старше?»

 

Но эта мысль показалась Натали какой-то совсем не здоровской, холодной и тревожной. Краем уха она услышала, как кто-то говорит, что приехала скорая, которая отвезет ее в больницу, чтобы зашить губу. Что ж, пусть зашивают, не такое страшное наказание за то, что она осмелилась сказать тогда, перед открытым окном. Да и по сравнению с тем, что она недавно испытала, рваная губа это ерунда. Все же Натали боялась, что настоящее наказание ждет впереди. Обязательно будет какое-нибудь унижение. Нет, темные силы не простят ей такого взрываэмоций. От этого неясного, но страшного предчувствия девочка содрогнулась.

 

« У меня будет шрам на лице».

 

Несмотря на тяжелые мысли и страх, Натали почувствовала приятную отстраненность от суеты, происходившей вокруг нее – ахающие взрослые, участливые выражения лиц, звуки, краски, вихрь микро телодвижений – все это отодвинулось от девочки, словно она смотрела черно-белое кино по старому маленькому телевизору. Однако когда ее посадили в машину скорой помощи, сердце Натали екнуло, старый телевизор лопнул, осыпав ее осколками чувств, и она вернулась в эту реальность. Машина взвыла и понеслась. Незнакомая женщина держала ее за руку и говорила какие-то утешительные слова, хотя они были девочке совсем не нужны. Она смотрела сквозь окошко задней двери на то, как удаляется здание школы, и возвышенно-радостное переживание возникло у нее в груди. Внутри Натали словно вырастала могучая гора, ледяным пиком пронзая голову. Девочка ощущала всем телом и душой, как этот дом страха остается далеко позади, в душе забрезжила надежда, что машина увезет ее куда-то далеко-далеко в другой мир, и еле сдерживаемая радость все-таки вырвалась наружу, Натали чуть приподнялась, чтобы лучше видеть мелькающую белую полосу на дороге сквозь маленькое окно задней двери, но ликование мгновенно сменилось совсем иным чувством – ее воображению представилось, что школа рушится, и в момент обрушения все здание на секунду предстало перед ней огромным черепом, из черных глазниц которого выпрыгнули два огромных серых то ли тигра то ли леопарда, и понеслись вслед за машиной. Их лапы сверкали, отталкиваясь от асфальта, а злобные морды качались вниз и вверх в такт бегу. Вот они нагоняют машину, бросаются на неё и укусом своих неимоверно сильных челюстей срывают заднюю дверь…

 

«Прочь!»

 

Натали прогнала атаковавшую ее фантазию, но на сердце у нее осталось беспокойство.

 

«Они все равно меня догонят».

 

В подтверждение ее мыслей раздался льющийся ледяной рекой голос врачихи:

 

— Не волнуйся, твоей маме уже позвонили, она скоро приедет в больницу.

 

Тьма волной захлестнула сознание Натали, боль вернулась, запульсировав в подбородке, она опять почувствовала себя маленькой беззащитной девочкой. Внутренним взором Натали увидела себя в больнице и как нечто в черном плаще, обликом напоминающее ее маму, смотрит на нее через стекло палаты, улыбается злобной улыбкой и манит девочку высохшим крючковатым пальцем.

 

«Мама! Мама это страх… Самый настоящий».

 

И опять она прогнала видение прочь, но крючковатый палец никуда не девался, отогнать его образ Натали была не в силах.

«Но мне легче, как странно. Это потому что меня везут на смерть? Наверное я должна быть благодарна им».

 

Для девочки вдруг стало подозрительно странно то, что чем дальше машина скорой помощи отъезжала от школы, тем легче ей дышалось, невидимая рука, до этого момента сжимающая сердце, постепенно ослабляла хватку. Когда они подъехали к больнице, ощущение безмятежности вперемежку с бесчувствием сменилось плохо осознаваемой эйфорией, которая стала заполнять ее, словно гелий воздушный шар. Но когда Натали вошла в больницу и огляделась, шарик эйфории лопнул. В голове нарисовалась тревожная картина, одна из тех, что несколько раз попадались ей в музеях – на светлом фоне внутреннего убранства больницы неизвестный художник изобразил последствия какого-то сражения, произошедшего некоторое время назад. Здесь тихо сидели дети с гипсом на ногах и руках, недалеко от входа грустная девочка с перевязанным глазом незаметно раскачивалась, еще несколько детей, находившихся в помещении, тоскливо и трепетно держали родителей за руку, одна девочка с белыми распущенными волосами положила голову на колени матери и было совершенно непонятно, чем она болеет, но по бледному страдальческому лицу и изломанному положению тела создавалось впечатление, что она страдает от глубокой раны, как если бы ее пронзили копьем в живот.

 

«Как все это знакомо, как будто я видела такое совсем недавно».

Быстро пройдя неприятное помещение, Натали оказалась в уютном прохладном кабинете – опять белые краски, бледные тона. Доктор – на вид добрый, мягкие спокойные слова, и медсестра – маленькая, пухленькая, но красивая. Ох, она что-то достала и держит в руке.

 

Это шприц! Игла тонкая как нить или жало комара. Оно будет пить кровь? Или пронзит мое тело?

 

«Я не хочу!»

 

Кричала Натали. Беззвучно, болезненно, словно вырываясь из самой себя. Тонкая, похожая на волос игла на шприце, сжатом рукой в белой перчатке, приблизилась к ее лицу. Девочка сжалась и побелела.

 

«Представь, что ты умерла».

 

— Не бойся, это обезболивающее, потерпи, дорогая. Как комарик укусит, и тебе после этого совсем не будет больно, — ласково и деловито успокаивала медсестра.

 

Действительно, укол оказался совсем не ощутимым. Женщина уговорила ребенка закрыть глаза и лечь на койку, она держала девочку за руку, а Натали в свою очередь мертвой хваткой вцепилась медсестре в запястье, казалось, во всем мире только рука этой незнакомой женщины могла спасти ее. Еще сильнее зажмурившись, Натали почувствовала, как что-то прикасается к ее губе. Боли не она не ощутила, но жутчайшее чувство того, что ее кожу протыкают иглой и сшивают как какую-то тряпку, настолько охватило девочку, что у нее закружилась голова. Натали стала проваливаться в колодец, звуки приглушились, точно проходили через толстый слой ваты, вспыхнул яркий зеленый свет, коротко прозвучал странный гул, и девочка поплыла на волнах из мягкой материи, совсем не похожей на воду.

 

«Это все, конец. Но как же это прекрасно, вот так уплывать».

 

Наверное мне перепутали лекарство или вкололи его слишком много, а может быть у меня на него аллергия. И я впала в кому. От этого предположения Натали стало немного страшно. Что теперь будут делать с ее телом, как распорядятся, куда положат? Но страх оказался мимолетным, похожим на сверкнувшую молнию, и тут же сменился другими мыслями.

 

«Ну и что? Мне это совсем не важно».

 

Она слышала, что в коме можно пролежать всю жизнь. Главное не проснуться. Поэтому Натали решила не шевелится, она пыталась «омертвить» себя, полностью отдаться странному течению, уносившему ее душу в неведомые дали. Она верила, что чем глубже погрузится в это состояние воздушной прозрачности, тем больше вероятность, что она останется там навсегда. Однако, несмотря на все усилия, через некоторое время Натали вновь почувствовала свое тело. Её охватил сильный ветер, не просто охватил, а ощипал всю одежду, пробежался по лицу, дернул за волосы, охладил грудь и лицо. Она невольно открыла глаза.

 

Натали лежала на земле, а зеленые стебли травы вокруг нее танцевали в бешенном ритме. Туда-сюда, туда-сюда, влево-вправо колыхались растения под действием потоков ветра. Девочка резко приподнялась и села. Поток воздуха рваным усилием попытался опрокинуть ее обратно, но она, преодолевая сопротивление, всё же встала на ноги. Ветер снова врезался девочке в лицо, однако на этот раз он больше щекотал щеки и подбородок, нежели пытался толкнуть. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилались поля с бурной цветастой растительностью, местами в них врезались скромные островки деревьев, справа, совсем на самом краю, на линии горизонта, прятались размытые очертания гор. Зеленые волны то и дело устремлялись вдаль, разнотравье подобно многолюдной толпе шумело, трепетало, иногда замирало на миг, чтобы потом в очередной раз поклоном до самой земли признать силу невидимой стихии.

Что-то тревожное, темное клубилось впереди на лини горизонта. Казалось, оно собиралось с силами, тужилось, сердито бросалось тонкими жилками молний, громко ухало, угрожающе наполняло небо своей черной сущностью. Перед собой эти темные небесные массы гнали более светлые пушистые облака – мягкие, огромные и величественные. Свет, падая сквозь них, создавал ощущение призрачных столбов, словно небесные врата распахнулись, испуская из себя сокровища райских кладовых. Белесые с радужным оттенком преображенные потоки света устремлялись с облаков на землю янтарным очарованием, постоянно перемещаясь, они создавали зыбкое, но диковинное пространство, волшебное королевство из облачных башен и световых водопадов. И это небесное царство, низойдя на земные просторы, с легкостью рисовало в воображении ребенка нечто чудесное, почти мистическое.

 

Устремив взгляд в облака и залюбовавшись этим впечатляющим зрелищем, Натали долго не могла пошевелиться, в какой-то момент она почти перестала дышать, и наконец, не выдержав, вместе с выдохом восторженно произнесла:

 

— Как это восхитительно!

— Это конец мира, девочка.

 

Старик с белой остроконечной бородой в незамысловатом платье до пят, напоминающем косоворотку, подходил к Натали. На короткой витой веревочке он вел животное, похожее на барашка, с круглыми ушами и милой, светящейся добродушием физиономией. Стараясь победить сутулость, старик слегка выпятил грудь и расправил плечи. Приблизившись вплотную и указывая на темноту в небе, старик с налетом печали повторил:

 

— Конец миру.

 

Он вновь попытался вытянутся, словно желая встретить конец мира с непреклонным достоинством.

Натали промолчала, не зная, что ответить. Ей нравилась эта небесная красота и даже приближающаяся черная стена туч вызывала в ней трепет и восторженные чувства, несмотря на явную угрозу, исходящую от них. Седой мужчина продолжил:

 

— Как жаль, что тебе, такой маленькой девочке, придется увидеть этот ужасный момент. Такого не должно быть. Дети не должны видеть конец света, это скорее судьба стариков, таких как я.

— Но я не боюсь, — простодушно ответила Натали, — эти облака такие красивые.

— Это хорошо, что не боишься, правильно.

 

По мере приближения черного фронта ветер стал резче, засвистел, ощутимо хлестая по одежде, как в припадке гнул и тряс ветки деревьев, стараясь сорвать с них листья, небеса вновь загромыхали раскатисто и гулко, точно пальнули из пушек. Существо, похожее на барашка, растерянно оглянулось и стало боязливо льнуть к старику, тыкаясь мордочкой в его одежду.

 

— Ну что ты, Рошик, вот девочка не боится, и ты не бойся.

 

Человек ласково погладил домашнего любимца по голове.

 

— Нам ли бояться дружок, мы свое пожили, и любили, и ненавидели. И горя хлебнули, и счастья, все было… эх, все было…

 

Старик откинул веревку-поводок и прижал испуганное животное обеими руками, он чесал, гладил и одновременно успокаивал существо, говоря с ним мягким, суховатым от возраста и оттого очень трогательным голосом.

 

— Это судьба, Рошенька, надо принимать судьбу, сердцем принимать, тогда не будет страшно.

 

Рошик смотрел на хозяина непонимающим, но полным доверия взглядом, он вздрагивал от бухающего и сверкающего неба, на котором уже не осталось и следа от былого великолепия — белые облака исчезли, частично их поглотили черные тучи, часть просто испарилась, окружающий мир стал мрачнеть, растения, не преставая раскачиваться, поменяли цвет на серо-зелёный. Мужчина повернулся к Натали, внезапно вспомнив о ее присутствии:

 

— Хорошо, что не боишься. Ты успела обнять отца и мать? Расцеловать братьев и сестер?

 

Натали ежилась, но не отводила глаз от тяжелого небесного вала. Клубясь, нависая и пожирая голубой купол, он казался ей грандиозным и завораживающим. Девочка стояла неподвижно, загипнотизированная этим буйством природы, она была не в силах оторвать взгляд, но окрик старика и упоминание родителей вывели ее из тумана транса.

 

— Я не знаю… Я не очень люблю обнимать маму и папу… — со стыдом призналась девочка.

— Почему?

— Я их боюсь. Мама как эта туча… только которая… везде… Она страшнее. И если я здесь умру, отправлюсь к ней, опять.

 

Натали затихла, глядя, как старик прижимает к груди животное, утопив свое лицо в его шерсти, причем седая борода человека и белая шерсть сливались воедино, точно шерсть была продолжением бороды, а борода — шерсти.

 

— Поэтому я и не боюсь…— совсем тихо произнесла Натали.

— Хорошо, хорошо! – перекрикивая ветер, согласился старик. — Ты встретишься с ними и сможешь их обнять! Это и есть счастье!

Ветер на время снизил обороты, позволив мужчине перейти с крика на обычный голос.

— Если любишь, то ничего не страшно, любовь она сильнее туч, думай о любви, она сильнее…

 

Порыв ветра проглотил слова старика. Черные тучи были везде, заполонили небосвод, но как ни странно, именно над ним, высоко наверху, виднелась синь чистого пространства. Этот проблеск во мраке заметил и старик, он поднял голову и просиял:

— Видишь! Видишь, Рошик! Тьма не одолеет чистую душу! Не все еще потерянно! Девочка, возьми меня за руку, мы вместе…

 

Увидев протянутую морщинистую руку, Натали быстро протянула свою. Внутри проснулся безотчётный страх, она внезапно ощутила сердцем всю глыбу надвигающейся бури. Ее душа на какую-то долю секунды воспарила над ураганом, как птица, расправив крылья и ими же чувствуя всю безмерность стихии. Натали-птица ужаснулась и тут же вернулась в собственное тело. Она почти соприкоснулась с рукой старика, но сильный поток воздуха подбросил ребенка как пушинку. Натали показалось, что ее привязали длинной веревкой к поезду, и тот резко устремился в мрак неба, утаскивая ее за собой. Бешеный вихрь закрутил ребенка юлой, воздух разрывал легкие, лицо запылало, голова взорвалась от потока ветра, стремительно ворвавшегося в рот и нос.

 

И вдруг ветер исчез, наступило спокойствие и тишина, изредка разбавляемая шаркающими звуками. Кто-то издалека, из другого пространства и времени хлопал ее ладонью по лицу. Натали вздрогнула. На секунду она пребывала в полной уверенности, что связана толстыми тягучими лентами по рукам и ногам, но в мгновение ока оковы рассеялись как дымка, и она открыла глаза.

 

Вата у ее носа, каким-то невообразимым образом только лишь прикоснувшись к верней губе, так вдарила своим чудовищным запахом Натали в мозг, что окружающий мир вспыхнул, приобретая яркие краски, из ушей словно вывалились пробки, и девочка отчетливо услышала слова медсестры:

 

— Ну, миленькая, очнулась?

Поведя головой вправо и влево, Натали приподнялась с койки. Верхняя губа у неё была полностью онемевшей, это мешало говорить, но совсем немного:

 

— Что это была за сумасшедшая гадость? — тут она ойкнула и прикрыла рот руками. — А мне можно говорить с такой губой, она не лопнет?

 

Женщина легко и коротко рассмеялась:

— Конечно, можно, — и указав на вату, добавила, — Это чтобы ты очнулась. Но конечно в ближайшее время кричать я тебе не советую, губку надо поберечь, понимаешь?

 

Натали кивнула. Медсестра помогла ей сесть.

 

— Ну все, через неделю придёшь, снимем швы и все забудешь как страшный сон.

— У меня не бывает страшных снов.

— Ну вот и славно, я сейчас тебе специальным пластырем шов заклею, немножечко его поносишь, а как личико твое заживет, мы все снимем.

 

Медсестра погладила Натали по волосам, от ее прикосновений девочка почувствовала такое нежное и трогательное тепло, словно с кончиков пальцев женщины сошла невидимая энергия, которая согрела маленькую испуганную душу ребенка, подарила ему надежду, успокоила внутреннюю боль. Натали так страстно захотелось обнять эту пухлую низкорослую женщину, обнять, прижаться всей грудью, расплакаться и все, все рассказать ей, всю правду, что бы потом ни произошло.

 

— Ты молодчина, ни слезинки не проронила, очень храбрая девочка.

 

Усилием воли Натали тут же подавила зарождающиеся внутри себя слезы, она хотела всеми силами оправдать доверие медсестры, девочка уже потянулась к ней руками, но остановленная тревожным предчувствием, замерла. Весь правый бок ее жгло невидимым излучением. Натали повернула голову — ей показалось, что дверь в коридор еле сдерживает невидимый, но грозный космический ветер, и от этих усилий гладкая поверхность двери начала немного вспухать. Сперва девочка решила, что, возможно, всё это игра теней, иллюзия, создаваемая вытянутой светящейся лампой под потолком. Но внезапно свет лампы потускнел, стал жидким, обволакивающим и неприятным, как старое прогорклое масло. Комната поблекла и превратилась в черно-белую фотографию, значительно похолодало, Натали внутренне сжалась, из суставов у нее заструились жидкие нити пара, такие же струи, но в большем количестве исходили из медсестры. Доктор, сидевший у окна за столом, находился в теплой зоне и, повернувшись к маленькой пациентке спиной, что-то записывал, не замечая происходящих событий. Всё это Натали увидела буквально за секунду, видение не только мелькнуло у нее пред глазами, но и прочувствовалось, пройдя через кости девочки, и в следующий же момент дверь ахнула и, раскрывшись, впустила высокую женщину с седыми, несмотря на молодой возраст, волосами.

 

«Она нашла меня. Так быстро».

 

— Доченька, милая моя как же ты так?! — воскликнула женщина встревоженным, близким к панике голосом.

 

За секунду до этого, в то самое время как дверь только начала открываться и Натали увидела на пороге очертания матери, выражение лица девочки, дрогнув, резко поменялось: гладкие линии надломились, под глазами и в уголках губ сгустились тени, и эта перемена была столь разительна, что медсестра, повидавшая на своей работе разное, не смогла сжержать гримасу искреннего недоумения. Впрочем, женщина быстро справилась с собой. Однако это казалось бы незначительное происшествие зародило огонек тревоги в голове медсестры.

 

Мать тем временем подбежала к дочери и осторожно, стараясь не дотронуться до поврежденной губы, обняла ее, поцеловала в лоб, в щеку, еще раз в щеку, а потом в висок.

— Тебе не больно? Тебе можно говорить?

— Нет, я в порядке, мне сделали укол.

 

Произнося эту фразу, Натали всей кожей чувствовала объятия матери — снаружи мягкие и заботливые, а внутри нечестные, наполненные потаенным коварством. Жившая внутри матери другая мать скрывалась под оболочкой той, внешней, под ее одеждой, кожей, мышцами, пряталась за масками заботы и сочувствия, как за стволами деревьев, прятала за добрыми чувствами и поверхностной ненастоящей любовью свой демонический лик иного существа, всезнающего, проникающего в твою суть, умеющего вынуть оттуда самое сокровенное, унизить его и растоптать. Натали тоже обняла мать.

 

«Ведь так нужно, мне нельзя, нельзя по-другому».

 

На людях она обязана играть с особой силой и усердием. Девочка даже боялась помыслить, какой кошмар произойдёт, попытайся она в такой момент отстраниться от матери, а отстраниться очень хотелось, объятья душили ее, не физически, по-другому. В душе Натали происходило сражение, она ощущала, как пачкается ее внутренняя суть, ее дух словно измазывался в ядовитой жиже, от которой некуда было бежать, оставшись в этих объятьях. Натали попыталась сопротивляться, внешне не подавая виду, она старалась как можно больше сжаться, чтобы жижа не испачкала ее внутреннее «я». Но мать почувствовала сопротивление тут же, ее лицо, находящееся от лица дочери в нескольких сантиметрах, смотрело пристально оценивающе, она говорила неслышными цедящимися словами: «Сейчас, сейчас, я покажу тебе, вздумала мне противиться…» Девочка оказалась меж двух огней, она не могла отстраниться, но и бороться уже не было сил. Рыдания вырвались из груди Натали с неожиданной трезвонящей силой, она сдалась, она буквально упала, обняв мать крепче и погружаясь, как в черную дыру, во тьму собственного предательства. Будь что будет, у неё просто больше нет сил сопротивляться, она обнимет эту женщину, прильнет к ней всей душой. Ведь это же мама! Она должна любить и защищать свою дочку.

 

«Пожалуйста! Ты же видишь, что я сдаюсь!»

 

Она видит, она простит, она поймет…

 

Но все-таки несмотря на покорность судьбе и необходимость отдаться на милость существа живущего в матери, Натали чувствовала, что крохотная часть, маленький кусочек светлого лучика, горевший где-то в затылочной части головы, как единственный оставшийся буек в океане зла, не давал полностью и безропотно утонуть в объятьях. Но он был так мал, что практически не играл уже никакой роли.

 

Борьба закончилась, мать отстранилась, краем глаза девочка увидела, как за маской переживания и обеспокоенности мелькнул лик удовлетворенного собой победителя. Вытерев платком заплаканные щеки, Натали виновато покосилась на медсестру, взглядом прося прощение за свое предательство и одновременно ища утешения у этой доброй женщины, и та, подхватив бессловесную просьбу девочки, обратилась к беловолосой женщине:

 

— У вас очень храбрая дочка и сильная. Пришла, сама без страха легла, все выдержала, только когда маму увидела, немного поплакала. Но ничего страшного, у мамы в объятьях можно. Такая умница разумная, — тут медсестра заговорщицки подмигнула Натали. — Спать, говорит, будет крепко, без страшных снов, в общем, все хорошо. Через неделю придете, швы снимем, и можно будет в бассейне купаться или на море ехать.

 

В ответ на веселый, игривый тон женщины, Натали, уже готовая встать с койки, замерла как маленький зверек, только что вылезший из норы и услышавший такой знакомый шум приближающейся опасности.

 

Когда кто-нибудь из «хороших» людей начинал хвалить Натали, становилось только хуже, обычно случалось нечто неприятное, связанное именно с тем, с чем ее хвалили, злые силы старались таким образом поиздеваться над девочкой. «Хорошие» люди, к сожалению, этого не понимали и приносили Натали, зачастую сами того не подозревая, много несчастья. «Хорошими» людьми она считала тех, над кем не витало темных потоков и кто не превращался ни при каких ситуациях в иных, теневых людей, людей со злом внутри. Но Натали никогда не обижалась на таких людей, наоборот — стремилась быть к ним поближе, подружиться с ними. И если ей это удавалось, то «хороших» очень быстро убирали, заменяли другими, в лучшем случае равнодушными, а то и злыми, причем происходило это настолько естественно, так случайно, точно по-иному и быть не могло. В то время, когда кто-нибудь из «хороших» ее хвалил, девочка старалась представлять себе, что у нее в ушах пробки, сосредотачивалась на этом и пыталась, не выдавая себя внешне ни одним мускулом, сжать ушные каналы силой мысли. Думая, что если она не услышит похвалы, то наказание ей будет бессмысленно. Но эту похвалу она услышала, а самое страшное — она не знала, поняла ли мать, услышала она или нет. А если поняла?..

 

«Меня за это накажут, обязательно накажут».

 

— Ох, не знаю насчет страшных снов. Кому-то теперь они будут точно сниться, —выдохнула мать, она всплеснула руками и сделала выразительные глаза, уставившись на дочь.

 

У той появилась уверенность, что подобный взгляд не сулит ей ничего хорошего, он словно выпытывал, пытался понять, а скорее всего уже знал, как превратить слова похвалы в наибольшую боль или унижение. И словно подтверждая эту мысль, девочка увидела, как безликое нечто отделилась от призрачного чёрного облака, нависающего над матерью, сгустившись, вползло в её голову. Если можно было бы видеть погоду в человеке, то у Натали внутри наступила не просто ночь, а кромешная мгла, и тревожные силуэты странных существ зашевелились во мраке. На мгновение девочку даже повело в сторону, и она чуть не упала в обморок, но в последний момент успела сохранить равновесие. Внешне показалось, что она лишь слегка качнулась, сидя на койке.

 

Медсестра в это время сделала попытку успокоить мать.

 

— Не переживайте, у вас замечательная крепкая дочка. Поверьте, я за много лет насмотрелась на детей и детские травмы, эта точно пустяк. К тому же я очень хорошо вижу детей, ваша девочка не сорванец, разумная, добрая, видно чистое детское сердце, уверена — в неприятности она точно не полезет. Все заживет, и она об этом случае уже через пару недель помнить не будет.

 

Натали показалось, что от слов медсестры мама поморщилась. Махнув жеманно рукой, она произнесла:

 

— Ой, не надо мне ничего говорить, мать всегда будет переживать за своего ребенка.

Она еще раз обняла робко сидящую дочь. Натали коротко обдало ледяным ветром. Пока девочка неуверенно прохаживалась по кабинету взад и вперёд, мать заполняла какие-то бумаги, искоса поглядывала на медсестру, и взгляд ее показался Натали наполненным недобрыми намерениями.

 

«Ох, что же они с ней сделают?»

 

И зачем она сказала про сны?

 

«Дура, дура! Не умею держать язык за зубами. Ведь любое произнесенное слово рядом с ней всегда против меня. Надо молчать, всегда молчать перед ней, да и перед другими то же».

 

С этими грустными самоуничижающими мыслями она вместе с матерью вышла из больницы. Там они сели в мамину рыжую машину и поехали домой.

 

Натали ехала молча, на улице лил дождь, капли стекали по стеклу подобно слезам. Девочка думала о том, что впереди выходные и ее могут не отпустить гулять из-за губы. Наверняка не отпустят. Но это не страшно, у нее есть чем заняться дома, она любила оставаться одна, родители иногда работали по субботам допоздна, а то бывало и в воскресенье. Два дня побыть дома в дождливую погоду, смотреть из окна на то, как ветер шатает ветки и листья, на их кончики, танцующие словно бабочки, готовые вот-вот сорваться и улететь. Сколько раз она представляла себе, как превращается в листок на самой высоте, на макушке дерева, прозрачные капли звонко бьют ее по спине, а ветер крутит и вертит в разные стороны, старясь оторвать от родного дома, но она не сдается, терпит, крепко держится, потому что она — сильный лист. Ей не больно и не холодно, а надежно и хорошо, ведь ветка дает ей сок и свои силы, и кроме того, у нее есть одна, но очень важная задача — ловить свет, и она будет ее выполнять без ропота и даже с радостью. Потом, когда наступит время, она отправиться в путешествие, в великое путешествие на землю — загадочную и непостижимую, ведь если она лист, то ничего не знает о земле, а там на земле она непременно увидит, как повсюду бегут ручьи, создавая миниатюрные реки и моря, перешагивая через них спешат удивительные, совсем не похожие на деревья прохожие, она смотрит на них, а они идут и любуются тем, как красиво она и ее сестры и братья украсили их дорожки и подножья жилищ. Потом она вернётся домой и будет смотреть на всю эту картину через стекло и чувствовать себя в безопасности и опять мечтать, мечтать, мечтать…

 

— Доченька, давай заедем в магазин настольных игр? Вдруг найдешь себе что-нибудь интересное, то, что тебе понравится? Давай?

— Конечно. Давай посмотрим что-нибудь.

 

Натали попыталась изобразить радость в голосе, но все равно вышло фальшиво. Ох, как жаль. Ведь она знала, скорее даже предчувствовала, что пока следуешь безропотно тому, что говорит мама, и со всем соглашаешься, ты в безопасности. Но во всем следовать маминым указаниям просто невозможно — ты обязательно где-нибудь ошибёшься, она узнает, что ты так не думаешь на самом деле или этого не хочешь, а лишь делаешь вид, и тогда жди беды. Чуткость, чуткость, — ей не хватало чутья, но сейчас она точно знала, что надо показывать заинтересованность, надо вести двойную игру, показать, что она забыла о том, что ее похвалили, что будто бы ей было практически все равно, а на самом деле запомнить эту хорошую женщину – добрую и светлую медсестру, оставить ее в своей душе. У Натали во внутренних покоях ее существа располагалась комната, скрытая даже от внимательных маминых глаз, где она хранила всех хороших людей, помнила о них, любовалась ими. Это было очень опасным делом, ведь при очередной встрече с хорошим человеком ее внутренний сохраненный человек выпрыгивал наружу, обнаруживая себя и тайную комнату – хранилище.

 

«Я обязательно за это когда-нибудь поплачусь».

 

Но думать об этом она не хотела, комната с хорошими людьми ее и только ее, она будет ее хранить! Натали чуть ли не всплакнула, она не могла отказаться еще и от этих светлых воспоминаний, просто не могла, несмотря на все страхи и ужасы. Без этой комнаты она просто не может жить! Не может, и поэтому она будет постоянно рисковать. Такое решение накладывало на Натали очень тяжелое бремя, прятать комнату от темных сил под спудом других, разных настоящих и ложных переживаний. Удивительно, но она еще ни разу не попалась при этом.

 

«Как это странно, может, они знают и просто ждут чего-то?»

 

Нет, нет, точно не знают, иначе бы уже давно… Натали не стала додумывать эту мысль, решила просто продолжить наблюдать за ветром и дождем, штурмующим землю. Она представляла, как летящие в небе капли сталкиваются, сливаются вместе, образуя супер каплю, потом вновь рассыпаются на великое множество частичек и вновь сливаются, и так миллионы раз.

 

— Кстати, я нигде не смогла найти твоего мишку, хотела твои мягкие игрушки постирать, ты его не потеряла?

 

От этих слов, сказанных мамой словно невзначай, у Натали из головы подобно перепуганным птицам вылетели все мысли, и взамен возникшей пустоты девочка почувствовала, как внутри нее что-то растет, что-то ледяное, заставившее ее окаменеть, мышцы лица налились свинцом и оно превратились в маску. Потом неведомое доселе чувство буквально взорвалось в ней, но это был не огонь гнева, а ощущение, будто бы она стала ледяной статуей, а дикий северный зверь, оказавшийся запертым в ней в могучем желании выбраться, ударил изнутри ее грудную клетку крепкой когтистой лапой. Девочка-статуя треснула и резко разлетелась на множество прозрачных осколков. Именно в этот момент Натали внезапно с неимоверной силой захотелось вытянутся, отстегнуть ремень безопасности и ударить эту женщину. Дать пощёчину. Своей маленькой детской ладошкой. Коротко, хлестко, без огня ненависти, просто ударить и посмотреть ей при этом прямо в глаза, безотрывно со страстной внимательностью. Но вместо этого из ее рта вышло, как ей казалось, нечто похуже чем пощечина, нечто тонкое и сухое:

 

— Я его выкинула.

 

«Посмотри на меня, мама, твоя маленькая дочка умерла. Умерла вместе с ее детской игрушкой».

 

Мать оторвала взгляд от дороги и, несмотря на крутой вираж, с удивлением глянула на маленького человечка, сидевшего с ней рядом. Потом стремительноотвернулась. Некоторое время мать сидела задумчивым выражением, при этом она немного нервно играла губами, очевидно, решала, как среагировать. Натали редко видела, чтобы мама волновалась перед ответом, обычно она сразу с надменной улыбкой отвечала ей на любой вопрос.

 

— Выбросила?

— Да, я уже выросла из этого возраста, когда играют в мишек.

— Но зачем выбрасывать? Могла бы кому-нибудь подарить, своей подружке в школе, например.

 

Оцепенение Натали начало проходить, но внутри ее лихорадило.

«Зачем я это сказала? Она не боится, ничего не боится. Я словно опять упала в пропасть».

Она судорожно пыталась отвечать логично, чтобы не попасться в очередной капкан, соображать было трудно, мысли не могли собраться воедино.

 

— У меня…

 

Она чуть не сказала «нет подруг», чуть не сболтнула то, что нельзя говорить ни при каких обстоятельствах, также как нельзя говорить, что есть лучшая подруга. «У меня только приятельницы, запомни», — пронеслось в голове Натали.

 

«… только приятели, только… но на самом деле вообще никого… ой, молчи, молчи!»

 

— …все мои знакомые в школе, им тоже… Они тоже выросли, им медведь не понравился, пришлось его выкинуть, надо избавляться от старых вещей.

 

— Но все равно, выкидывать… — мать покачала головой и вдруг, сверкнув догадкой в глазах, переменила тон совершенно, — Миленькая моя, тебя кто-то обидел в школе? Скажи честно, я очень хочу тебе помочь, сердечко моё.

 

Но несмотря на ласковый тон, слово «честно» выдало её, оно было словно скелет, висящий на дереве посреди гладкой утоптанной дороги. Натали упрямо мотнула головой.

 

— Просто выкинула, — повторила она, и это очевидно рассердило мать.

— Если следующий раз захочешь выкинуть свои игрушки, скажи мне, я отдам их кому-нибудь, для кого они будут более ценны.

 

Она снова обернулась к Натали, посмотрев на нее с особой внимательностью:

— Что с тобой, доченька? Тебе плохо? Наркоз отходит?

— Да, — процедила Натали. И хотя на самом деле губа все ещё ничего не чувствовала, но ей даже не нужно было притворяться, изображая несчастное лицо.

— Будем заезжать в магазин? Или сразу домой?

— Будем конечно.

Натали совершенно не хотелось ни в какой магазин, но даже не чутье, а скорее детская противоречивость, непонятная, плохо осознаваемая… она и страх, превратившись в почти неслышимый внутренний голос, советовали ей пойти.

 

Машина остановилась и они вошли в магазин – полуподвальное помещение с низким крыльцом, отчего пришлось сильно пригнуть голову. Вокруг на столах, стойках и за витриной пестрели различные игры, большие и маленькие, темные — с чудовищами, цветные, яркие – совсем детские, и чуть выше на верхних полках — с демонами и женщинами в ярких одеждах и смелых декольте — игры, явно рассчитанные на более взрослый возраст. Непроизвольно Натали осматривала только темные коробки — с черными цветами, мрачные со скелетами и зомби, духами и приведениями, но вся эта нечисть ничуть ее не привлекала, она хотела что-то соответствующее её состоянию, поэтому сама не особенно понимала, что ей нужно. Побродив между полками и погладив коробки от игр легкими скользящими движениями, девочка выбрала одну почти наугад, даже не читая название, единственное что определило ее выбор – на картонной крышке не было изображений монстров, там лишь виднелись очертания города и на заднем плане какие-то то ли растения, то ли грибы, и бледно-желтая луна, заслоняющая собой шар фиолетового солнца.

 

— Темный мир?

Повернувшись в полоборота, мать оценивающе скользнула по дочери и коробке.

- Хочешь что-нибудь страшное? – она улыбнулась и сложила губы трубочкой, — Про приведений и духов? У-у-у-у-у!

 

Мать склонила голову, рассматривая ценник.

 

— Оу, и цена у нее — пугающая, — заметила она иронично.

 

Натали удалось довольно искусно улыбнуться в ответ, картина иного мира на крышке заинтриговала ее, и девочка невольно отвлеклась от грустных мыслей, она еще раз осмотрела рисунок, и поняла, что он ей очень нравится, но в нерешительности остановилась, держа в руках увесистую коробку.

 

«Слишком дорогая, значит нельзя».

 

— Ну, девочка, что ты тут замерла? — обратилась к Натали мать, шутливо делая голос очень строгим. — Ты будешь брать эту игру? Если нет, то отдай ее мне, и я куплю ее своей любимой дочке. Может, ты ее знаешь? Она такая хорошенькая, красивая, темные волосы, карие глаза.

 

Это могло казаться странным, но в такие моменты, когда мать шутила, Натали со всей неизбывной детской искренностью верила ей, на короткое время мать превращалась в маму, в то самое нежное и ласковое солнце, под лучами которого не страшны все горести и несчастья, от тепла которого чувствуешь себя в безопасности и хочется неутомимо жить, купаться в красках дня, бежать куда-нибудь без разбора и смеяться, много смеяться. Маме верилось еще и потому, что у Натали рождалась точная уверенность в том, что мама так проявляла свои настоящие чувства, может быть и вытаскивая их из глубины души, словно фокусник старые потертые, но любимые карты. Может быть она и делала это по необходимости, но чувства были ее, мамины, живые и настоящие. В самые критичные моменты жизни своей дочери мать таким образом поддерживала ее, но как только та успокаивалась, начинала доверять, тянутся к ней, тут же — бац — и вылезал демон, хотя вернее сказать не вылезал, а лишь ненадолго проявлялся, существо, жившее в матери, почти не показывалось, но Натали каким-то образом знала или предчувствовала, что именно оно все и контролирует, даже отца.

 

На этот раз шутливый голос матери не смог растопить лед в душе Натали, но все же возымел сильное действие, девочка понесла игру на кассу и незаметно, почти неощутимо, настроение у нее начало улучшаться, Натали еще помнила то страшное яркое чувство, когда она хотела ударить мать, но оно, подобно прошедшему мимо внутреннего взора урагану, постепенно размывалось, погружаясь в глубины памяти, и там постепенно блекло.

 

Выйдя из магазина, они сели в машину и та, плавно вырулив задним ходом, устремилась вперед, ловко и надменно маневрируя между прочими авто. Натали распаковала коробку, не без наивного детского восхищения посмотрела на цветные фишки, вскрыла защитный пакет, высыпала оттуда многочисленные карточки с фантастическими рисунками, взяла еще один — там находились игровые задания. Пакетов оказалось много, вытащив из-под них инструкцию, девочка перелистнула первую страницу. Одновременно с этим движением Натали не увидела, а скорее почувствовала, как шум шелестящего листа активировал внимание матери.

 

«Ой. Что я сделала не так? Или она просто интересуется? Только бы просто, пожалуйста, только просто…»

 

До этого мама напоминала девочке большого робота-куклу, находящегося в режиме ожидания, и лишь слегка поворачивающего руль то влево, то вправо, при этом казалось сложным понять — это мать двигает руль, или руль двигает ее руки. Теперь же глаза робота свернули, фигура ожила.

 

— Наркоз совсем отошёл?

 

Зачем она это спрашивает? Опыт разговоров с мамой нашептывал Натали, что это не простая фраза, у мамы не было пустых фраз, девочка почувствовала, как её внутреннее «я» зацепили крючком и начинают тянуть. Ощущение, что она вот-вот попадётся в ловушку, подспудно зависло совсем рядом. По привычке она ответила как можно неопределённее:

 

— Не знаю, наверное ещё не совсем.

— Тебе говорить не больно?

 

«Ах, это! Говорить мне совсем не больно. Но, может быть, соврать? А если она почувствует? Будет намного хуже, я знаю».

 

— Нет, совсем не больно. Только если улыбаешься, губу тянет.

— Прочитаешь правила, милая?

 

«Ах, вот оно что! Я попалась».

 

— Здесь так много написано, — протяжно ответила Натали, листая зелено-желтые страницы.

 

Ей показалось что листы инструкции хотят выдать ее, яркие, словно перья павлина, они вылетали из-под пальцев, раскрывались, преодолевая сопротивление воздуха и медленно, горделиво падали на своих предшественников. Натали постаралась как можно быстрее их перелистывать, чтобы мама случайно не увидела, как мало на них текста и много картинок, при этом одна из страниц, предательски скрипнув, порвалась, но звук был коротким и тихим, девочка взволнованно сдержала «ой», краем глаза глянув на мать, очень надеясь, что та ничего не услышала. «Всё-таки это не какой-то важный документ, а всего лишь какие-то правила, мне ничего за это не будет», — успокаивала она себя.

— Прочитай введение про себя, заодно отвлечешься, а мне расскажи, в чем там суть, уж очень интересно, что это за тёмный мир такой.

— Сейчас найду где оно.

 

Склонившись над текстом, Натали некоторое время шевелила губами, водила пальцем по бесконечному количеству слов, раскинувшемуся перед ней.

 

В предисловии рассказывалось о необычном мире. Лучи тамошнего солнца, касаясь земли, не нагревали её, а наоборот — замораживали, люди этого мира прятались от ледяного солнца под землёй, где были многочисленные горячие источники, согреваемые внутренним теплом планеты. На поверхности от холодных лучей жителей спасали огромные лавовые грибы, они могли накрывать своими гигантскими шляпками целые дома. Такие грибы специально выращивали и даже делали так, чтобы они, срастаясь шляпками, накрывали целый квартал. Обитатели подземных туннелей мечтали построить наверху такой город, который бы полностью скрывался от солнца под шляпками гигантских лавовых грибов и в который не попадал бы ни один лучик света – тёмный город. Цель игры заключалась в том, чтобы суметь построить как можно больше городских районов, защищённых от солнца, соревнуясь с другими игроками. Разумеется, во время строительства игрока ожидали всякие сложности и опасности: грибы надо было суметь вырастить над подземными потоками лавы, чтобы они не засохли, к тому же во время выращивания ножки грибов могли испортить огненные насекомые, да и сами жители не особо хотели рисковать и выходить на поверхность, а богатые горожане интриговали между собой и частенько, желая обогнать соперника в строительстве, устраивали друг другу неприятности. Игроку предстояло возглавить одно именитое семейство и с помощью хитрости, смекалки и небольшого начального капитала построить и обезопасить разные районы будущего тёмного города.

 

Идея бороться с холодом ей пришлась по душе, ведь она и сама так делала в этом мире. Перелистнув несколько раз страницу туда и обратно и почувствовав, что оттягивать больше нельзя, Натали начала говорить напряжённо, чуть дрожащий тонким голосом. Её слова, сливаясь воедино, сперва образовывали фразу, потом фраза перекочёвывала в голову, превращаясь в образы, которые тут же проплывали перед глазами девочки, наполняя и покрывая собой, как туманом, реальность.

 

Через некоторое время она остановилась, перевела дыхание и сказала, что все-таки ей легче читать, чем рассказывать, и с одобрения матери стала читать вслух. Углубившись в правила, Натали некоторое время не обращала внимания на окружающий мир, но на миг оторвав взгляд от страницы, она увидела, что все пространство в машине наполнилось туманной дымкой.

«Я же ничего не сделала такого. Но это опять начинается. Мне же только что зашли губу, мне было больно и страшно, неужели опять…»

 

Она начала сбиваться и делать ошибки.

 

— Если ты устала, то не напрягайся, я примерно поняла, о чем там речь. Очень интересно, правда, милая?

— Да, мама, — механически ответила Натали. Механически не только потому, что сам вопрос подразумевал такого рода ответ, а больше потому, что ее беспокоило нечто другое, намного более важное и серьёзное, чем игра с матерью в вежливую хорошую дочку.

 

Если окружающий туман это предвестник того, что сейчас она может погрузиться в иной мир, то это очень хорошо, это как раз то, что ей и нужно, а если он означает, что зло близко и сейчас все преобразится в тёмный мир, то все совсем не хорошо, а даже очень страшно. Только вот непонятно, за что её могут ругать или наказывать, после того что она упала разбилась и была вся в крови. И это особенно пугало – за что? Может, все-таки за мишку? Или за разорванную страницу правил? Или за то, что она хотела ударить мать? Ведь она так сильно хотела, мать не могла не почувствовать это желание.

 

«Она сделает что-нибудь страшное, она обязательно сделает, и мне будет плохо. Ай! Ай! Ай!»

 

Натали чуть не закричала вслух, у неё закружилась голова и заболел живот, и чувство тошноты заткнуло горло горьким комком.

 

«И все-таки я умираю».

 

Жизненные силы стали покидать её. Она прикрыла глаза. Внутренности сжались. Она представила, как тянется рукой, нащупывает ручку двери, ждёт мгновение, потом резко открывает — и вываливается из автомобиля.

«Если это произойдёт на скорости, мои мучения закончатся? Если головой вперёд...»

 

Новый приступ головокружения прервал поток мысли.

 

«Как же мне плохо. Пожалуйста, пусть хоть что-то произойдёт!»

 

Она нащупала ручку дверцы. В голове помутилось.

 

Натали зажмурилась, ожидая, что сейчас её выкинет в какой-нибудь из миров, где не будет боли и печали, где она радостно проживёт хотя бы несколько дней, сможет раскрыть руки, лежа в прохладной реке. Но чуда не произошло, голова продолжала кружиться, тело ломило. И туман перед глазами был злым, он утягивал её мысли, ловил в свою паутину, свернувшись вокруг коконом, продолжал и продолжал давить со всех сторон.

 

— Мама, меня сейчас вырвет.

 

Натали покрылась испариной, липкий холодный пот мгновенно образовался на лбу. Рука, прикоснувшаяся к ручке двери, безвольно повисла.

 

— Мы почти приехали. Сможешь дотерпеть полминутки? — обеспокоенно спросила мать.

 

Натали выдавила слабое «да», её уже не волновал туман и злые силы, голова кружилась и мысли путались, как обвивающиеся друг вокруг друга змеи. Она сказала «да», и сразу за этим её скрутило и желудок выкинул свое содержимое прямо на спинку переднего сиденья.

 

— Ну что же ты!.. – первое что вырвалось из уст матери, но она тут же себя сдержала, — сейчас, миленькая, не волнуйся, я тебе помогу. Ты просто переволновалась. Не надо было мне тебя просить читать эти дурацкие правила, я просто хотела тебя отвлечь. Прости меня, моя милая.

 

В этот момент забота матери была такой трогательной и искренней, а состояние девочки столь ужасным морально и физички, что ребёнок полностью, без задних мыслей отдался на попечение родного существа. Натали смутно помнила, как мама мягко, с отстраненной холодной нежностью, которую всегда включала, если дочери нужна была экстренная помощь, вытерла ей лицо влажной салфеткой, взяла за руку, помогла выйти из машины, довела до комнаты. Пока девочка переодевалась, мама аккуратно сложила её одежду, потом уложила Натали в кровать, погладив по голове, заварила на кухне чай с ромашкой, разбавила его холодной водой, вернувшись, поставила чашку на тумбочку у кровати. Сама же, подвинув одеяло, села рядом с Натали. Несколько секунд она неподвижно смотрела на дочку, в её выражении прослеживалась забота и волнение, и все это на фоне недоумения, но это продолжалось недолго, взгляд вскоре поменялся, перестал быть мамочкиным, и даже поза женщины претерпела тонкую трансформацию, словно внутри неё натянули струну. «Так быстро, — подумала Натали, — она была такая хорошая, и все кончилось, а я ещё не готова терпеть». Ей так хотелось нежности и немного покоя, она схватила руку мамы, прижала к щеке, но было поздно, хоть шлейф доброты и ещё шёл от мамы, но в прикосновениях уже чувствовала строгость. Предчувствие ребёнка оправдались.

 

— Тебе нужно обязательно больше пить, выпей, пожалуйста, ромашковый чай, он очень полезный.

 

Натали взяла чашку и отхлебнула. И хоть вкус ромашки всегда казался ей отвратительно-обволакивающим, каким-то жирным и ненастоящим, но на этот раз она прямо накинулась на чашку, поглощая жидкость огромными глотками.

 

«Всего-то! Выпить какую-то гадость, это даже смешно».

 

Это все, что от нее требуется? Опорожнив чашку, Натали посмотрела на ее дно. Маленькие жёлтые частички ромашки, прилипшие к белой керамической поверхности, были разбросаны по дну в хаотическом порядке, сверху их покрывала бледно-жёлтая плёнка жидкости, похожей на какую-то слизь.

 

«Может быть, от улитки или слизняка».

 

Дыша в чашку и продолжая наблюдать за расположением частичек, девочка подумала, что они образуют какое-то непонятное послание, очень важное, расшифровав которое она поймет, какой эффект будет после того, как человек выпьет эту жидкость, что случится или не случится с ним, какие у него будут сильные или слабые стороны. Может быть он станет понимать язык насекомых, а может — наоборот, станет их панически бояться. Натали попыталась превратить жёлтые точки в созвездие и представить, как она смотрит на них лежа на траве, и как необычные жёлто-зелёные растения с кончиками, напоминающими головы змей, колышутся рядом. Видение на несколько секунд поглотило её сознание, а затем рассеялось. Она пожала плечами. Всё равно уже выпила, ничего не поделаешь, просто гадость, от которой в самом крайнем случае будет понос или заболит живот. Главное чтобы черви внутри не завелись, это конечно неприятно, но сейчас ей все равно. Она протянула руку и ловко и энергично, словно в её теле не было никакой болезни и усталости, поставила ее обратно на тумбочку. Внутри Натали ликовала. Совсем простое задание. Но вспомнив, как опасно проявлять светлые чувства, тут же попыталась их подавить, однако она не успела — энергичное движение выдало её, и радость, как бабочка, вылетела из груди, порхая яркими цветными крыльями у всех на виду. Девочке показалось, что лицо матери аж вытянулось от недоумения и наглости этого чувства. Всем своим выражением оно говорило: «Так ты все-таки играешь со мной? Тебе вовсе не плохо?»

 

«Надо чем-то её прикрыть, надо спрятать их!»

 

Как же так! Одно движение, простое бытовое движение выдало её. Она просто забылась и потеряла контроль, но, к сожалению, так с ней бывало очень часто. Надо было что-то придумать, и сделать это немедленно.

 

— Мама, спасибо, мне намного лучше, — произнесла Натали как можно более тускло и печально, всем своим видом показывая обратное.

 

Натали хотела переиграть мать, запутать её. Специально сказать о своём хорошем самочувствии, но при этом демонстрировать, что на самом деле ей ужасно плохо и она смертельно устала. Для эффекта она даже как бы невзначай дотронулась тыльной стороной кисти до лба и на секунду прикрыла глаза. Может быть, мама подумает, что то светлое чувство было случайностью, реакцией на ромашковый чай? «Словно умирающий лебедь», — внезапно всплыли в голове слова матери с той самой опасной, не предвещающей ничего хорошего, ироничной интонацией, с которой она зачастую раскрывала попытки её обмануть.

 

«Нет, нет! Надо притвориться по-настоящему иначе, все будет ещё хуже».

 

Натали вжалась в кровать, призывая в себя всю боль и немощь окружающего мира. Если ей станет действительно плохо, то играть даже не придётся.

 

— Что-то мне не нравится как ты выглядишь, я сейчас принесу тебе таблетку обезболивающего, и воды запить, а ты пока полежи, может быть удастся уснуть.

— Да, мама.

 

Как только мать вышла из комнаты, Натали положила голову на подушку и прикрыла глаза.

 

«Я действительно что-то призвала в себя».

 

Сильная усталость и море переживаний, которые пришлись сегодня на хрупкие плечи этой худой девочки, дали о себе знать. Натали теперь точно не нужно было притворяться. Она могла говорить все как есть, не таясь и не беспокоясь, что из её уст вылетит что-нибудь доброе.

 

«Болезнь это моё спасение».

 

Когда придёт мать, надо просто вылить свою боль и жаловаться — много и на все. Но когда мать вернулась и подала дочери таблетку и стакан воды, Натали, молча повинуясь неведомому инстинкту, проглотила лекарство, запив водой, и так же молча, словно в трансе, легла на подушку и закрыла глаза.

 

«Пожалуй, это будет лучше всего. Полная покорность. Самое страшное, что я могу сделать».

 

Но покорность её была внешней, только видимостью, и чтобы случайно не показать, что творится у неё внутри, Натали, закрыв глаза, изобразила непроницаемую неподвижность. Мать тоже сидела неподвижно и молча. В ощущениях девочки каменная фигура матери грозным скалистым выступом нависла над ней и какими-то лучами водила по ее телу, ища признаки движения. У Натали внезапно непереносимо сильно зачесался нос, она изо всех сил подавила желание до него дотронуться.

 

«Сейчас нельзя, только не сейчас!»

 

Всё тело напряглось от борьбы с собой. Но даже напряжение мышц могло её выдать. Она висела на тонкой ниточке над пропастью, волны напряжения и расслабления меняли друг друга, а грозный истукан так и оставался сидеть на своём месте. Кажется прошло много времени. У девочки с удвоенной силой начали чесаться разные части тела, заныла спина от неудобного положения и казалось, что руки тоже находятся совершенно не на том месте, на которое их хотелось бы положить. Но решившись на это опасное противостояние, надо было терпеть. Тень не уходила. Сквозь сомкнутые веки Натали ощутила тепло у себя на лице, медленно оно налилось силой, превращаясь в жар, который принялся гулять по телу, по ногам и рукам, пройдясь вдоль плеч, остановился на груди, слушая стук сердца.

 

«Стучи медленно, сердце! Медленно. Она не может видеть сквозь кожу, не может, ведь это невозможно, правда? Но оно словно вырывается из груди!»

 

Она уже столько вытерпела, нельзя сдаваться. Девочка внутри себя судорожно рефлексировала. Упрямая гордость и одновременно страх заставляли её терпеть неподвижность изо всех сил. Неподвижность стала причинять ей уже нестерпимую боль…

 

Насколько долго продолжалось это противоборство, Натали сама не поняла, казалось — целую вечность. За это время девочка сделала удивительное открытие — её тело готово слушать команды и подчиняться безупречно. Она почувствовала себя действительно взрослой, она может выиграть, может сопротивляться! Наконец, скрип кровати просигнализировал о долгожданной победе. Мать на цыпочках выходила из комнаты. Теперь можно было вдоволь шевелиться, почесать все зудящие места и наконец-то свободно вздохнуть. Немного поерзав на кровати, Натали решилась встать, но не потому что ей не хотелось поваляться, а больше от волнующего ощущения, что она делает нечто недозволенное. Всунув ноги в тапочки, она со страхом и трепетным наслаждением сделала несколько крадущихся шагов по комнате, подошла к двери, приложила ухо, прислушиваясь. За дверью стояла мрачная тишина, словно дверь тонкой преградой отделяла комнату от некого жуткого пространства, в котором внезапно могли появиться кошмарные существа, выплыть из недр океана, обнажить свирепые острозубые пасти и снова исчезнуть, как акулы в фильмах про морскую жизнь. Только у этих монстров нет зубов, их глотки — тёмная засасывающая дыра… Натали отпрянула от двери и, отойдя на безопасное расстояние, посмотрела по сторонам. В её комнате было тихо и уютно, несколько пусто и, может быть, слегка одиноко, но безопасно, — пока что. Девочка кивнула головой, закрутила прядь волос вокруг пальца, одновременно смотря на шкаф с игрушками, и все так же неспеша, осторожно приблизилась к нему.

 

Она вынимала своих любимцев медленно, бесшумно, с огромным усилием сдерживая радость и желание подпрыгнуть до потолка. Достав игрушки и полностью опустошив выдвижной ящик, девочка следом вытащила и сам ящик, положила его перед собой, немного подумав, постелила внутрь зелёный платок. Получилась комната с ковром, в которой тут же стали появляться столы, стулья, миниатюрный диван и всякая другая мебель, взятая из разных детских сокровищниц, затем в ход пошла кухонная утварь, которой Натали очень дорожила и держала её в отдельной коробочке из-под белого шоколада. Распределив игрушки в импровизируемой комнате по ролям — кто сидел у стола, кто стоял у плиты рядом с кастрюлями и сковородкой, — она стала расставлять других человечков снаружи. Шнурочки превратились в грядки, лошади, оказавшиеся рядом, должны были их пропалывать, а собаки и львы превратились в охранников. Натали посмотрела на коробочку из-под шоколадки и вспомнила, как Миоломия делала усыпальницу для великих героев. Складывала жуков в ямки, устланные листьями, и говорила, что для того, чтобы люди могли встретиться в другом мире, они должны быть похоронены вместе. Внезапно ей стало очень грустно, её рука замерла со сжатой в ней белой собакой, Натали положила её на бок и посмотрела совсем иным взглядом на расставленное королевство. У девочки словно прояснилось в голове, игрушки перестали её интересовать, их цвета потускнели, все изменилось. Игра стала бессмысленной, оскорблением памяти её подруги. В голове у Натали эта мысль сформулировалась нечётко, но сильно, вызывая отвержение всякой игры и любого развлечения. С мрачным усердием девочка стала складывать игрушки и вещи обратно в шкаф.

 

«Я делаю это ради тебя, Миоломия, я помню о тебе, и всегда буду помнить».

 

Что-то пустотелое, кривое и иссушенное обнажилось внутри неё. И эта болящая пустота заныла, завыла и зарыдала внутри девочки. Сухие ветки трудноопределимого чувства больно кололи её изнутри. Сперва Натали пыталась сдерживаться, собрать все волю воедино, напрячь внутреннее естество, но слезы прорвали все барьеры и заслоны и хлынули полноводной рекой, уже ничем не сдерживаемые.

 

«Хорошо, что меня никто не видит сейчас. Они бы стали меня жалеть. Но я не хочу, чтобы меня жалели, я хочу страдать, хочу чтобы мне было больно, иначе я просто умру, сила смерти разорвёт меня на части, и эти части все равно будут болеть».

 

Она не знала, сколько времени прорыдала, но в конце концов почувствовала безмерную усталость и облегчение, после которого она уже не сжималась и не горбила спину, а выпрямившись и облокотившись на спинку стула, отрешенно выводила ручкой узоры на листке бумаги. Губа болела, голова ныла, зуб постанывал. Но, как ни странно, это все не раздражало Натали, а как бы шло незначительным фоном. Она не знала, чем себя занять, да и не хотела чем-либо заниматься, её устраивало просто то, что она жила, этого было достаточно. Через некоторое время она вышла из комнаты, поговорила о незначительных вещах с матерью, бесцельно побродила по коридору, заглянула на кухню, завернула в гостиную, захваченная неведомым импульсом, вернулась к себе, оделась и вышла на улицу погулять возле дома. Посмотрела на окно, увидев там мелькнувшее лицо матери, вздрогнула, потом отвернулась.

 

«Пусть смотрит, я все равно ничего не делаю. Самое страшное, что она может — это отправить меня обратно домой».

 

Она стала подходить к каждому дереву и кусту, осматривая со всех сторон корни, томимая надеждой отыскать там дыру в земле или тайный ход, в который можно было бы пролезть. В такую игру Натали играла ещё с раннего детства, ей нравилась мысль, что она может сбежать из этого мира в подземное королевство. Чем старше она становилась, тем больше понимала наивность этой затеи и абсолютную бесполезность поисков. Но сейчас этот старый, почти позабытый ритуал её успокаивал.

 

«Когда я вырасту, — думала Натали, — И буду жить одна, я обязательно заведу себе дерево, в корнях которого будет потайной ход, пусть и не в подземное царство, но хотя бы на соседний участок, где будет мой райский уголок, а там — пруд, мостик и море цветов, огромное море — голубых, красных, жёлтых. На островке посредине пруда обязательно будет беседка с мраморным круглым столом посередине». В её представлении над этим сказочный местом тутже появилось солнце, летящее по небу и оставляющее за собой красивый огненный хвост с золотыми завитушками, переливающимися, мерцающими, вдохновляемыми на жизнь тайной бесплотной силой, а потом по мановению той же силы исчезающими с лица неба. «Это будет особенное место, — кивнула она себе».

 

Натали гуляла довольно долго, отчаянно не желая возвращаться домой. Ей уже и самой наскучило бессмысленное брожение от куста к кусту, от кочки к яме, от одной травинки к другой. Но внутреннее упрямство, словно железный вкопанный в землю стержень, отражало все атаки и любое давление, будь то здравый смысл или нахлынувшие эмоции.

 

«Если я вернусь до того, как мама меня позовёт, то со мной точно ничего дурного не произойдёт».

 

Но ни пугающие образы воображаемого наказания, ни озябшие пальцы, ни хлюпающий нос не могли заставить её повернуть в сторону дома.

 

«Что мне делать? Я как будто бы прикована к этому месту».

 

Она нерешительно сделала шаг к парадной. Воздух, казалось, превратился в плотную материю, кожу закололо иголками, тревога, возникнув предгрозовым напряжением, загудела и завибрировала над правой частью головы. Девочка повернулась в эту сторону и сделала шаг в центр зарождающегося урагана. Как ни странно, но тревога уменьшилась. Она шагнула обратно, и чувство возобновилось.

 

«Это не внутри меня стержень! Это передо мной злой ветер».

 

Она ощущала себя медузой, плывущей против течения, которое отрывало от неё частички мягкой плоти, частички смелости и решительности.

 

«Из меня словно вынули кости, я вот-вот обмякну. Почему со мной такое происходит?»

 

В чем она провинилась? В очередной раз девочка задалась этим мучительным вопросом. Разозлившись, она взмахнула рукой и жёсткой ладонью беспощадно хлестнула себя по щеке. Зашитая губа завибрировала болью. Она вскрикнула и поморщилась, и пока, скривившись, боролась с выступившими из глаз слезами, её сознание вспыхнуло воспоминанием. Она держит в руках тяжёлое копье и руки её трясутся.

 

«Ты не воин! Ты не воин! Ты не воин! »

 

Явственно, как ночная птица, проявились в голове слова отца Миоломии. «Почему я не воин? Почему я такая слабая? Почему некоторые рождаются воинами, а некоторые, как я, жалкими танцовщицами?» Эти несколько вопросов, воспламенившись, встревожили маленькую детскую душу. Девочка ещё никогда так не думала, этот взрыв ментальной энергии был совершенно нов и даже несколько, в силу возраста, чужд для неё. «Но там, в лагере, я тренировалась вместе с воинами, делала такие же упражнения как и они, и они говорили, что у меня получается. Тогда чем же танцовщица отличается от воина? Чем?»

 

Подогреваемая новой мыслью, она опять начала бродить по улице, дошла до скамейки, погладила её холодные с облупленной краской доски с плотно смыкающимися краями, ковырнула кусок краски — за ним обнажилась крепкая волокнистая древесина. Ноготь смог оставить на ней только едва заметную царапину.

 

«С виду страшно старая, а внутри крепкая. И узор на дереве красивый, как картина про лесную жизнь».

 

Она стала отколупывать краску, все больше и больше высвобождая светлую часть дерева из-под власти красных засохших пластин. Кусочки краски забивались девочке под ногти, пачкали руки, но она упорно продолжала свой труд. Перед её глазами обнажался рисунок из переплетения волокон, там, где был сучок, она видела пень от срубленного дерева, в других местах — пруд, разводы, похожие на горы, тонкие нити дорог, покосившийся дом, спрятавшийся за холмами. Несколько странных существ вдали на линии кривого горизонта, казалось, подняли в приветствии руки. «Привет!» — сказала Натали и помахала им в ответ. Она была уверена, что мир на деревянной доске бесконечно прекрасен, хоть и немного странен. Его жители, если бы могли, с радостью приняли бы её к себе. Там есть горы, есть леса и дома, все что нужно для жизни. Она бы сделала себе дом внутри холма и помогала во всем местным жителям. Можно пахать землю, если она у них не слишком твёрдая, и сеять пшеницу, а может быть местные жители добывают еду другим способом — например, в трещинах или расщелинах у них растёт мох, а на нем ягоды. Натали представила чёрные с отливом горошинки на зелёной, напоминающей мочалку растительности. Мечтательно подняв голову, она заскользила глазами по окнам дома, в одном из них она увидела женщину, лицо которой было очень недовольным, — она о чем-то разговаривала по телефону, напряжённо, властно, так же строго и гневно, как иногда говорила мама. Девочка невольно взглянула в окно своего дома. Мать смотрела на неё таким же страшным взглядом.

 

«Черная ягода, её лицо это чёрная ягода».

 

Будто очнувшись от наваждения, Натали, преодолевая все психологические барьеры, ровным шагом двинулась к дому. Внутри, переодевшись, она на цыпочках, крадущейся походкой направилась в свою комнату. Конечно она понимала всю бесполезность своей попытки остаться незамеченной, но все-таки надежда, как эфемерная вуаль, прикрывала её разум. Чуда не случилось, мать буквально вынырнула из-за поворота, как хищная птица. Натали мгновенно опустилась на пятки и выпрямилась.

 

«Заметила или не заметила?»

 

Если она заметила, что я таюсь, то сейчас произойдёт что-нибудь неприятное.

 

«Но ведь я болею, я защищена».

— Долго же ты гуляла, — голос был скорее обеспокоен, чем строг. — Чем хочешь заняться?

— Хочу игру открыть и посмотреть, — Натали опустила глаза, словно признавалась в чем-то постыдном. — Ещё раз.

— Хочешь, вместе посидим, я тебе помогу, мне было бы приятно, мы в последнее время мало вместе времени проводим.

 

«Вот она, месть, она будет рядом, как и обещала, как страшный сон!»

 

Мысли судорожно заскакали в голове Натали. Что она должна ответить, чтобы мама не вошла к ней в комнату? Что она должна сделать, чтобы эта женщина в чёрном платье с жемчужинами на груди не села рядом, когда она будет раскрывать коробку с игрой? Как отказать и не навлечь на себя гнев тёмных сил?

 

У девочки опять начали наворачиваться слезы. Это никуда не годится — заплакать сейчас значит все потерять, даже самую последнюю надежду. Она пыталась ответить что-нибудь вразумительное, но вместо осторожной фразы-разведчика из неё буквально вырвалось:

 

— А можно я сама сначала?

 

Она ожидала, что от таких слов от мамы оторвется кусок тёмной энергии и ударит её физически, сомнет и покалечит, поэтому пытаясь хоть как-то сгладить свою варварско-предательскую фразу, она тихо прибавила:

 

—В этот раз, а потом вместе…

— Хочешь одна побыть? — мама улыбнулась, но как-то скорбно и немножко жалостливо. — Хорошо, побудь, но не забывай, что я была бы рада с тобой посидеть.

 

Натали пребывала в шоке, она ожидала чего угодно, но только не такой реакции. И это все? Просто улыбка? Её так просто отпустят? Она смущённо опустила взгляд, и нотка раскаяния зазвучала в груди, сдавливая дыхание и раздражая чувство вины. Первым позывом девочки было немедленно пригласить маму к себе, но она сдержалась. И, понурившись, пошла в свою комнату, мысли прыгали у неё в голове, а сердце судорожно сжималось.

Может быть, нужно было позвать? Может быть, это и была настоящая мама, и она смогла бы её спасти, ну бывает же в сказках так, что случается волшебство. Возможно, тёмные силы не всегда могут овладевать мамой? А что если она сейчас позовёт её с собой и тем самым поможет маме бороться со злым воздухом (так она иногда воспринимала тьму, исходящую из людей – злой поток воздуха). Вдруг она может сделать что-то важное, сильное, а не делает? А может тёмных сил вовсе не существует и она все это навооброжала? Несколько раз к Натали приходила такая мысль. Может быть, позволить плыть своему кораблю в иную сторону? Но каждый раз, как девочка доверялась этому течению, тьма поражала её тонкостенную лодочку ещё сильнее. Это был удар прямо в открытое сердце. И как водится у детей её возраста, со временем она забывала об этой опасности и вновь попадала в одну и ту же ловушку. На этот раз Натали подумала с необычайно искренностью, что она могла очень обидеть маму своим отказом. Она села на край кровати и глубоко окунулась в собственные мысли. Её разрывало на части, с отчаянием загнанного зверя она чувствовала потребность прибежать к маме и обнять её, упасть на колени и просить прощения. Картина её стоящей на коленях так выразительно затмевала все остальные мысли, что девочка почти привстала, её тело пушинкой притрагивалось к одеялу и было готово взлететь. Но вот поток мысли направился в другое русло и там уже не было ни образов, ни мыслей, — только страх и недоверие. Разрозненные чувства падали снегом, охлаждая пыл сердца. Ум вспоминал нечто мрачное из прошлого, доверие, проявленное когда-то и жестокие мрачные последствия. Детский ум ребёнка не мог вспомнить, какие конкретно были последствия, но чувства помнили, и этого было достаточно. Война все ещё шла в душе ребёнка, но чувство вины постепенно проигрывало, оно не собралось так просто уступать свои позиции, оно затаилось, выло и скоблило где-то на окраинах души, но Натали уже все решила. Однако, чтобы хоть отчасти закрыть рот ноющему чувству, она взяла игру, открыла коробку, говоря самой себе: «Вот видишь, я ведь взаправду буду читать правила, и мне будет легче это сделать одной, а потом я смогу все рассказать маме и мы обязательно вместе поиграем». И как только последнее слово внутреннего монолога было произнесено, за ним сразу, как пристегнутый вагон провоза, пронеслось: «Только бы не на выходных, на выходных она сделает не так… , будет плохо…»

 

Почему мать сделает ей плохо, Натали не могла бы в тот момент определённо и четко объяснить. Опыт тех немногих лет жизни, который у неё был, сформировал в девочке устойчивое убеждение, что в выходные опасность от матери намного сильнее.

 

«Потерять счастье».

Так она это называла.

«Как она это делает?»

 

Даже сейчас, когда мамы не было рядом, она каким-то образом сумела сделать пребывание девочки своей же комнате мучительным. Натали с удивлением и горечью осознавала, что внутри нее нет покоя, червь сомнения терзал её, и это сумела сделать мама всего одной простой фразой.

 

«А что она может сделать со мной, разозлившись!»

 

Только не думать. Неужели ещё большие, более тонкие мучения? Образ серебряных нитей, с болью тянущихся из-под её ногтей, живо блеснул перед глазами ребёнка. Натали испугалась на мгновение, и только. К таким мимолетным страшным видениям она привыкла. И желая о них забыть, инстинктивно попыталась отвлечься.

 

Она взглянула на изображение города и странного солнца на коробке, отложила её верхнюю часть и стала выкладывать содержимое игры. Игровое поле оказалось огромным: города, поселения, мощёные дороги, лавовые реки, сапфировое прожилки чего-то таинственного, выступающие из-под земли. Она разбирала мешочки с фишками, когда взгляд привлекли разноцветные насекомые, очень красивые, но на оборотной стороне каждого синим цветом был изображён лавровый гриб с цифрой, рядом с которой непременно стоял минус. «Они плохие, наверное». Она вспомнила правила игры, в которых упоминались вредящие росту лавовых грибов насекомые. «Как жаль, а они такие красивые. Неужели нельзя вырастить хотя бы один гриб, что бы кормить этих красивых жучков и бабочек? Но наверняка так делать запрещено. Если она будет играть с мамой и папой, они ей не разрешат, скажут, что это не по правилам». Эта последняя мысль была послана во все ещё не утихающее чувство вины. «Я немного поиграю одна, так, как сама хочу, а потом можно и с мамой».

 

Фишек, игровых планшетов, различных карточек оказалось целое море. Натали раскладывала их целую вечность. Жуков — на поле с личинками, миниатюрных работников — на изображение туннелей, звезды с цифрами в одну кучу, мешочки с золотом в другую, карточки с грибами на одной стороне и с заданиями — на другой, рядом с вулканом, с солнечным диском, чуть выше. Девочка начала уставать, сознание поплыло, головокружение и лёгкие приступы тошноты опять начали проявлять себя. Она оставила игру в разобранном состоянии на полу, а сама легла на кровать. «Может быть я перемещусь в другой мир, — с надеждой подумала Натали, — правда, в машине, очень странно, мне это не удалось». Несколько раз открыв и закрыв глаза, она попыталась представить, что погружается в туман и оказывается где-то далеко… Но она так и оставалась на кровати. На какой то момент девочка, очевидно, отключилась, лес смутных образов побежал перед её взором, потом наступил сон, в котором были странные, страшные тени-люди, тянувшиеся к ней, пугающие, то превращающиеся в знакомые лица, то снимающие эти лица и улыбающиеся демоническими гримасами. Так как сны у неё были редкость, обычно Натали просто провалилась в тёмную пустоту и открывала глаза только утром, от страха она отчаянно засучила ногами, пытаясь убежать. Во время метаний во сне к ней неожиданно со стороны подплыло нечто размытое, бесформенное. Меняющиеся, расплывающиеся линии лица, в котором еле узнавался женский образ, то проявлялись, то рассеивались, то вновь соединялись в одно целое. Существо не говорило, но странным образом передавало свои мысли и эмоции прямо девочке в голову: «Вот это твой новый мир и теперь ты будешь жить в нем». Натали проснулась с мыслью: «А может мама как-то сделала так, что теперь я не смогу путешествовать по мирам?» Эта идея ужаснула её, она дернулась и резко привстала. От порывистого движения ей стало нехорошо, заболела голова, защемило в груди. В дверь постучали. Это была мама, она мягко, но настойчиво объяснила, что Натали нужно обязательно помыться перед тем как ложиться спать, и никакая усталость или рана на лице не может быть этому помехой. Натали попыталась сослаться на головную боль, ей очень не хотелось лезть под душ, но мама оказалась непреклонна, заявив, что после ванны ей обязательно станет легче.

 

«Конечно она обманывает, ведь она этого не знает точно».

 

Ванну пришлось принять, и девочка действительно ощутила лёгкость. Вернувшись в комнату, она надела пижаму, легла на кровать и притворилась спящей, мама пожелала доброй ночи и закрыла дверь. Как всегда, у Натали сложилось впечатление, — иногда это чувствовалось особенно остро, — что мама говорит пожелание с какой-то хорошо скрытой издевкой, словно намекая на ждущие неприятности или мучения нового дня. Возможно, она ошибалась, но ощущение складывалось именно такое. Если бы Натали постаралась сформулировать это в словах, то, возможно, она определила бы его как искренность — само это слово не приходило ей на ум, но именно этой невидимой силы и не хватало в словах матери, они звучали как обман, насмешка. Не всегда, но очень часто. Не желая больше размышлять на эту тему, Натали открыла глаза и прислушалась. Тихий шёпот из телевизора в комнате родителей внушал ей спокойствие.

 

«Вроде все нормально, все как всегда».

 

Все было действительно как всегда, но к шуму телевизора снаружи прибавился шум головной боли. Он казался неторопливым, с осторожной мягкой поступью, словно дикий зверь двигался за деревьями, его силуэт можно было уже рассмотреть, но сам он ещё скрывался, не проявляя в открытую всю свою животную силу. От этих вкрадчивых движений боли Натали беспокойно вертелась на кровати, переворачивала подушку, то раскрывала, то накрывала себя одеялом, принимала позу эмбриона, потом наоборот раскидывала руки и ноги в разные стороны, как морская звезда, однако никакое положение не приносило ей успокоения. Промучившись неопределённое время, девочке наконец удалось погрузиться беспокойную дрему, при этом ей опять начали сниться кошмары. Люди с чёрной шерстью на теле пытались затолкнуть её в какую-то странную печь, каменную в основании, сверху напоминающую не то вигвам из досок, не то старый сарай конической формы. Она яростно сопротивлялась, хваталась за круглые края отверстия, в которое её запихивали, пальцы девочки немели в тщетной попытке удержаться, но, казалось, сама печь затягивала ребёнка в свои недра. Через несколько минут безумного сопротивления почти силы иссякли, она держалась буквально с помощью чувства ужаса, не дающего её пальцам разжаться, — люди в шерсти толкали, пихали её, стараясь оторвать судорожно цепляющиеся за края руки, но безуспешно. Пальцы девочки словно вросли в камень и, побелев, сами превратились в него. Тогда один из «чертей» прицелился в неё деревянной палкой, похожей на весло, на конце которой ребёнок с ужасом увидел смолянистую жижу, блестящую, опасную. Натали интуитивно поняла, что это не простая грязь — в ней содержится что-то смертельное, что-то такое, что заставит её тело засохнуть, скрючиться и превратит в маленькую уродливую карлицу. От страха и бессилия она закричала, отпустила руки, и дверь печки перед её лицом захлопнулась, послышался скрежет. Это с другой стороны шерстяные люди подпирали дверь. Потом она услышала голос, который доносился сквозь стены, он объяснял ей, просил не бояться, ласково и настойчиво уговаривал покориться судьбе, говорил, что она всего лишь изменится, станет другой, как они — люди с шерстью, это сделает её жизнь легче, поможет жить счастливо. Вскоре голос умолк, Натали ожидала, что в печи зажжётся огонь, почувствовала боль от ожогов и жуткого пламени, представила дым, пробирающийся в лёгкие, она сжалась, приготовившись к боли, но случилось нечто намного страшнее. Из щелей, через каменистые, но пористые стены начала просачиваться та самая чёрная жижа, зловонно пахнущая отхожим местом. Стекающая, капающая масса, тонкими ручейками собиралась и скапливалась на дне печки. Натали в отчаяньи вскинула руки, зацепилась за балку над головой и попыталась подтянуться, но силы оставили её, жидкость коснулась лакированных школьных туфель…

 

Резко подскочив в кровати, Натали скинула одеяло, ужас, наполнявший её, заставил в невообразимом ритме колотиться сердце, рот жадно хватал воздух, но девочка никак не могла глубоко вдохнуть, казалось, воздух не проходил дальше горла, она дышала так часто, как только могла, в этой жестокой борьбе за жизнь Натали почувствовала, что слабеет, ещё почувствовала скорое приближение смерти, за которой у неё ничего не останется — там только пустота. Она поняла, что умирает по-настоящему, что никакая таблетка, никакая скорая помощь, никакой иной мир ей не поможет — она просто перестанет быть прямо сейчас. Подленькая и сладкая мысль проникала ей в голову: «Отпусти, отпусти руки, будет покой, как ты всегда и хотела…» Натали с удивлением поняла, что этот голос — ее собственный.

 

«Может быть, я действительно сама этого хочу?»

 

Но нет, голос был не её, — обманчивый и льстивый. Лишь на мгновение девочка засомневалась, пытаясь сложить голос и себя саму, и тут же решила его отринуть. Она вынырнула из собственных чувств и размышлений, вернулась наружу к самой себе, и со странной холодностью рассудка поняла, что давно уже не дышит. Её тело лежало где-то внизу на кровати — бледное, неподвижное, неестественно спокойное. Вдруг время вокруг неё побежало намного быстрее, как ветер. Оно стремительно уносило то, что осталось от девочки, все выше и выше. В ускоренной съёмке она увидела вбегающую в комнату мать, потом отца, затем людей в белых халатах, все завертелось, превратившись в единый мазок разноцветных красок. Вскоре и этот штрих неизвестного живописца исчез. Наступила тьма.