Собака-мать
Торчит на холме кособокий туалет из побелённых досок. Старый, никому не нужный, давно уже в него никто не заглядывает. Стоит он нетвёрдо, покачиваясь, грозя завалиться на одну сторону или рассыпаться. А под туалетом этим – яма, крутой спуск в которую зияет с тыльной стороны нужника тёмной, бесконечной дырой. И в яме этой прячет от людских глаз своего единственного детёныша Собака-мать.
В роду у этой собаки явно были овчарки: и мастью схожа она с ними, и размерами, и поражающей высотой в холке. Крупная собака, сильная, умная. Одно смущает: её улыбка. Кто-то так и прозвал её «собакой-улыбакой», я же её называю Альмой.
Альма раньше приходила к магазину вместе с солдатами с блокпоста, что вырос за околицей села осенью 2014-го. Потом командира батальона вызвали на ковёр ( не выполнил приказ, отказался стрелять по указанным квадратам). Пропал командир, а вместе с ним и солдаты с блокпостом. И собака, оставшаяся без хозяев, пришла к людям в село, облюбовала себе место неподалёку от магазина. Пришла не одна, а с пополнением: в зарослях у туалета привела щенков.
Кто-то сердобольный решил освободить собаку от нахлебников. Война идёт, самим есть нечего, а тут сразу четверо! Бросили новорожденных в ведро с водой, крышкой прижали, чтобы не видеть барахтанья. Но потом пожалели мать, выловили одного и ей вернули. Щенок оклемался, но запомнила собака, как обошёлся с её детьми человек, и единственного своего в зубах потащила в яму. Лаз туда узкий да крутой, никто уже под туалет не заберётся и не отнимет сынка.
Еду добывала мать упорно: бегала к магазину, тщательно обнюхивала и обыскивала выброшенные коробки, выпрашивала у продавцов и покупателей. Лаяла, если нужно, служила. Собаку жалели, кормили, глядя на сморщенные материнские соски, не скупились на хлебушек и косточки. И всё удивлялись, как это она так улыбается.
Лето пролетело быстро. Вот уже и листья с ореха слетели с первым же морозом. Заросли травы поредели. Туманы пошли ночами и рассветами, а за туманами дожди.
Как-то, выглянув из окна, я увидела собаку, сидящую у туалета, а рядом с нею бежево-серый комочек. Вывела-таки в люди, - подумала я. – Решила, что пришло время.
Захотелось посмотреть на спасёныша. Но только я появилась на тропинке, поднимающейся к туалету, как собака засуетилась, заурчала и стала гнать щенка к яме. Махала на него лапами, то правой, то левой, подталкивала к укрытию. Он сначала растерялся, не понимая, чего она от него хочет, а потом мячиком покатился и скрылся под дощатым уродом. Довольная, псина тут же уселась передо мной и хитро так изучала меня, словно спрашивала:
- Чего пришла?
- Что ж ты его там держишь, Альма! – укоризненно промолвила я. – Ему там сыро и холодно. Он простудится в этой яме!
Не знаю, поняла ли она меня, но встречать начала приветливее. Я принесла свою старую с мехом куртку, затолкала в дыру, набросала побольше сухого сена, потом отобрала у своих собак мисочку и принесла малышу. Мать наблюдала за всем этим с беспокойством, куртке почти не обрадовалась, но вот миска пришлась ей по душе, особенно когда я налила в неё тёплого молока. Она ни разу – ни разу! – не тронула еды из миски, деликатно отодвигалась и позволяла ще ночку выбираться из ямы и есть то, что я приносила.
Щенок оказался крепеньким, с сильными, мощными лапками, со светлой бежевой мордочкой и выразительными ободками вокруг глаз. Ушки у него торчали, но не ровно, а смыкаясь вверху, одно ухо как бы наваливалось на другое. Он очень походил на маленького волчонка.
Так прошёл ноябрь, а в первые дни декабря посыпал снег. Первый снег обычно ранимый, лежит не долго, но сейчас что-то зачастил, окуная холм с его туалетом и ямой в белое облако.
Альма всё больше привыкала ко мне, и сынок её тоже. Однажды она даже позволила взять его на руки, но всё равно с опаской следила за мною, и как только я опустила его на снег, она тут же лапой начала отталкивать его от меня. Нехотя, оглядываясь, он пошёл. А мне так стало больно видеть эту удаляющуюся собачью фигурку!
Я уже знала, что заберу его к себе, хотя у меня четверо своих собак, подобранных на улице. С войной ведь сиротеют не только люди, но и животные… Но как разлучить малыша с матерью? Я не сомневалась, что щенок быстро привыкнет к новому дому, но вот Альма… Она так его любит! Он – единственная её радость. И когда он мчится мне навстречу – в её глазах столько обиды!
Надо было решаться. Рэм ( так я называла щеночка) всё больше и больше привыкал ко мне, ждал меня, взбираясь на свой белый холмик и поглядывая в сторону моего дома. Несколько раз он пробовал увязаться за мной, одолевал тропинку и подбегал к моему двору, но мать неумолимо бежала следом, и он возвращался. Мы встречались обычно утром и вечером, когда я приносила еду. Стоило мне только выйти во двор, как он тут же начинал бегать кругами у туалета и радостно повизгивать. Особенно он любил, когда я прижимала его к себе, к своему тёплому полушубку, шептала что-нибудь ласковое на ухо, обрывала застывшие на его шёрстке льдинки, иногда плакала, не в силах сдержаться. А Альме это нравилось всё меньше и меньше. Однажды, когда я присела на корточки перед малышом, она сердито, но не больно ударила меня лапой по руке, протянутой к её сыну, а ему что-то недовольно буркнула, и он, расстроенный, опять послушно ушёл к своей, видимо, уже опостылевшей яме.
Несколько раз я безуспешно пыталась унести щенка, украсть, пока Альмы не было поблизости, но она, словно что-то предчувствуя, всякий раз догоняла меня, с разбегу хлопала лапами по спине, требуя вернуть щенка на место. И я сдавалась. Материнское сердце - оно такое… Даже если это сердце собаки.
Но последнее событие, как раз за пару дней до рождества, не на шутку меня встревожило. Война на какое-то время улеглась, затаилась, не давая о себе знать, даже автоматные очереди не будили по утрам. Зловещая, непривычная тишина ползла по занесённому снегом селу. Мне плохо спалось в тишине, признаюсь, что под свист мин и очереди градов я чувствовала себя увереннее. И вот утром, ближе к 9-ти, раздался залп, недолгий свист и громыхнуло так, что двери на балкон у меня распахнулись сами собой, ударив по стоящему рядом столику. Зазвенела чашка, слетела на пол и разбилась. Рвануло где-то на окраине села. Одна-единственная мина пролетела, шальная, или слепая, как говорят наши люди, и даже не понятно, с какой стороны её принесло, такой неожиданной она была и страшной. Новости в селе обычно распространяются быстро, через полчаса я уже знала, что, пролетев пяток улиц, мина шлёпнулась во двор Вадима Криницкого. Вадим – мой ровесник, живут они с женой Натальей вдвоём, нет у ни внуков, ни детей, один только рыжий пёс неизвестной породы, любимец, на него изливались обычно забота и нежность бездетной семьи. Обычно Вадим с началом ответки снимал с пса ошейник и прятал старичка в погреб. Там же пересиживали и они с Наташей артиллерийские дуэли. А тут вдруг мина – одиночная, внезапная, из злого умысла или по пьянке – никто так и не узнает.
Не успел Вадим отвязать пса, всего три секунды было у него, чтобы добежать до погреба. И это так, на всякий случай, потому как никогда не предугадаешь, где рванёт.
Чудо не случилось. Рвануло в его собственном дворе, взрыв оглушил мужика, бросил вниз по ступеням, к мешкам с картошкой и буряком (дверь-то он прикрыть за собой уже не успел). Хорошо хоть жены дома не было, уехала к родным. Отлежался немного на ледяных ступенях, надышался гнилью овощей, выбирался на свет божий на четвереньках, дрожащими пальцами ощупывая обледенелые камни…
Увидев то, что осталось от любимого пса, долго и безутешно плакал, винил себя в смерти, не мог простить, что не спас… А как спасёшь, когда у тебя есть всего три секунды?
После этого случая я решила: как ни жаль мне Альму, но щенка я всё-таки заберу!
Последние дни Альма всё чаще стала уходить в поисках еды, у неё появились ухажёры, личная жизнь… А малыш подолгу оставался один, и я тревожилась, что он может замёрзнуть.
Наступил вечер перед Рождеством. Чтобы пробраться к туалету, мне пришлось чуть ли не тоннель прорыть в снегу. Щенка нигде не было видно. Он не показался из ямы, он не выполз из туалета.
- Рэм! – звала я, перекрикивая завывания ветра. – Рэм, где ты?
Я обошла вокруг туалета, стала подниматься на холм. И вдруг услышала лёгкое, почти неслышное за метелью повизгивание. Мой щеночек провалился в сугроб и не мог из него выбраться, сил не хватало. Снег набился мне в сапоги, в карманы полушубка, даже волосы, выбившиеся из-под шапки, были в снегу, но я пробиралась к нему, яростно вминая снег и прокладывая себе дорожку…
Когда мы с Рэмом были уже у самых моих дверей, откуда-то появилась Альма, догнала нас, стала передними лапами мне на грудь, обнюхала Рэма, убедившись, что он жив-здоров, а потом развернулась и стала уходить. Один раз обернулась, словно попрощалась с сыном.
Рэм живёт со мной. Он вырос и ещё больше напоминает волчонка. А Альма по-прежнему одна, наверное, свобода для неё дороже всего. Пару раз она приходила ко мне, спала с сыном в кресле, а потом ушла. Насовсем.
Много горя видеть довелось мне за последние годы. И переживать. Но когда я думаю о войне, то почему-то сразу вспоминаю растерзанное собачье тельце на цепи, с неснятым ошейником, разбросанное по кровавому снегу. Да вижу одинокого, неприкаянного щеночка на холме, выглядывающего меня… И этот проклятый деревянный туалет, кривой, шаткий, как вся наша прифронтовая жизнь, не нужный никому, кроме одинокой, брошенной людьми собаки…
