Благодаря Богу и родителям, до тридцати пяти лет проблем со здоровьем наш герой не знал. Пил и курил умеренно, как учили, неизменно со вкусом, но без фанатизма. Жил по-человечески. Работа, дом, семья, выходные – праздник, короче, всё как у всех. И вот как-то заболело у него в груди, слева... Поначалу, раз или два в день, как будто получив заточкой под рёбра, ойкнув, прислонялся мужик к ближайшей стене, скривившись от боли... Подбегали тогда люди поинтересоваться его самочувствием, а он улыбался и говорил: «Всё норм! Сейчас пройдёт...» Отгоняя от себя дурные мысли, ходил он на работу, никто ведь не отменял обязанность одевать и кормить семью. Ходил в надежде, что само, как-нибудь, рассосётся...

Через месяц приступы уже случались до десяти раз за день, а в груди как будто вырос шершавый камень, постоянно давивший изнутри на рёбра. Осознавая, что дальше тянуть некуда, на работе договорившись о подмене, в промозглый ноябрьский понедельник, пошёл Санёк сдаваться в больничку... Стараясь не брызгать на прохожих, покатил на своей «Приоре» по грязным улочкам в районную поликлинику, где ещё не был ни разу, предварительно уточнив по телефону адрес. В голове уже представлялась невесёлая картина, будто врач, вынимая из ушей стетоскоп, произносит, что-то типа: «Вам срочно нужна операция» или «Вам осталось жить примерно три месяца...» Рука, как механическая, вытягивала из пачки очередную сигарету, чиркала зажигалкой, стряхивала пепел... В мозгу промелькнуло: «Может, не ходить...?» И машина вдруг сама парковалась у обочины на середине пути... Тикали часы на приборной доске, молчал радиоприёмник, тлела сигарета и вдруг опять этот удар шилом в сердце... Немного посидев с перекошенным лицом, смяв в пепельнице окурок, закинув в рот пару подушечек жвачки, Санька, сделав над собой усилие и мигнув левым поворотом, ехал дальше...

Больница располагалась на тихой улочке в старинном доходном доме и представляла собой облупившееся трёхэтажное здание с чередой кабинетов внутри. На первом этаже в просторное чистенькое фойе выходили окна регистратуры, и завсегдатаи, в лице бабушек, уже выстроились к ним вдоль зелёных стен. Натянув на ноги бахилы, пристроился скромно наш «сердечник» в хвосте и стал терпеливо ждать... Где-то внутри неудобно лежал проклятый камень, и Санька постоянно мял рукою рёбра, всё пытаясь его перевернуть. Женщина в окне, заметив эти движения, встала и вышла из боковой двери, приблизившись к молодому мужчине. «Вам плохо?» – спросила она, беря очередника под локоток. «Да всё норм!» – как всегда ответил тот и улыбнулся, – «Сердце только болит...» Старушки в очереди сразу засуетились, но вместо возмущений, вдруг расступились покорно, освобождая мужчине проход к заветному окну... Выяснив, что болит уже месяц, врач неожиданно заволновалась, попросила медсестру занять её место, и сама повела Саньку на кардиограмму, эхограмму, рентген, ещё и ещё куда-то... Везде его смотрели, слушали, щупали... Подключали к разным аппаратам, заставляя приседать и крутить педали велотренажёра. Разговаривали с пациентом очень мило, участливо и несколько удивившись такому вниманию, он спросил, отчего же ругают нашу медицину, которая в своем усердии и профессиональном подходе превзошла все его ожидания. Врачи в кабинетах скромно улыбались, благодарили смущённо за похвалу и рассказывали про свой долг перед любым страждущим. По мере обследования выяснялось, что пульс и температура у больного нормальные, давление, как у космонавта, и каких-либо отклонений в работе сердца не наблюдается... Уже в коридоре, приобретая былую серьёзность, регистраторша, как экскурсовод водившая Саньку по больнице, всё же открыла тайну гостеприимства, поведав ему о том, что третьего дня в очереди умер мужчина таких же годов и с такими же симптомами. Естественно, что все получили нагоняй с вытекающими из него предупреждениями... Криво усмехнувшись разгадке такого к себе внимания, собрав исписанные врачами бумажки и ленты с показаниями приборов, отправился Санька к терапевту за окончательным диагнозом.

В коридоре на втором этаже было малолюдно, и, пройдя в самый его конец, наш, весь обследованный уже субъект, обнаружил обитую дермантином дверь с назначенным ему номером. Негромко постучав для приличия в хлипкий косяк, по-армейски спросив «Разрешите?», он шагнул в заваленный бумагами кабинет и застыл изумленный на пороге...

У окна, до половины заставленного пирамидами из белых папок, располагался видавший виды деревянный стол. Тяжёлые, плюшевые шторы за ним морщились под плетёными завязками, укрывая треснувшую штукатурку дальних углов бордовыми волнами. В овчиной безрукавке и огромных роговых очках, сжимая в уголке чуть напомаженного рта смятую папиросу, склонившись над толстым журналом, за столом сидела древняя сухонькая бабка. Старушке было явно за восемьдесят! Авторучка, которой делались какие-то пометки, дрожала в её морщинистой руке, седая прядь волос выбивалась из-под вязаной шапочки и спадала кисточкой на пергаментную кожу впалой щеки... По комнате, шелестя белоснежными халатами, сновали две интерночки, аккуратно перекладывая из одной папки в другую мелко исписанные листы.... Создавалась иллюзия белых бабочек, кружащих над давно засохшим и отвергнутым грибниками, но всё ещё любимым насекомыми, ароматным, лесным сморчком...

Проверяя, туда ли он попал, шагнув назад, Санька выглянул за дверь и ещё раз проверил номер кабинета, тот совпадал с написанным в назначении и заходить всё же пришлось...

На несколько секунд, среди клубов табачного дыма, повисла выразительная пауза и, наконец, не поднимая глаз на вошедшего, старушка проскрипела: «Ну, и что мы скачем, молодой человек? Никто здесь не кусается, проходим к столу, садимся...» Студентки прыснули в ладоши и, подавляя смех, встали тихонько по бокам кресла, на котором восседала экстравагантная дама. Выслушав жалобы пациента, мельком взглянув на результаты обследования, терапевт, склонив голову на бок и прищуривая выедаемый дымом глаз, спросила как-то душевно, по-родственному: «Нервничаешь, поди?» «Бывает!» – прочувствовав момент, с улыбочкой ответил ей Санька и припомнил сразу же постоянную рабочую нервотрёпку, споры с женой на бытовые темы, недавнюю ругань с наглым гаишником...

Прерывая Санькины воспоминания, с папиросы на страницу журнала упал серебристый пепел... Сейчас же девочки-помощницы, раскрывая истинную роль в коллективном приёме граждан, смахнули его платочком в банку с водой, стоящую рядом... Бабулька же, наклонив голову в другую сторону и взглянув на больного с нового ракурса, вдруг сказала твёрдо и повелительно: «Ну, и какого хера ты нервничаешь? Запомни мальчик, все болезни на земле бывают только от нервов, один сифилис от удовольствия! Как только ты прекратишь переживать за всё – сразу забудешь про болезни!» Санька открыл рот, старушка склонилась над толстым журналом, а приставленные к ней студентки, отвернувшись, опять тоненько запищали в свои кулачки...

 

У входа в больницу под раскидистым клёном стояла чугунная скамейка. Смахнув с неё прилипший дырявый лист, присел мужик на краешек и глубоко вдохнул прохладную сырость глубокой осени. Старухины слова почему-то врезались ему в память, как истина в плиты древних скрижалей. Камень в груди будто бы нашёл своё место, улёгся там поудобнее и давил на рёбра не так сильно.

Потом, впервые за месяц, он выспался и пошёл с удовольствием на работу. Через неделю совсем прекратились его приступы, и каменная глыба, давившая на сердце, видимо согретая мудрым словом, растаяла, как кусочек масла на горячей сковороде...