Отец?
ОТЕЦ?
Он мрачный в комнату вошел,
Снял с вешалки ремень.
– Ну, говори? Не ври! Ещё б
Ты врать отцу посмел.
И в белой ярости, мыча,
– Ах, ты здесь не при чем! –
С оттяжкой полоснул с плеча,
Меня он тем ремнем.
Его увесистый кулак
Мне хрястнул по зубам
Как еж скрутился я в клубок
И на палаз упал.
Мне было лет, наверно, семь.
Я плакал. Я кричал,
Не понимая, что за месть
В отце ко мне была.
Он бил меня, наверно, час,
А может быть все два.
Он медной бляхою бренча,
Орал мне, что я и тварь.
За печкою стоял топчан
На нем я тихо умирал.
Прости меня, что простынь, мам,
Я кровью замарал.
Спасибо маме, что она
Мне порох с варенцом
На раны гнойные лила
С ты-ся-че-лист-ни-ком.
Но я не знаю до сих пор,
За что я был избит?
Что татарчонок, мама, твой
Такого натворил?
Вновь из далёка-далека
Я слышу крик тот мой:
- За что же ты, отец, тогда
Так поступил со мной?
Он мрачный в комнату вошел,
Снял с вешалки ремень.
– Ну, говори? Не ври! Ещё б
Ты врать отцу посмел.
И в белой ярости, мыча,
– Ах, ты здесь не при чем! –
С оттяжкой полоснул с плеча,
Меня он тем ремнем.
Его увесистый кулак
Мне хрястнул по зубам
Как еж скрутился я в клубок
И на палаз упал.
Мне было лет, наверно, семь.
Я плакал. Я кричал,
Не понимая, что за месть
В отце ко мне была.
Он бил меня, наверно, час,
А может быть все два.
Он медной бляхою бренча,
Орал мне, что я и тварь.
За печкою стоял топчан
На нем я тихо умирал.
Прости меня, что простынь, мам,
Я кровью замарал.
Спасибо маме, что она
Мне порох с варенцом
На раны гнойные лила
С ты-ся-че-лист-ни-ком.
Но я не знаю до сих пор,
За что я был избит?
Что татарчонок, мама, твой
Такого натворил?
Вновь из далёка-далека
Я слышу крик тот мой:
- За что же ты, отец, тогда
Так поступил со мной?