Подземные цветы
ИЗ КНИГИ «ПОДЗЕМНЫЕ ЦВЕТЫ»
СТИХИ 1980-1987 гг.
* * *
Кому даны слова - тем четки не нужны:
Уравновесишь дух строкой стихотворенья
В молитвенном углу бессонной тишины,
На клятвенной реке в туннель
столпотворенья...
Кому даны слова - тем счастья не дано
Иного: ввысь, к Нему, устами бессловесных,
Как чайки над водой, гортанно и черно,
Чьи крылья абрис губ, сожженных, бестелесных.
Кому даны слова - тех по камням в грозу
Протащит за язык Пророк за колесницей;
И бритва осмеет венозную лазурь
Анализом на миф и желтою больницей...
Кому даны слова - тем слова не сдержать:
Сорвется, и в туман заблудится белесый...
Кому даны слова - дано принадлежать
К юродивым, до слез смеющимся сквозь
слезы.
ПАМЯТИ А.МОРЕВА
От великой души до банальной судьбы -
Только жизнь, и не больше того...
Забивается пылью дыханье трубы
Под бульдожьим замком кладовой.
Так высокую ноту впотьмах берегут -
Спился сторож и пафос осип...
И не траурный марш у обветренных губ,
А досадная мелкая сыпь.
Да и что было ждать на промозглом ветру,
На унылом летейском дожде,
Где березы, как палочки Коха, к утру
Колыхались в подробной воде...
Просвещенных невежд возгордившийся век
Не допустит линейных потерь:
На бесславную твердь обречен человек,
Тщетный труд и слепую постель.
Наглотайся вестей и звезду потуши,
Акварельные сны позабудь...
До безвестной судьбы от пропащей души
По России - укатанный путь...
Не блазни же, Господь, галереей миров
Муравейник хвальбы и хлопот ,
Чтобы в бледном, клиническом свете метро
Не почудился выход и вход...
* * *
Не могу отрешиться от горестной нашей судьбы...
Поднял каменный лев волевую угрюмую лапу...
Больно плакать и петь.
Бесполезно идти к эскулапу.
Как ты давишь, о, Рим...
Мы варяги твои и рабы.
Что нам радости в том, что могучи твои колоннады
Только злее трещат под классической ношей хребты...
Приходи же, о, Рим, поскорей в неизбежный упадок,
В грязь лицом упади с высоты.
Вот тогда-то и пустим по кругу певучую чашу,
И расслабим запястья в наручниках типа “Заря...“
Здравствуй, нищее время, божественно голое, наше!
Мы явились и жили не зря...
ЭРМИТАЖ
О чем ты думаешь, Афина,
Мадонна - Мраморный Венок?
Какая свалится лавина
На эти головы у ног
Золотоплешные, как дыни,
Без тюбетеек и папах,
В распоясавшейся гордыне
И потной шерсти нараспах?
Какие, Зевсом осиянны,
Грядут грома, и что беречь?
Увы, потомкам обезьяны
Невнятна эллинская речь...
Глазеют, щупают украдкой
К себе примерить - пьедестал...
И называют прочной кладкой
Светящей вечности кристалл...
* * *
Россия. Ночь. Атараксия.
Тетрадь в светящемся кругу
И голубые на снегу
Линейки сосен теневые ,
Не эта ль сумрачная связь
Сомнамбулических сияний
И не дает как в ересь впасть
В отъездов горькую всеядность?
Все древесина и вода,
Но Боже! Как осиротело
Молились рухнуть господа
Не от инфаркта - от расстрела...
И улыбающийся в блиц
Весь мир заменит мне едва ли
Кастальский луч в слепом подвале
В стальном репейнике границ...
ПИСЬМО В ЗОНУ
Л.Волохонскому
Я напишу тебе, как начинается осень,
Как заржавели колючие наши деревья...
Лающий ветер сигнал о побеге разносит,
Утка на блюдо слетает с пучком сельдерея.
Я расскажу тебе, как хорошо и уныло
В голых садах, где никто не прикинулся вечным.
Облако в луже вскипает и гаснет как мыло.
И ни просвета, ни брата, ни веса в заплечном.
Нет, не украсил медалей твой доблестный профиль,
Но и детей не сослали на заднюю парту...
Водка не греет. Хандрю потихоньку под кофе.
Руку кладу как судьбу на невзрачную карту.
Контуры счастья темней, чем пунктир пулемета...
Чувства устали. Осталось и теплится - меры...
Так и живем: вдохновенье, зарплата, суббота
До воскресенья Любви, и Надежды, и Веры!
Так и состаримся в этом октябрьском загоне,
Не наблюдая курантов на праздничной вышке,
Где за поэтом следят как за вором в законе,
Звезд нахватав, уж, конечно, не с неба, мальчишки...
Мир их большому, до слез петербургскому дому...
(Пусть затаятся, а вслух никогда не прольются...)
Что нам поведать друг другу?
Все слишком знакомо:
Прах наших листьев, и Кранах, и мрак революций...
Окна блокадные - голодны наши конверты.
Теплое слово в голубенький гробик забросим,
Вдруг долетит, оживет... И как хрип из каверны
Кто-то услышит: и здесь обнажается осень...
ПРОГУЛКА С СЫНОМ ВДОЛЬ ЗАБОРА ДЕТСКОГО ДОМА
От сиротского дома, где бросила пьяная мать,
Этот горестный шарик покатится в светлые дали...
И страна его будет, как сына, к холмам прижимать,
И, как цацки, дарить, разбудив по тревоге, медали
За ангины на койке казенной, за слезы в кулак...
О, российская, бабья, простынно-похмельная жалость...
Ведь не царский сучок, не отродье зарытых в ГУЛАГ,
А родное, свое.. . Вот и сердце по-божески сжалось...
... Ну, конечно, отдай все конфеты, смешной воробей
В продувном пальтеце, из которого выросли трое...
Голубые желёзки, мое беспокойное роэ,
Ты простишь ли потом, что, увы, не безродный плебей...
Что тебе отродясь птичьей клеткой родительский дом
И обноски, объедки, задворки за детское счастье.
Если пьяная чернь не проверит железом запястья
Не дурная ли кровь у того, кто начертан жидом...
Если чёрная пьянь не сойдется на книжный пожар,
Хохоча и крича: Докажите, что слово нетленно...
... Так спеши пожалеть робеспьера с разбитым коленом
И, конечно, отдай и конфеты, и розовый шар...
А.В.МАКЕДОНОВУ
Мы нараспев дышали Мандельштамом,
Почти гордясь припухлостью желез...
И жизнь была бездарностью и срамом,
Когда текла без мужественных слез.
Оберегая праздников огарки,
Средь ослепленной люстрами страны
В дни Ангелов мы делали подарки
Друзьям, что были дьявольски пьяны...
Так и взрослели: горечи не пряча,
Брезгливо слыша чавканье и храп;
И в нашу жизнь - могло ли быть иначе -
Вошли Кассандра, Совесть и этап...
НОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО
Как торжественна музыка в 24 часа...
Даже можно поверить, что наше злосчастное время
Называют великим... Что были и мне голоса,
И утешно взывали тянуть эту лямку со всеми...
Где еще так пирует, как в нашем раю, нищета!
Полыхает судьба в закопченом подвальном камине.
Мы свое отгорели. Нам черные риски считать...
И котельных котят неприрученной лаской кормили.
Да святится манометра - узенькой лиры - изгиб!
(Чуть пульсирует жизнь в незатянутой этой петельке) ...
Так Орфей уходил. Так огонь высекали - из дыб...
Так меняют режим социального зла - на постельный...
Что российским поэтам на ярмарке медных карьер,
Где палач и паяц одинаково алы и жалки...
О, друзья мои: гении, дворник, охранник, курьер,
О, коллеги по Музе - товарищи по кочегарке!
Что играют по радио? Судя по времени - гимн...
Нас приветствует Кремль в преисподних ночных одиночках...
Мы уснем на постах на постах беспробудным, блажным и благим,
И слетятся к нам ангелы в газовых синих веночках...
* * *
О, времена: нужник, наждак
Небритых щек, и вин смешенье...
Кто спросит, можно ль снять пиджак ,
Штаны - и то без разрешенья...
О, слог: Привет, салют, виват,
О, рок... И век не виноват
В своем блистательном уродстве.
И мы вступаем с ним в родство,
Как погружаемся в раствор ,
Существовать, а не бороться...
Что проку в ханжеской ворчбе ,
Поэта требует народ
К священной жертве, к ворожбе,
Что орошает огород...
Нам не дождаться перемен,
Нам шестеренкою - лимон.
И вянет, морщась, цикламен.
И процветает гегемон.
Мы удобрения земли,
Ростков, грядущих через грядки.
Хоть это мы еще смогли,
Когда захлопнулись тетрадки...
Что проку плакать над собой
И земляничною поляной,
Когда тебя сантехник пьяный
Прижмет под фановой трубой...
Люби его как, этот мир,
Раскрой ответные объятья
(Куда как трогательно мил
Ком с кожей содранного платья...)
Хоть это мы еще смогли:
Сплатить последние рубли
С могучеплечим авангардом,
Пожечь стихи. Похерить страх.
И проигравши судьбы в прах
Не удавиться над огарком...
* * *
Нет, не за то, что нет чесночной
И краковской (хоть никакой!),
Что политический чиновник
Икру грабастает рукой ,
Пускай нажрутся до икоты,
Еще стройнее будем мы
Без ширпотребной позолоты
В сквозном сиянии зимы...
Ведь не зверье, чтоб выть без меха
(И не без перьев соловьи...)
Нет, не за то, что мир объехать
Нам не дадут и за свои...
И не за то, что ваши судьи
Загнали нас в кольцо флажков,
И не за то, что наши судьбы
В руце соломенных божков...
Но за оборванное здрасьте,
За слог, почерпнутый из ям,
Мы счет предъявим этой власти
По всем сонетам и статьям...
О, логос-лотос, ты растоптан,
Ты обесчещен на корню
Публицистическим восторгом
И бранью невских авеню...
Слух голоден. Эдем, олива,
Фонарь, аптека O, изыск...
...
Начпупс, горгав, тыр-пыр, главпиво...
Любая кара справедлива
Как месть за вырванный язык!
* * *
ЛЮБИТЕ ЖИВОПИСЬ, ПОЭТЫ!
(Н . Заболоцкий)
Не живопись, а жиропись. И не
Картины выставляются, а те, кто
Замешан в их создании... В стране
Сознанье - отступление от текста.
И мыслящий инако (и на кой...)
Но мыслящий не может не инако !
Бредет запоминающей рукой
В прицеле запрещающего знака
По шпилю - золотому волоску,
По краешку гранитного багета...
...Наркотики, вводящие в тоску,
Отринуты: элита и богема;
Не живопись, а мертвопись. И не
Палитра, а цветная политура...
Как странно уживаются в стране
Смурная и казенная халтура...
Как пьяницы с милицией: бредут
В обнимку, а прохожие по - краю...
Шарахнешься, поморщишься, и тут
Окошко, воссиявшее - сгораю!
И живопись! И жестопись! Стоишь
И слушаешь, как светится дорога,
Кого-то уводящая в Париж,
Кому-то заостряясь до острога...
***
Ни живого огня у печи и свечи,
Ни чернильной томительной влаги...
И, как дева, Мария уныло пречист
Светлый лик одинокой бумаги.
Как ты выжило, Слово, до наших имен,
Еле слышных в плебейском разврате,
Где публичная Муза сосет микрофон,
Пьяный Каин рыдает о брате...
Так чудовищно сбылся обещанный хам ,
Как не верить насчет остального...
Ничего не добавишь к библейским стихам,
Кроме тихого вздоха ночного...
Полустертого между прощай и прости
Полушепота, рвущего связки!
Кроме хруста бессонницы в лобной кости
Отмирающе-лунной окраски...
* * *
Не беда, если копится тихая грусть,
И прощаем друзей, и на Бога не ропщем...
Предпоследняя ясность вливается в грудь,
Как звенящая высь - в облетевшую рощу...
Синева ноября и крадущийся шорох вдали...
И спина, обращенная в слух, вздрогнет:
хрустнули ветки...
С опозданьем на вздох...
И нахлынувший запах аптеки,
И углом под ребро уле-тающие
журавли... . . . . . . . . . . . . . . . .
... Чьи холодные руки на веки легли
Словно в детской игре...
Неужели навеки?
* * *
С. Бурченковой
Кто ждет конца, а кто - начала Света...
Кто просто лета - влажная земля...
Крест на обложке Нового Завета
Не сувенир, а мачта корабля!
Кто пьет в корчме, кто - с удочкой на бреге,
Кто фанатично верит в чудеса...
Звучат морзянкой в Ноевом ковчеге,
Перекликаясь, птичьи голоса.
Кто красит яйца, кто целует братьев,
Кто услаждает брюхо куличом...
Фасады зданий и фасоны платьев
Согласно плещут майским кумачом!
Блажен, кто нынче верует во что-то,
Не из одной макаки сотворен...
И чист четверг. И светится суббота...
И Летний сад шуршит календарем...
* * *
Не то чтоб эту или ту
Черту, - как простенько и мило...
Не чистоту, а наготу
И боль неприбранного мира
Нам тщится выразить зима,
Как париографы Эллады...
И студень лунного бельма
Смущает мрамор колоннады.
... Увидь в светящемся кругу,
Влачась подавленно с попойки,
Скелеты елок на снегу,
Ночное пиршество помойки...
Останки прожитых вещей,
А под мерцающим каркасом -
Компот осклизлых овощей,
Кровосмешенье рыбы с мясом;
Меню, прилипшее к бокам
Кота, что был комочком рыжим ,
И вздрогнешь: черви по рукам
Ползут к запястьям...
отвори же...
* * *
Фотохудожнику В. Иосельзону
Восхитительных луж и обшарпанных стен,
И сквозных достоевских дворов
Нам достанет на жизнь, и потом, и за тем
Тупиком запредельных даров...
Голубой скорлупой отлетающий хруст,
Утлой лодочкой тонущий след...
Если с детства гнетет априорная грусть
Ни при чем эмпирический свет.
Ни при чем наших гнезд коммунальный галдеж
И нависшие гробики птиц...
Продолжением сна после смены идешь
Мимо тихих расплывчатых лиц...
Ты какую зарницу подсек, браконьер ,
Хвост на память, а сущее - спас?
Это гетовский спектр, феномен Паркинье,
Золотой и сиреневый спазм.
Это легкий снежок на лету сентября,
Опыляет анод и катод...
Да обрящет искусство бежать от себя
Крылья радуг в ячейках пустот...
* * *
Ну что, народники, жалевшие народ
На посмеяние народу...
Смотрите, как улучшил их породу
Руля истории скрипучий поворот...
Откормлены. Обучены зевать
Прикрымши рот. Не плюхаться в кровать,
Не ублажив себя шампунями до пяток...
Не губернатор: целишься в живот,
А он простит...
Взроптавшего народ -
В Сибирь с женой и выводком ребяток...
Не террорист (какой там террорист...)
Перевелись, а, может, подлечились...
Читал не то. Глаза не тем лучились.
С заглавной Бога выводил на лист...
Ну что, народники, листовками соря,
Не знали вы, куда ведет крамола ,
Что правде лучше уж наложницей царя,
Чем проституткой комсомола...
Мужик хитер: в телегу под хмельком,
Интеллигент - по пояс в бездорожье...
... Они ошибки ваши подытожат,
Как вдруг, разжалобясь, поили молоком...
Ну что, народники, все квиты и равны,
Вы защищали их, их дети - рефераты
О том, как были вы смешны и виноваты,
И кровью кашляли, и смысла лишены...
* * *
как волхвы над колыбелью под звездою ритуальной
наклонились над культурой три марксиста, дарвин, павлов
и мичурин, к ним присохший черенком корявым сбоку,
и все вместе дружно шепчут, что сознание вторично...
и с тех пор в гнезде трагедий раздается визг пародий,
превращая понемногу человека в обезьяну...
и художник у распятья слезы слюнками глотая,
подтверждает безусловность безнадежного рефлекса...
* * *
Пора простить себе потерянный покой,
А, значит, и другим спокойствие и сухость.
Вздохнуть до позвонков.
И на исходе суток
Махнуть на все рукой,
А не крылом. И лечь.
Нахлынет потолок.
Подкожная тоска, и давняя, и эта...
Как, вспыхнув, медальон защелкивал глоток,
Вобрать глазами прядь слабеющего света...
Прощание с числом. Черемуховый шок.
На взлетной жести крыш - подрагиванье капель.
И душит воротник. И вглубь забитый кашель.
И режет русла вен потертый ремешок...
* * *
Г.С.Семёнову
Эти черточки, точки, черты
Грустной Родины...
Взгляд запрокиньте:
Крылья чаечьи -
черные рты,
Что размножены на ротапринте.
И оберточный серый туман
(Изомнется, пропитанный влагой)
Это все - нелегальный роман,
Осужденный остаться бумагой...
* * *
Июльский город - рай полупустой...
Прозрачный воздух. сочные газоны.
Я здесь живу. И утренние звоны
Едва слышны, как будто за чертой...
Я здесь встаю по шелесту души,
По всплеску сини в невское надгробье,
О чем еще?.. След времени над бровью
Красноречивей, что ни напиши...
Кто на море, кто за море, кто в прах..
И я не здесь, а где-то между ними,
Где помнят слезы, где ласкают имя,
как родинку, запрятанную в пах...
* * *
Двуглавый золотой матриархат,
Железная рука Екатерины.
На плац, герой! Накатаны перины...
(Посмотрим, кто ты: маршал иль солдат...)
Подумать, как России повезло
В тенетах сексуального улова...
А если б в те же сети - не Орлова,
A индюку - державное крыло?!
Спасибо, граф, что одержали верх
И воцарились в нашем будуаре...
(Турецкий флот плывет в ночном кошмаре
И над Невой справляет фейерверк...)
Да мы должны молиться на судьбу
В Чесменской сказке, в шторах Эрмитажа!..
Я графский жезл поставила бы даже
Подстать Александрийскому столпу, -
Вот славный штык... Он с честью одолел
Самодержавье женщины у власти...
(Где ордена на грудь - по сходной страсти
И Акатуй - как чтоб ты околел...)
* * *
Чудес не бывает. Не сядет на шпиль самолет.
И блик мотылька опростается кислой тряпицей,
Бесплодная слизь... И чему не дано - не случится.
И ляжет на жизнь затяжной бронированный лед.
Сезонность печалей - не каверзность календаря.
Приметы погоды - унылая дань суесловью.
Что пишем не кровью смущаются критики зря,
Вот именно ею, густой регулярною кровью...
Нечистой и честной. На свой - расчлененный аршин.
Танцующий циркуль - отросток свечи поминальной.
И трепет струится по впадине между вершин
Горючий, как воск, и банально-экзистенциальный...
Застынет мгновенье. Затянется белый рубец
Не солнцем, но тучей. Обыденно и безвозвратно.
А листья? А снег? Это памяти заспанной пятна,
Осадки творенья.. И чудо судьбы, наконец!
РЕМИНЕСЦЕНТНОЕ
Не дай-то Бог, чтобы к штыку...
К щиту, - и то унизить Слово,
И муки светлые в муку
Перемолоть для нужд столовой.
Не пропадет наш скорбный труд:
На нем и так повеселятся,
И Серафима перельют
На шестикрылый вентилятор.
И пусть обрушатся леса,
И до слепого небосклона
Стригучих просек полоса
Грозит бессилием Самсона ;
Одно бы только уберечь
Как в детском дворницком атасе:
Почти фазическую речь,
Почти физический катарсис...
А в Прометеи - чур, меня!..
Уж лучше сдохнуть от цирроза,
Чем узрить: тлеет целлюлоза
И смысл - Божественный - огня...
* * *
Мать и мачеха, Родина, мощной шеренгой - дубы...
Я, подвальный росток, задыхаюсь и кашляю кровью.
Лучшей доли не жду и другой не представлю судьбы.
И окошко в снегу - чистый белый билет к нездоровью...
Пусть, взлелеяны солнцем твоим, за тебя постоят
Им завещаны земли и дадено благословленье...
Я ж - подвальный росток, мой приятель - сорняк пастернак,
И отпущено мне только это святое мгновенье:
Только белая каторга, пахота мерзлых листов
Да ущербной луны замогильная полуулыбка...
В этой жизни фламандской нам, слава те, нету местов,
Как в столовой, где ночью бифштексам сопутствует скрипка...
Мать и мачеха, Родина, клетки - этаж к этажу...
И подвальный росток преклонился в твоем изголовье...
Но из блещущих строк я кольчуги себе не свяжу,
Дабы сброд насмеялся над нашей расплеванной кровью.
* * *
Мечтала хоть час посидеть одиноко у моря:
Пусть ветер-пройдоха докурит мою сигарету...
Забыть об удаче, ее подноготном позоре,
Лицо обращая к молитвенно-лунному свету.
Но вот уже вечер, а солнце являет с усмешкой
В блистательной пене - навыворот мутные складки:
Прощайся с Россией, довольно метаться, не мешкай,
Здесь все с подоплекой и каждый - в бессмысленной схватке.
Я знаю, я помню, я вижу, что я погибаю,
Таскаясь на службу, бряцая на кухне посудой.
Но снова конверты далеким друзьям загибаю
С ответом “не знаю...“, и знаю, что смертна повсюду.
И так ли уж важно, затопчут в какой заварухе,
Какой вертухай не оделит живительным хлебом,
Не все ли равно сорокапятилетней старухе,
Не видевшей стран, но якшавшийся с морем и небом...
УЛ. РУБИНШТЕЙНА, 36
Дом рождения Мандельштама
Я топила четыре года,
И не видела там таблички
«Дом рождения Мандельштама»...
(Ох, не зря эта рифма — «яма»...)
Но меняется и погода,
Даже в пасмурном Ленинграде...
Будет, будет у Вас табличка,
Подождите же, Бога ради,
Не горюйте, Осип Эмильич.
Терпеливей русских поэтов
Никого, верно, в мире нету,
Что особенно верно — к трупам
Применительно.
К ржавым трубам
Здесь склонялась я, крыла вентиль,
Рисовала в блокноте вензель...
Поколение кочегаров
Уважало Вас за желёзки,
Не «Икарусов», а Икаров
Современника.
Здесь железки
На помойке. — Остов ракеты?
Не припомню: моей ли? Вашей?
Будем рядом висеть, — поэты
Над кошачьей мерзлой парашей.
Только мне еще ждать кончины,
А потом уж — доски на двери...
Ничего. Мы, женомужчины
(Род — советский...), умеем верить.
Будут, будут наш дом с котельной
Словно крестик беречь нательный.
А пока он известен тем, что
Из окна здесь выпал ребенок,
И родителей не утешить:
Пьют как пили... Только спросонок
Часто спрашивают прохожих
(И меня вот спросили тоже):
«Кто ж разбился: Васек ли? Вовка?..»
Вот и все... Продолжать — неловко...
1983
НА ПАДЕНИЕ ТЕЛЕФОННОЙ БУДКИ
У КОНЦЕРТНОГО КОМПЛЕКСА
Телефонная будка лежит на боку,
А вокруг — золотеет листва...
Я давно перед лирикой тихой в долгу,
По законам ночного родства.
Чьи, не знаю, поклонники или враги
Опрокинули этот сосуд...
Ах, как сладко в листве замирают шаги,
Будто облачко в луже пасут...
Мой заплеванный город еще величав,
После митингов темен и тих.
Надоела сумбурная правда в речах
И рекламно-ораторский стих.
Перевернутый комплекс и смысл бытия
Отражаются наоборот...
Никого не виню, — ведь и я, ведь и я —
Перевернутый этот народ...
Скоро, вышвырнув Ленина, мощи Каплан
Освятим и внесем в мавзолей...
(Как легко грандиозный угадывать план
И как трудно — язык тополей...)
Телефонная будка лежит на боку.
Стекла выбиты. Порвана связь.
А смешной паучок все ползет к потолку,
Созидая дрожащую вязь...
1990
ИЗ ЗАМЕТОК НА ПОЛЯХ, ГДЕ РАСТУТ «ПОДЗЕМНЫЕ ЦВЕТЫ»
ОЛЬГИ БЕШЕНКОВСКОЙ
В начале был топор, подобный петровскому лекалу... Ржавый, с зазубринами от многолетнего употребления, кое-где затупившийся, но тем не менее сохранявший в наших глазах угрожающее сходство с орудием казни из фильма Сергея Эйзенштейна об Иване Грозном; действующий топор политико-эстетической госцензуры был занесен над этими стихами еще до их появления на свет.
... Они выжили, вышли победителями из жестоких предродовых схваток, и теперь эти стихи звучат как апофеоз былой творческой боли и олимпийски шествуют по нынешним многочисленным русским журналам, неся на бледных и изможденных лицах своих отсветы багровой бойлерной мглы ...
Виктор Кривулин, поэт (Санкт-Петербург. 1996)
