Алиса. Страна чудес. Зазеркалье.

Дмитрий Аникин

Скользнем в нору!

Нырнем в нору!

Юрк со свету!

Успей!

В такую летнюю жару

чем глубже – тем темней!

Свободен лаз,

свободен лёт –

кружи, взметая пыль!

И то, что вниз тебя влечет,

не небыль и не быль!

Томное утро, тревожное было; по небу сырые

двигались, терлись, друг друга теснили нелегкие глыбы

облак, когда этот кролик – крольчишка божественно белый,

белый, как кипень цветенья садов, наших яблонь цвет майских, –

вышел, хронометр вынул, присвистнул и в землю запрыгнул.

А не одна голова призадумалась, глядя на это,

и соблазнилась полетом – хоть так: не на небо – под землю.

Страшно? Нисколько не страшно; как будто глухое сознанье

переменилось прочь-напрочь, исполнилось веры, – летаем,

и безопасны фигуры полета, и яды безвредны;

ростом своим, умаленьем приветствуем новой природы

виды и формы. Учтиво беседовать станет безумье

наше с безумьем чужим – кто кого сможет высмеять после!

Все: внешность, сила, размер и вес –

изменчивы так и сяк,

тем легче схлынут, чем дальше в лес,

прибавят, чем глубже в мрак…

Тут то, что выдержать мать-земля

поверхностью не могла,

что небо, ветрами шевеля,

смелО, чтоб дотла, -голА, –

все обрело себе суть и вид,

изменчивые вполне.

И время круги свои обежит,

и время вернется мне…

Чай-пить,

чай-пить,

пора,

бом-бом,

бом-бом!

Мы, чтоб сидеть, потеть и жить,

чайку тебе нальем.

Хлебни чайку,

распарь тоску –

безумие мое

глотает, лежа на боку,

с прихлебом питие!

"Чаёв-ничать,

чаёв-ничать!" –

по лесу птичий свист.

Туда сзывать,

сюда сзывать,

где самовар басист!

Самовар стоит,

блестит золото,

самовар гудит

нутром-полымем.

Принесем на стол

сливок и сластей,

самовар тяжол –

значит, ждем гостей.

***

Зелен, черен цвет

трав – китайские!

Раз хлебнешь – вишь свет,

кущи райские;

два хлебнешь – душа

умывается,

чаем не спеша

утруждается…

Давно ль душистый этот чай

с добавками из трав

разлит по чашкам; каравай

разрезан; нож, упав,

сулит вам гостя? Гость пришел,

садится тяжело –

скрипит под его весом пол;

гость в толстое стекло

ток красно-черный направлял

нетрепетной рукой;

гость сам собою вид являл

обрюзгший, толстый, злой.

***

Стакана вверх дном поворот –

в разверстое жерло;

и горький в горло вкус течет;

и черное тепло.

***

Кипит клепсидра-самовар,

пыхтит заморский гость,

и времени внутри пыл-жар

кипит, как его злость…

Сидит солидный господин,

часы бьют – ровно шесть:

употребил он сам, один,

все время, что тут есть.

Черен ворон – хват в камзоле –

черный грает – ой-ой-ой!

Изнывает в низкой доле

воронишка молодой.

Никогда ему бедняге

тайных связей не понять,

вороной его отваге

в эмпиреях не витать.

Ворон грает, вран летает

у конторки сам собой,

мощным крыльем поднимает

букв и цифр ненужный рой.

А ты хотела бы стать королевой? –

Конечно.

Головы рубить направо и налево? –

Нежно.

Белые розы растит садовник. –

Красные.

Кто твоей печали виновник? –

Разные.

Колоду смешают, судьба переменится! –

Сулишь беду…

Король придет, на тебе женится.–

Тебя лишь жду!

И снова Шалтай-Болтай будет

падать со стены –

его не догнать королевским людям,

его не собрать со всей страны.

Я играю в игры, плохо зная

правила, все больше по наитью:

мяч пинаю, молотком махаю;

выиграю – результат хороший;

так и проще, ум не затемняя

лишним…

Не стараясь срезать тоньше…

Скажи, Алиса: этот вир

из лжи, небытия

насколько твой? Насколько мир

мысль создала твоя?..

А в этом подземном мире

ты кем стала, Беатриче?

Улыбки твои в Чешире,

и странный весь твой обычай.

Ты чем-то теперь похожа

на ворона и конторку,

и я изменился тоже

и все мои поговорки…

13. Повзрослевшей Алисе

О сердце, о глупая птица,

о чем ты так громко поешь? –

О том, как бежала девица

далеко в высокую рожь.

О ангел мой, ангел-девица,

о ком ты так сладко поешь? –

О том, чья богата столица,

кто глянет – и чувствую дрожь!

О город, о город-столица,

о нас ли ты песни поешь? –

О нет, ваши смутные лица

мне все как мечта или ложь.

О время, сменившее лица,

по мне ли ты горько поешь? –

О нет, сердце бьется, как птица,

и память ему острый нож!

Чуггь погнялась, лесней лесне,

завязглась хволошба,

не мить, на жыть тене и мне,

ну круголесить лба.

Складым слов-слов и песен лик,

слух, послух, страх на страх,

разневодясь лакал язык

чуссь в соляных водях.

Лучи весть-весть о лучим дни

на семммь сторон-ворон,

чуддь поднялись на западни,

на встоке всех сторон.

Кровь-медь-проведь и кровь-руда

земные – плеск плескать,

чуввь повнялась бедым-беда,

и радость знать-не-знать.

***

Тутт силой сил удручены,

ттам выбившись из ор,

мы чуннь на чулль посулены,

отныне, до тех пор.

Я – Тру-ля-ля! Я – Тра-ля-ля!

Нас путают, хваля, хуля.

А ты – урод! И я – урод!

Мы вместе – тутошний народ!

Я – Тру-ля-ля! Я – Тра-ля-ля!

Живем, с девчонками шаля.

Пошел к своей! Я там уже!

Не различают в неглиже.

Я – Тру-ля-ля! Я – Тра-ля-ля!

Мы оба – слуги короля.

Я – для битья! Тузят меня!

Без этих фокусов ни дня.

Я – Тру-ля-ля! Я – Тра-ля-ля!

Шумели, урожай деля.

Забрался в сад! Мне в жопу соль!

Жги, одинаковая боль!

Я – Тру-ля-ля! Я – Тра-ля-ля!

Мы выиграли два рубля.

Я мухлевал! Я деньги взял!

Все шансы кто перемешал?

Унеси мои следы –

плесни волну,

исходил где гладь воды,

порхал и льнул.

Зарасти мои пути –

простор былью,

нити-травы распусти

на тень мою.

Задыми, где всполох мой

в огне мал-синь,

в красном – беглый и живой,

его остынь…

Задувать ветра пошли,

где я дышал,

дух в зеркальной даль-дали

себя смущал…

Рыцарь падает с коня

вправо или влево –

и какая из меня

будет королева?

Ни сочувствия ему,

ни какой досады.

И не быть в своем уму –

и в моем не надо.

***

Ближе, ближе рубежи,

гонка к ним опасней.

Белый рыцарь, подскажи

ход, над непролазной

изгородью пронеси

неким ветром белым,

что угодно попроси,

что вам надо, смелым…

Представим, значит: вОрона, конторку,

какие есть различья между ними

существенные; темный куб взмахнет

темнейшими его крылами и,

взлетая, громко грает, круг летит –

пока я разминаю свои пальцы –

над морем, над лесами и полями –

чиню перо и новый лист беру –

над городами, где людей полно, –

кладу на пустоту, куда уже

вернулся ворон, одеревенел,

лишь трепет, гул немногий от полета –

дрожит перо на моей первой букве.

А на то тебе и власть,

чтоб нас мертвыми покласть,

королева черная,

топором проворная,

черная, пиковая,

к подданным суровая.

А на то тебе и власть,

чтобы насмерть нас заклясть,

королева красная,

в своих видах разная,

красная, червовая,

молодая, новая.

А все это было сном?

А что не сны?

Вот сейчас,

к зеркалу подойдя,

что ты видишь, Алиса?

Ту же ли, что позади,

комнату:

камин, в нем огонь, приоткрыта

дверь, сквозняками мотает штору,

кошка с клубком

и другая кошка,

девочка некая,

ферзь у нее в руках?

И так ли ты выглядишь в самом деле,

как видишь

дурные шутки

старого,

видавшего виды стекла?

Ты была выше, ниже,

толще и тоньше,

умнее была и безумней была –

ты сейчас какова?

***

Ворон в зеркало смотрит –

вещая птица не знает, чего надо ждать от изображения;

птица видит конторку,

о, настолько черного цвета,

насколько это зеркало может…

Ворон взлетает,

конторка остается стоять.