КРЫМ И ПУШКИН
КРЫМ И ПУШКИН !
(Посвящается 220-летию А. С. Пушкина)
18 августа морем направились в Гурзуф, где в летнем доме генерала-губернатора Новороссийского края герцога Ришелье их ждала супруга генерала с двумя старшими дочерьми. Вдохновение, которое покинуло поэта более четырех месяцев назад, вернулось к нему на борту корвета «Або», с которого он, очарованный, увидел берега юго-восточного Крыма: Коктебель, Карадаг, Меганом и лукоморье от Судака до Алушты.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При блеске утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор;
Долин, деревьев, сёл узор
Разостлан был передо мною…
«Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался — счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображению, — горы, сады, море».
Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Крым и Пушкин! – лишь так – а не Пушкин и Крым, чтоб вы знали!
Пушкин с Крымом велик, и величием этим храним!
Крым вернул вдохновенье ему, излечил от печалей,
И в судьбе его славной был светлой страницею Крым.
Ведь за острый язык, за талант есть в России расплата –
Яд змеиных клубков оговоров и сплетен вельмож…
Он ступал на ступени, хранящие тень Митридата,
Он рассеянно слушал античные мифы, их ложь.
Жить полгода без музы – смертельно таланту поэта,
Но Раевских семья, но друзья, но поддержка родни,
И в судьбе его были дворец и огни минаретов,
Свет которых светил музе пушкинской в чёрные дни.
Он душой полюбил мелодичность восточных фонтанов,
Тень в аллеях платанов поэта запомнила шаг,
А когда тосковал, что случалось, и это не странно,
Вспоминал он края, где над морем застыл Аю-Даг.
Вспоминал кипарис, берег моря, тот грот под скалою,
Смех Марии Раевской, татарские сакли в Крыму,
И сюда возвращался всегда он душой и мечтою,
Здесь задумка онегинских строф вдруг явилась ему.
Дух поэта в Гурзуфе, куда ни приди, всюду явен,
И об этом поёт неустанно гурзуфский прибой,
Здесь истоки того, чем велик он, чем дорог и славен,
Хоть и спорят о том две столицы давно меж собой.
Что, вельможные, спорить, завив парики как овечки?
Кто бы что ни сказал, оправдания я не приму.
Это ваша «любовь» – суть трагедии на Чёрной речке,
Это вам не понять, почему дух поэта в Крым…
ПУШКИН В ГУРЗУФЕ
Давно весь путь его изучен
и каждый шаг его здесь мил:
верхом взбирался он на кручи,
средь хижин дотемна бродил.
У дома Ришелье, как с другом,
он речи с кипарисом вёл,
и звук шагов его упругих
парк помнит и прибой обрёл.
Не оттого ль так сердцу сладко,
так окоём необозрим,
и я уже играю в прятки
мечтою с Пушкиным самим.
Он там мелькнёт – его окликну,
он здесь появится – зову,
и солнце, как на грядке тыкву,
качают тучи наяву.
Потом иду к скале над гротом,
приятен мне прибоя гул,
и снова думаю: – А кто там
в тени аллеи промелькнул?..
Здесь каждый шаг с Поэтом связан,
он счастье вновь обрёл в Крыму,
и никому я не обязан
так многим в жизни, как Ему…
ПУШКИНСКИЙ ГРОТ
Как мелочно порой живём!
Течём, куда выводит русло.
От барахла ломится дом,
а за душой добра – не густо.
Бегут года, недели, дни.
Не хуже всех – одна порода.
Но есть Великие! Они –
и Совесть и Душа народа!..
…Возьмёшь, о юности скорбя,
весны почуя биотоки,
стихи. И поведут тебя
на правый суд святые строки.
Поймёшь, что «нажитое» – дым.
А вот чем жили, да и живы:
«Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!»…
Мой друг! – ведь это и ко мне
слова Поэта. Знаю точно…
Вода петляет меж камней
по шалой улочке проточной.
И облако, как славный мим,
плывёт над Аю-Дага кромкой, –
«Мой друг, Отчизне посвятим…» –
с небес доносится негромко.
И я прошу: к скале над морем
придите хоть на пять минут,
легенд красивых и историй
там в гроте призрачный приют.
И там с души спадает грим,
в котором жили до поры вы:
«Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!»…
ПУШКИНСКИЙ ПРАЗДНИК
Мой дух к Юрзуфу прилетит…
А.С.Пушкин
Пушкинский праздник в Гурзуфе!
Песни. Поэзия. Сны.
Из диорита и туфа
кладка татарской стены.
Листья резные платана.
И, словно времени бег,
волны шуршат неустанно
так же, как в пушкинский век.
Так же стоят над заливом
скалы. Незыблем их вид.
Облака белая грива
вдоль Аю-Дага летит,
вот на мысок, как на пуфик,
село
и тает в тиши.
Пушкинский праздник в Гурзуфе –
праздник души!
А за чертой горизонта
дымка, мираж, забытьё.
Мифы Эвксинского Понта
сердце тревожат моё.
Храм Артемиды… Улисса
ветры…
Пилад и Орест…
В небе теряется список
славных легенд этих мест.
Пушкинский бюст вдохновенный.
Горных отрогов гряда.
Каждый из нас непременно
сердцем стремится сюда.
Здравствуй, гурзуфское лето!
Здравствуй, мечты торжество!
Это бессмертье Поэта!
Слава его!
Сколько истоптано туфель!
Сколько волненья в крови!
Пушкинский праздник в Гурзуфе
нашей любви!..
ПУШКИН НА ПУШКИНСКОМ БУЛЬВАРЕ
Я прихожу сюда послушать шум платанов,
немного погрустить, побыть среди людей.
В любой судьбе полно невоплощённых планов,
несбывшихся надежд, ошибочных идей.
Здесь пушкинской души я чувствую дыханье,
дух Пушкина (Юрзуф!) живёт всегда в Крыму.
Поэзии раствор есть в кладке мирозданья, –
крушенье не грозит поэтому ему.
Я прихожу сюда всегда с особым чувством,
здесь самостийный бред мне не сгибает плеч.
Речь Пушкина забыть? – не это ли кощунство!
Уж лучше руку дать иль голову отсечь!
О, Пушкинский бульвар! Век ХХ1-ый, юный.
Брильянтами блестит рассветная роса.
Над Ялтой облака плывут, как будто шхуны,
им ветры вдохновенья дуют в паруса.
Сюда спешу, вдруг сбой почуя в алгоритме
не быта – бытия! – Что думаешь, Поэт?
И кажется, что он с улыбкой говорит мне:
«На вечные вопросы ответов вечных – нет…».
По скверам и садам гуляет нынче лето,
замолк прибой совсем, намаясь жарким днём;
коснулся звёздный свет плеч бронзовых Поэта
и Пушкинский бульвар преобразился в нём…
ГУРЗУФСКИЙ ПАРК
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской…
«Евгений Онегин», гл. VIII, стр.IV.
В тени платанов пушкинский июнь,
Гурзуфский парк таинственен, как сага, –
И облако, белёсое, как лунь,
садится на утёсы Аю-Дага.
Всю пошлость и тоску прошедших лет
душа снимает с тихим покаяньем,
вдруг встретив здесь знакомый силуэт
с таким неповторимым обаяньем.
Его черты, летящие, как дым,
мерцают здесь, скользят, мелькают зримо
и ореолом осеняют Крым
своей неотделимостью от Крыма.
Поэт любил здесь слушать в час ночной
рассказы волн, шуршанье гальки, веток.
Все козни света меркли за спиной,
все сплетни, измышления, наветы.
А в час рассветный лёгок был подъём,
всплывало солнце из-за моря ало,
и гениальность пробуждалась в нём –
и никогда потом не засыпала.
И никогда Поэт не забывал
потом тех дней
и верил с постоянством,
что дух его, как искромётный вал,
к Гурзуфу прилетит через пространства.
И вот он здесь. Недаром так легко
здесь дышится: и вольно, словно птица,
душа отсюда видит далеко
и ничего на свете не боится.
Сюда по зову сердца всякий раз
я тороплюсь, как по веленью Бога,
где вдохновенный о себе рассказ
морские волны завершить не могут,
где средь платанов пушкинский июнь
со мною бродит и пьянит, как брага,
и облако, белёсое, как лунь,
садится на утёсы Аю-Дага…
ГУРЗУФСКАЯ НОЧЬ
Золотым арбалетом луна молодая висит,
метеорные стрелы пускает с небес не спеша,
полуночному морю нанёс я сегодня визит,
потому что грустить начинает без моря душа.
Знаю: Пушкин стоял у жемчужной журчащей воды,
он любил её слушать, как можно лишь в Южном Крыму;
облака наплывали с далёкой гористой гряды,
исчезали над морем, чтоб звёзды не застить ему.
Молодой кипарис возле дома – поэту был друг,
а луна в кронах сада блистала яйцом Фаберже,
если в сакле татарской свет за полночь вспыхивал вдруг,
сколько чистых фантазий будил он в мятежной душе!..
Я в гурзуфские ночи за шарм и магизм их влюблён,
и, когда вдалеке, их впускаю в цветистые сны:
так и вижу, как в полночь выходит задумчиво он,
чтоб послушать прибоя гекзаметры в свете луны.
Потому и сегодня блуждаю в гурзуфскую ночь,
я по знаку – Стрелец, это значит – из клана бродяг.
если чувствую, что мне никто не сумеет помочь,
приезжаю сюда, где молчанье хранит Аю-Даг.
Потому и сегодня, отбросив вериги обид,
одиноко брожу я, хулителей в мыслях круша:
золотым арбалетом луна молодая висит,
метеорные стрелы пускает с небес не спеша.
А когда на востоке затеплится только рассвет
и проявится контур горы в бледном небе слегка,
то в ближайшей аллее курчавый мелькнёт силуэт,
удивляться не надо – дух Пушкина здесь на века.
ГУРЗУФСКИЕ УЛОЧКИ
Я снова здесь. Уже года иные.
Причал разбит. Да что причал? – страна!
Но те же, что и прежде, вижу сны я,
и та же, в бликах солнечных, волна.
Брожу с утра с неясной тихой грустью –
о чем? – бог весть! – брожу я, как мечтал,
по тихим старым улочкам гурзуфским,
которых я нигде не забывал.
Любить вовек их я не перестану,
не зря родными кажутся они –
все в кружевах акаций и платанов,
те маленькие дворики в тени.
В них теснота, зато тепла в избытке,
трещат цикады, шум глуша морской,
и вялятся, нанизаны на нитку,
янтарные кефали день-деньской.
Ступеньки узких лестниц пооббиты,
несёт в проулок ветер всякий хлам,
но здесь пересекаются орбиты
таких высот, что и не снились нам.
Ведь это здесь, когда волна лавиной
неудержимо к Адаларам шла,
«Курчавый маг!» – промолвила Марина,
и фраза эта сердце забрала.
И это здесь Шаляпин пел над морем,
Коровин слушал, как валы ворчат,
и горнами артековские зори
влекли к себе мальчишек и девчат.
Гагарин здесь дарил свою улыбку,
здесь Чехов жил… Короче говоря,
и мы с причалов здесь таскали рыбку,
султанкою зовущейся не зря…
ГРОТ ПУШКИНА
В грот Пушкина вплыву,
в нём (цель моей прогулки)
во сне и наяву,
как в Храме, купол гулкий.
Чуть плещется вода,
мерцают волны света,
здесь, может, никогда
и не было Поэта.
Но верится, что был,
что знал здесь камень каждый!
Я горбыля добыл,
нырнув ко дну однажды.
А наверху скалы
Шаляпин пел (уж точно!)
и пенные валы
гнал шторм сюда восточный.
Что быль, что местный миф,
сегодня неизвестно,
но здесь строфе от рифм
бывает просто тесно.
Здесь воздух, как при нём,
при Пушкине, что брага,
и тот же окоём
с фигурой Аю-Дага.
И здесь душа поёт,
и сердце вторит пенью,
а чаячий полёт
подобен вдохновенью…
УЧАН-СУ ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Не закрыть грозе всего простора,
не перечеркнуть его красу,
бородой волшебной Черномора,
свесился над лесом Учан-Су.
Мы порой не то считаем главным,
что потом окажется судьбой.
Головой перед Русланом славным
Магаби маячит предо мной.
А когда мне всё вокруг не мило,
жизнь горька, шепчу я, как в бреду:
Не нашёл пока своей Людмилы,
только обязательно найду.
Тяжело рокочут камни в речке,
полыхнуло, словно треснул шёлк,
крупных капель звонкие колечки
дождь швырнул под ноги и ушёл.
Вешний холм весь крокусами вышит,
куст дрожит встревоженным конём,
пушкинскими образами дышит
Таври мятежный окоём.
Я, дитя компьютерного века,
верю в мысль, как в Ариадны нить,
что душа одна у человека -
и ёё ничем не заменить
Скорость полонила наше племя,
урбанизм гнетёт, но – хоть убей! –
чем туманней пушкинское время,
тем сам Пушкин ближе и родней.
Не однажды в горестных сомненьях
был советчиком его чеканный стих,
потому что Пушкин современней
многих современников моих.
Потому что не на месте голом
зреет в нас поэзии вино.
Много стихотворцев. Но глаголом
жечь сердца не каждому дано.
Хохоча, тоскуя и страдая –
так живу, взяв время под уздцы.
Минаретами Бахчисарая
на Ай-Петри кажутся зубцы.
И, за эту жизнь всегда в ответе,
всё же сердце верит в чудеса.
Я люблю, когда по кронам ветер
бродит и тревожит небеса.
Я люблю, что город мой так молод,
что гроза и что поётся мне!..
Бородой волшебной Черномора
водопад у леса в пятерне…
