Видение

- Покинь меня, ведь я ужасен. Я вижу страх в твоих глазах. Не будь моим лишь отражением... Скажи, что в сердце у тебя! Иль камень ледяной, или надежды семя? Молчала. Ведал он, что не бросит слова.

Я рос среди прекрасных дев. И вопреки сознанью, ласкал мне сердце поутру их облик красный. И вожделения полон был ореха плод, когда созрел. Не ведал я иного бытия. И страстью сладостной гоним, и восхваляя Вакха, в незримый час я падал аж на дно.

Однажды поутру на дне колодца я очнулся. Очнулся пьян, или не пьян. Средь белизны иль черни повядших за ночь тел. Они почти что не дышали и были холодны. Когда тепло объятий подруги милой хотел я снова ощутить, увидел руку в гадости ее зловонной. И платье чистоты бывалой в крови вина. В пустынной комнате сидел я, бледный, среди живых людей, иль мертвецов. И пустота была незримой...

Тянулась песнью жаворонков. Я был несчастен. Отчаянный, пенял на целый свет. Кто в сласти иллюзорной пребывал, прозренья горечь окусил, поймёт.

Презрел родителей и поутру однажды я отчалил. Теперь живу я, одинок, в своей хижине у моря. Хожу, брожу, не ведая преград. - Они мне не страшны. Чем жизнь отшельника в цене? Прозрением и единением с природой.

А то ли страшно мне, что однажды волна бурлящяя прилива меня вдруг в моря бездну унесет? Скажу я точно нет. Душа метается, как тигр в клетке, в теле. Однажды стану счастливым и я, когда покой души я обрету.

- За упокой души моей споешь ли, юное дитя? Смотрела на него влюбленными глазами, лишь хвостик спрятав в пене мчавшейся волны. И нос курносик, и локон мокрой пряди, спадающий на долину скул с багрянцем. - Всё было мило в ней. Невинно.

- Заклятья не боюсь я. Видал я виды. Коль хочет немая ундина познать всю подлость существа людской, что же, по воли Всевышнего пусть будет так! Готов я перстень злата с изумрудом отдать за босу ногу вместо плавника.

Взошла, как дева в белом одеянии, с морской волны. Стройна, свежа. Один лишь взор её был в радость рыбаку. Все остальное в смиренном холоде и воздержании.

-Ну что же, теперь вольна ты от морских глубин. Походуй в мир людской.

- Тебя лишь одного всегда желала...

- Что? Ты говоришь?

- Умела я всегда.

- Зачем же притворялась?

- Боялась, что прогонишь.

- Иди же, дитя. Иди.

- Останусь здесь или пойду с тобой.

- Зачем же нужен я тебе? Обросший, страшный...

- Ты тот, кого я полюбила.

- Зачем все эти речи?

- Просто будь со мной.

- Рожден по жизни быть один я...

- Откуда знаешь?

- Уходи.

- Постой! Не прогоняй меня! Тебе я буду верной спутницей повсюду. Или не веришь мне?

- Могу сказать лишь: Убирайся! Не нужно мне тут никого. Лишь я один. - Во мне одном есть сила!

Ланиты в румянец горечи подверг её он.

- Тогда зачем со мной ты говорил? Людского слова не слыхала я пред тем, как стал ты говорить со мной. В любви к тебя я научилась...

- Уходи! Чудовище как я никто любить не в силах! - Чего боишься ты?

- Тебя. Коли была бы ты ведьмой, меньшее несчастье на дом мой бы навлекла!

- Кто такая ведьма?

- Не спрашивай и уходи!

- Куда идти мне?

- Не знаю. Куда глаза глядят.

- Я вижу лишь тебя.

- В соседстве поселенье есть. Туда ступай.

- Но где ж оно? Его не вижу я!

- Я тоже. Уж с неба сумерки спустились... Ночуй у моря своего. А завтра отведу тебя в село.

В ту ночь спалось ему плаксиво. Жар совести, тоски, унынья жжег его нутро. И взоры милых дев с беспечной младости плынули пред очами, когда удар вдруг грома грянул. Она ведь там одна! В покрове лоскутка!

Он вышел из своих покоев. В сенях уж на скамье она сидела. Дрожала вся. Не молвила. Дрожала. Потом вся завалилась на скамью и в сон глубокий окунулась.

Он запер сени и всю ночь ворочаясь, дремал.

Кто утро раннее в любви встречает, тот счастливо деяет жизнь! Поутру встала, всполоснулась в море. Ненужное тряпье нашла в шкафу. Исшила блузу и штаны и нижнее белье. Кто скажет, что девы краше в дорогих шелках, отдаст лишь право искусной мастерице первой быть! Привстала. Погляделася в стекло. Довольною осталась.

Всю ночь тревожно спал он, или дремал... и после ночи, полною ненастья, вставалось нелегко.

Уже пылало солнце в небе, когда взор взнес он к небесам. "Творец Великий, будь милостив ко мне." Так утро каждое молился он. Она его уже ждала в сенях, одетая и свежая как абрикоса плод.

- Не будешь завтракать?

- Не надо. Ночная буря пряжь водорослей к утру к камням прибила. Лакомья лучшего, чем это, не искусила никогда я.

- Тогда пойду я завтракать один.

- Конечно. Чего желаешь, все волен делать в доме ты своём.

- Спасибо. Он буркнул каверзно, ехидно.

- Тогда прощай. Задерживать тебя не в силах, - она сказала, отворяя сени. И легкий холодок младого дня ворвался в дом.

- О Боже, как прекрасно! - возвала к Небесам и протянула руки. Словно бы объять хотела небо. Стремглав неслась из дома. И в солнечном сиянии в тот миг взнеслась на небо. В прекрасном видении растворилась в солнца свете...

Не ведал, явью ли она была, иль чьим-то сказом. Однако помнил он её всегда. И легкий запах тины, и шерсти пряжи, и бриза солоной морской воды, полюбил он всё это навсегда. Ведь пахла лишь она одной Любовью.