govindam adi purusham
каждый он — к чьей груди ты жалась,
вызывала жалость, но не любовь.
это всё, очевидно, не помещалось
в сердце, не разбивалось лбом.
ты стояла, дрожала и пальцы скручивала,
и смотрела в ключицы, но не в глаза,
отматывать бы назад это всё,
и лучше бы,
ничего ему не ответить и не сказать.
каждый он: каждый светлый, живой и трепетный,
каждый в рёбрах оставил такую боль,
ты опять выпадаешь слепым жребием,
ты опять попадаешь в неравный бой.
и опять стоишь тонкая, в легком платьице,
в рукавичках осенью, в бирюзе,
и ни черта не клеится, ничего не ладится,
словно сердце стучит на какой-то вымершей полосе.
и кричишь до звона, до поражения
и уходишь в ночь и возвращаешься через час,
всё рыдаешь и просишь его прощения,
и совсем не можешь пожить ничья.
понимаешь, ничья — один на один с собой,
не искать ни смыслов и ни причин,
но каким-нибудь августом кипарисовым,
без надломов, сомнений, и без мужчин.
внутри города незнакомого, смехом, заревом,
говорить на чужом языке, в поездах трястись,
тишина ночная, душа вокзальная
и над всем этим желтый, огромный диск.
и стоять босиком, и любить за это бы:
воздух мёд и янтарь, с корицей и молоком
и ты вся абсолютно цельная и согретая,
обретаешь внутри себя новый дом.
