govindam adi purusham

каждый он — к чьей груди ты жалась,

вызывала жалость, но не любовь.

это всё, очевидно, не помещалось

в сердце, не разбивалось лбом.

 

ты стояла, дрожала и пальцы скручивала,

и смотрела в ключицы, но не в глаза,

отматывать бы назад это всё,

и лучше бы,

ничего ему не ответить и не сказать.

 

каждый он: каждый светлый, живой и трепетный,

каждый в рёбрах оставил такую боль,

ты опять выпадаешь слепым жребием,

ты опять попадаешь в неравный бой.

 

и опять стоишь тонкая, в легком платьице,

в рукавичках осенью, в бирюзе,

и ни черта не клеится, ничего не ладится,

словно сердце стучит на какой-то вымершей полосе.

 

и кричишь до звона, до поражения

и уходишь в ночь и возвращаешься через час,

всё рыдаешь и просишь его прощения,

и совсем не можешь пожить ничья.

 

понимаешь, ничья — один на один с собой,

не искать ни смыслов и ни причин,

но каким-нибудь августом кипарисовым,

без надломов, сомнений, и без мужчин.

 

внутри города незнакомого, смехом, заревом,

говорить на чужом языке, в поездах трястись,

тишина ночная, душа вокзальная

и над всем этим желтый, огромный диск.

 

и стоять босиком, и любить за это бы:

воздух мёд и янтарь, с корицей и молоком

и ты вся абсолютно цельная и согретая,

обретаешь внутри себя новый дом.