Глава из романа о Саровском
ГЛАВА ИЗ РОМАНА О САРОВСКОМ
НЕВЫНОСИМО!..
(Глава девятая)
Друзья уехали в печали.
Но я, создатель этих строк,
Верну вас в радостные дали,
Когда — прощённые — умчали
К себе в оживший вновь мирок.
Едва успел пустынный житель
Гостей желанных проводить,
Вбежал монах: «Зовут в обитель.
Быстрей велели приходить».
Хотел спросить: а что случилось?
Нельзя ли шагом, не бежать?
Но так у молодца светилось
Лицо — не стал ему мешать.
Пускай порадуется воле,
Монашеский не сладок труд.
Но вдруг по высшей Божьей воле
Увидел: монастырский люд,
С почётом проводив Исайю
На отдых от служебных дел,
Как птицы, сбившиеся в стаю,
Или паломники — в придел,
Стоит у храма, обсуждает,
Кого своим отцом избрать.
И чей-то голос долетает:
«А что тут долго мудровать.
Уж избирать, так Серафима.
Кто потягаться может с ним?»
«Эх, не прошли, родные, мимо.
Беда!» — вздыхает Серафим.
Откажешься — молва признает
Неисправимым гордецом.
А не откажешься — Бог знает,
Как жить в величии таком.
Написано — несовместимы
Служенье Господу и власть.
Того гляди, промчишься мимо,
Куда стараешься попасть.
И наш отшельник отказался.
Бесповоротно. Наотрез.
Зато как преобразовался,
Как старца снова встретил лес!
Ветвями кланялись берёзы,
Молитву пел сосновый бор,
А по коре струились слёзы —
Такой душевный вышел хор.
А в это время враг Спасенья,
Дозором облетая Русь,
Заметил это злоключенье:
«Ужо я вам повеселюсь!»
Непозволимое веселье
Прервал он градом, да таким,
Что Серафим едва до кельи
Добрался цел и невредим.
А сатана не унимался,
Гремя и воя об одном:
Мол, если нынче не попался,
Так попадёшься на другом.
* * *
Что настоятелем в Сарове
Единоземца изберут,
Отшельнику давно не внове.
Но то, что он предстанет тут
В своём начальственном величье,
Кто угадать бы это мог?
«Не пустынь здесь, а царство птичье!
Есть хватка у тебя, пророк.
Уж нынче мы с тобой приятно
Наговоримся досыта», —
И он целует троекратно
Владельца райского скита.
«А помнишь ли, мой друг старинный
(Ты Прошка был — не Серафим),
Как часто за беседой длинной
Сидели мы с отцом твоим?
Он к Богу всей душой стремился,
И я был рад помочь ему.
Но я не этому дивился,
А устремленью твоему
К такому непростому чтенью.
Евангельскому. Видел я —
К нему, по Божьему веленью,
Добавились — плоды к цветенью —
Святых российских жития.
Тогда сказал я Исидору:
Не много света на заре.
Ужо пойдёт мальчонка в гору.
И вот мальчонка — на горе.
А я в пророках очутился.
Но — если истину любя —
Отец твой у меня учился,
То мне учиться — у тебя».
Монах вздохнул: «А в нашей думе,
В ней всё не эдак и не так.
Как не молюсь, отец игумен,
А не даёт покоя враг.
Хочу в глуши уединиться,
Но тут паломники толпой,
И не дают, отец, молиться,
Хоть одичавшим волком вой.
Вдруг чудотворные завалы
Ко мне закрыли все пути.
Но грохота ночные шквалы
Могли легко с ума свести.
Почти трёхлетнее стоянье
В ночных моленьях и дневных
Денницу привели к признанью
Бессилия угроз прямых.
Решил он к моему тщеславью
Ключи получше подобрать —
Надеялся, что я возглавлю
Обитель, пожелаю стать
Великим современным аввой.
И вот хотите вы меня
Венчать с монашескою славой.
Вновь откажусь, пожалуй, я…»
«И это, уж поверь, напрасно!
Нет пустыни блаженней той,
Которую ведёт всечасно
Игумен, сам уже святой.
Так Сергий, добрый твой спаситель,
В годину бедствий поступал». —
«Куда мне, слабому, обитель
Вести к Христу. Я сир и мал». —
«Эх, я, тетеря! — усмехнулся
Игумен Нифонт. — Сам сглупа
Испортил всё, к чему тянулся
В беседе нашей. Не судьба». —
Он знал, что в монастырь Саровский
Дня через два придёт запрос
На Серафима. Но таковский
Уж Серафим. Весьма непрост.
Каким-то чудом догадался
Про тайную в запросе весть.
И от благого отказался.
Но ладно. День в запасе есть.
* * *
Уже звезда зажглась над крышей,
Сквозь кроны луч скользнул, как нить,
И вот монах из кельи вышел
До склона гостя проводить.
Легко слова в лесном молчанье
Звучат: «За мной, отец, прошу.
Хотите, я вам на прощанье
Одно пророчество скажу.
Признаюсь, тайна небольшая.
Но всё же. Через пару дней
Любимец общий наш, Исайя,
Предстанет в пустыне моей». —
«Не верится, мой друг. Ведь он же,
Увы, не ходит ровно год.
Об этом ты забыл, похоже?» —
«Нет, не забыл. Покинет ложе.
Приедет, если не придёт» …
И лишь предсказанному сроку
Нагрянул неминучий час,
Картина странная пророку
Предстала. Детский тарантас,
Почти игрушечный, но крепкий,
Тянула тройка чернецов.
А в нём ездок довольно редкий,
Из настоятелей отцов.
«Ах, духовник! Отец Исайя!
Давненько жду вас. Очень рад». —
«Да видишь ли, судьба какая.
Везут меня к тебе, мой брат». —
Через минуту старца в келью
Внесли. Он пожелал присесть
Перед иконой. И с весельем
Сказал: «Я с необычной целью
Сегодня очутился здесь». —
«Да знаю, отче, будешь кликать
Меня в Симбирский монастырь.
Тогда уж лучше горе мыкать
Подальше в матушку Сибирь…» —
«А вот не стану, — рассмеялся
Наставник. — Отче рассказал,
Как ты мешать ему старался
Сказать о главном, сир и мал.
У нас с ним разные понятья,
Где предпочтительней монах —
Или в игуменских пенатах,
Или в отшельничьих стенах.
Я верю истине, открытой
Для нас Христом — из года в год,
Пока монах живёт молитвой,
Молитвой этой мир живёт.
Мне было вещее виденье —
Твои вселенские труды,
Твоё великое моленье
Спасут Россию от беды».
* * *
В чащобе шла работа споро.
Пила звенела и топор
Гремел нещадно в гуще бора.
Недостижимые для взора,
Они вели неравный спор
С молчаньем, вечным стражем чащи.
Придёт минута отдохнуть,
И тишь потопит шум звенящий,
Беззвучно, глухо, словно ртуть.
Один монах сказал другому:
«Нет демократии, мой брат.
Чертяки — выгнали из дому
И говорят да говорят.
Отцы разгорячились, вишь как,
От кельи ажно пар пошёл». —
«Да пусть их. Мы зато дровишек
Нарубим. Вот и хорошо».
А в келье тоже в это время
В нахлынувшем потоке чувств
Демократическая тема
Не покидала жарких уст.
«Над Русью дьявол крепко шутит.
Из часа в час, из года в год
Вселяет в головы и груди
Шальные призраки свобод.
Была бы истая свобода,
А то ведь нет. В конце концов
Она забыть заставит Бога,
Забыть святую жизнь отцов». —
Речь старца обжигала душу,
Неугасимой правды шквал.
Внимательно отшельник слушал,
Но вместе с этим вспоминал
Своё недавнее виденье…
* * *
В тяжёлой тьме тонула Русь.
Уже без всякого смущенья
По ней бродили мразь и гнусь.
Легко сознание людское
Заснуло в этот страшный час.
И в тяжком гибельном покое
Дьяволиада началась.
В кострах Евангельские книги,
На свалках Жития святых.
Икон истерзанные лики
В подвалах тёмных и сырых.
Толпу священников избитых
Ведут матросы на расстрел.
Интеллигентов даровитых
Солдаты гонят в край забытый,
Где мукам каторжным предел.
Крестьян конвои провожают
До необжитых дальних мест.
И храмы рушат и взрывают.
И редко, где сияет крест
Над куполом облезлым, ржавым.
Вот лозунг: «Счастье масс — в труде!»
Вот женщины за лесосплавом
В сибирской ледяной воде.
Вот лысый карлик бородатый
Рехнулся, кажется, совсем:
«Разрушим старый мир проклятый!
Кто был никем, тот станет всем!»
Вот те, кто стал не всем, но всё же
Уж разобрался кое в чём, —
Клеймят позором, вон из кожи,
Своих собратьев, кто не схожи
В своих сужденьях с Ильичом.
И вот уже несчастных судят,
И суд неистов, глух и лют,
Надолго и в острастку людям
В гулаги нелюдей сошлют.
О, тюрьмы, ссылки и гулаги!
Святую муку, скорбь и грусть
Навеивает «в каждом шаге
Коммуной вздыбленная Русь».
В своих желаниях неистов,
В стремленьях сказочных — металл,
Рабом безбожных утопистов
Народ — хозяин жизни — стал.
И никуда от них не деться,
Цепей, звенящих посейчас! —
Рабы своих рабовладельцев
Спасали много-много раз.
Когда на злобные угрозы
Поднялся разъярённый мир,
Россию защитили россы,
И стар и юн, и мал и сир.
Но зло не знает пораженья,
Еще один Мамай возрос.
И снова раб, и снова росс
Невероятные мученья
В войне всемирной перенёс.
Опасны Пирровы победы.
Врага разбившие рабы,
Ещё полвека подлость, беды
Терпели россы от судьбы.
То обещаний лживых горы,
То на прилавках пустота,
То войны — братские раздоры,
Междоусобья, от которых
Одна стыдоба-срамота.
Ведущих промыслов захваты
Олигархической толпой,
А на забытые зарплаты
Копейки нету ни одной.
Худеют и душой, и телом?
Так есть на то и страх, и кляп.
Бесплатно всё обязан делать
Безбожный раб, острожный раб! —
Всё это в мыслях Серафима
Неслось потоком огневым.
И крикнул он: «Невыносимо!
О Боже, будет ли моим
Потомкам горестным прощенье?»
И слышит: «Будет, но тогда,
Когда достигнет наполненья
Безверья тяжкая беда.
Когда народ, рабам подобный,
Поймёт, что счастье лишь в Одном,
Во Всемогущем, Всеблагом,
Который всех на путь беззлобный
Зовёт в безгрешии Своём.
И станет этот путь судьбою
В эпоху истинных свобод,
Когда Россия за собою
Мир православный поведёт. —
Открыто это предсказанье
О русской избранной судьбе
В познанье жизни, в назиданье
Весьма немногим и тебе.
Но никому об этой теме,
Будь пред тобой хоть высший чин.
Когда сказать — наступит время,
И Мы об этом сообщим».
За откровение и смелость,
За пониманье русских бед,
Так Серафиму захотелось
Открыть любимцу свой секрет.
Но воля Господа превыше
И дружбы, и самой любви.
Пускай покуда тайной дышит,
Что чудом станет на крови.
* Полностью роман читайне в издательстве
ЛитРес. Там же можно скачать его
электронную версию.
Удач!
