Глава из романа о Саровском

Набатом бью в колокола!

 

ГЛАВА ИЗ «РОМАНА

О СЕРАФИМЕ САРОВСКОМ»

 

К заснувшей подо льдом Саровке

По снежной ниточке тропы,

Он шёл, походкою неловкой,

Уже отвыкнув от ходьбы.

Когда-то хрупкий снег январский

Вливал такой избыток сил,

Что тратил он его по-царски,

Как будто бесконечным был

Источник жизни искромётный.

Дань моде он с лихвой отдал.

Кружки масонские охотно

В салонах светских посещал.

Сокрытые постигнуть тайны

Налётом юным он хотел,

Не видя, как они случайны,

Не чувствуя их злой удел.

Но, в ересь всё-таки не канув,

А вырвавшись в конце концов,

Он вышел на других титанов,

Других за истину борцов.

В кипенье совершенно новом,

С неистребимым злом земным

Они боролись Божьим словом,

Смиреньем рыцарским своим.

Но даже и в святых сужденьях

Искатель правды находил

Серьёзный ряд несовпадений

С учением Небесных Сил.

Троичный Бог Своим подобьем

Род человеческий создал,

А Богословие откроем

И факт отроем — наповал.

Душа и тело в человеке.

А где же третья ипостась?

Мы, получается, калеки.

Нам недодали третью часть.

Об этом Коля Мотовилов

Спроста сказал духовнику.

Тот удивился: «Отрок милый!

Такое, Господи, помилуй,

Впервые слышу на веку.

Быть хочешь умного умнее?

Но это Вельзевула стиль.

Нет ничего, мой друг, гнилее,

Чем еретическая гниль».

 

Быть может, за сомненья эти

Всемирный лекарь, строгий Бог

На много лет на белом свете

Оставил гордеца без ног.

Да вот закончилось ученье,

Другое время настаёт,

Назавтра после излеченья

Он к старцу в пустыньку идёт.

Пусть непривычно ноют ноги,

А в детстве были так легки,

Однако снегом, без дороги

Безумно весело идти.

А если весело, так неча

Плести про ноги глупый вздор.

Зато какая будет встреча!

Какой высокий разговор!

За перевалом вновь низинка.

Лесные дебри. Тишина.

И снег хрустит. И чуть тропинка

В морозе дымчатом видна.

 

* * *

 

В конце пути холодный ветер

По кронам пробежал седым.

И точно ведь! — сердечно встретил

Лесного гостя Серафим.

С крыльца ему он крикнул: «Радость

Моя! Ещё ночную спесь

Не сбило солнышко, как надо,

А вы уж, Боголюбче, здесь!

И вовремя. Я вам сиденье

В моём саду соорудил.

Простой пенёк, а загляденье.

Садитесь. Набирайтесь сил».

 

Пенёк берёзовый и вправду

Ничем не хуже был, чем стул.

Полянка открывалась взгляду.

Журчал столетних сосен гул.

И лишь усталый Мотовилов

Присел на славный трон лесной,

Седая стужа отступила

И вдруг повеяло весной.

С восточной заревой сторонки

Из-за густых чащобных круч

Пробился золотой и звонкий

Поляну ожививший луч.

Чернец, слегка снежком завьюжен,

В границах стиля своего

Сказал: «В отместку зимним стужам,

Господень свет нам будет нужен,

Пожалуй, более всего.

Сегодня стало мне известно,

Как в юность жадную свою

Вы у святой элиты местной

В непозволительном бою

Секреты истины небесной

Выпытывали. Узнаю

Себя в том нетерпенье пылком.

Но чтоб наставника спроста

Оспаривать удачной ссылкой

На Бога нашего, Христа! —

Такого не было ни разу.

О триединстве Божью фразу

Ваш разум ловко применил.

Я бы заметил в этом сразу

Подсказку благодатных сил.

Но и святым не всем святое

Даётся виденье, отнюдь.

И за пророчество такое

Еретиком мальца ругнуть

Любой, наверно бы, решился.

А между тем, тогда ваш ум

От пут земных освободился,

Постигнул глубь Господних дум.

 

Да, человек троичность Божью

Имеет. И из трёх — не двух

Он ипостасей. Это в прошлом

Из двух считали. Осторожно

Исправим это, милый друг.

Не уживётся правда с ложью.

В нас тело, и душа, и дух.

А еретического званья

Я вас лишаю с этих пор.

Христово выполню заданье,

И кончу ваш давнишний спор».

 

Святой позвал размяться гостя

По свежей утренней тропе.

При всём его немалом росте,

Повёл в игрушечный, неброский,

Со струйкой дыма скит к себе.

Христу усердно помолились

За радость светлую свою

И у печурки опустились

На обогретую скамью.

 

* * *

 

«Ну вот, погрелись и довольно», —

Встал со скамейки Серафим.

И гость, хоть с непривычки больно,

Поднялся и пошёл за ним.

Их путь пролёг на то же место,

Где березняк украсил бор.

«Я не напрасно сделал кресло,

У нас не скорый разговор. —

Хозяин кельи для разминки

Прошёлся около пенька. —

Садитесь. Нет у кресла спинки,

Да, слушая, наверняка,

Мой Боголюбче, не заснёте.

 

Я знаю, что, не очень прост,

У вас когда-то был в почёте

Ещё один, всегда на взлёте,

Живой и непростой вопрос.

Он и сейчас вас крепко гложет.

Осмелюсь вас спросить — какой?

— Вопрос? О смысле жизни, может?

— О смысле, гость любезный мой.

Я знаю, старцы отвечали,

Как вам казалось, кто о чём.

Сперва заветы отмечали,

Оставленные нам Христом.

В них, кроме заповедей ветхих,

Которых десять, — целый ряд

Законов новых, важных, веских,

И все они — духовный клад.

Хотя бы, милый гость, возьмите

Вот этот, суть его строга:

Не только ближнего любите,

Но и жестокого врага.

За что должны врага любить мы?

За то, что тоже человек,

И горячо вступает в битвы,

И, словно мы, грешит весь век.

И если против нас он бьётся,

То этот ненавистный враг

Нам тоже Господом даётся

За то, что мы живём не так.

 

— Да, верно! И, пожалуй, было

Таких ответов большинство, —

Сказал монаху Мотовилов, —

И много прочего всего. —

 

И снова говорил пустынник.

Стараясь глубже разъяснить,

За что нам надобно постылых

От сердца чистого любить.

 

Вдруг Серафим на полуфразе

Прервал себя, как бы к словам

Прислушиваясь: — Ну, а разве

Не чаще о молитве вам…

Мои собратья говорили?

— Да, может быть, и чаще. Но

Не сравнивал ответы… — Или

Их было столько, что темно

От них, наверно, становилось?

— Пожалуй, так. — Перечислять

Не просто их? — Да как сказать…—

— Непросто. Даже крепко силясь. —

 

Монах стал пальцы загибать:

— Оказывать несчастным милость.

Посильно бедным помогать.

Грех исповедовать почаще.

Желательно хоть в месяц раз

Святое принимать причастье.

Пост соблюдать — для всех для нас

Он всеблагое очищенье

Души и тела. В должный час

Не позабыть о посещенье

Тех, кто в темнице заключён.

Больных проведывать. Смиренье —

И это важный наш закон…

 

Попеременно загибая

Персты, как будто бы мороз

Не для него; перечисляя

Всё то, что завещал Христос,

Как маятник, он перед гостем

Ходил, на корточки присел

И пересказ закончил: «Просто

Я, Боголюбче, вам хотел

Сказать, что эта цепь деяний,

Благая, длинная весьма,

Даётся нам для возрастанья,

Но далеко не цель сама.

Цепочка эта только средство

Для достижения её.

Она — рожденье наше, детство,

А цель, — всё наше бытиё.

 

Гость помрачнел. У той цепочки

Начало есть, да нет конца.

И что-то цель видна не очень

Из речи мудрого отца.

— Выходит, что сплошные кручи —

До цели нашинской пути.

— Дойдём, любезный Боголюбче.

Господь поможет нам дойти. —

И старец с новым пылом-жаром

Стал объяснять ученику,

Как жизнь свою прожить не даром,

А с пользой на своём веку.

 

* * *

 

День начинался полосато.

То с неба сыпалась крупа,

То яркой тенью рябоватой

Кропилась снежная тропа.

То ветерок шумел по кронам,

И вдруг такая тишина,

Как будто в царствии зелёном

Застыла навсегда она.

Но с гостя зимнюю сонливость

Сегодня сняло, как рукой.

Монах, оратор неплохой,

Начальную велеречивость

Сменил тональностью другой.

Остановившись возле «кресла»,

Где Боголюбче восседал,

Он не сошёл теперь уж с места,

А говорил и всё стоял,

Согбенный, словно собираясь

По снегу в рощу припустить.

 

— Ну что же, к теме возвращаясь,

Не лишне будет повторить,

Что строки Божьего Закона

И испокон, и исполать

Повелевают неуклонно

Христианину выполнять. —

И, снова загибая пальцы,

Подробно Серафим назвал

Всё то, что на земле скитальцев

Всевышний соблюдать призвал. —

Но это, как я вам заметил,

Одни лишь средства, а не цель.

И вот (терпение имейте)

Мы к цели перейдём теперь. —

 

Святой отец и вправду к роще

Три шага сделал, а потом

Вернулся к «трону». — Если проще,

Я говорю вам вот о чём.

Господь, Адама создавая,

Припомним, жизнь вдохнул в него.

А это — благодать святая,

Душа творения всего.

Иначе, чтоб понятней было,

Мой Боголюбче дорогой,

Не что иное эта Сила,

Как Ипостасный Дух Святой.

Чтоб путь наш светел был и ровен,

Он рад частичку силы дать,

Но человек, увы, греховен,

И мы теряем благодать.

А чтобы к нам она вернулась,

Нам предстоит немало сил

Потратить — выбить нашу дурость

Тем, что даёт нам Божья мудрость,

О чём я выше говорил.

 

Вот наша цель, вот средства наши.

Молитва, заповеди, храм

И причащенья — полной чашей,

Чтоб благодать вернулась к нам.

Сей труд тяжёл. Ему названье

На монастырском языке —

Приобретение, стяжанье.

Цель где-то в дальнем далеке,

А ты идёшь из сил последних

И Бога молишь, и Того,

Кто Дух Святой. Он не посредник,

Он сердце Бога Самого,

Он жизнь Вселенной, человека,

И наконец ты Им прощён,

И, прежний нравственный калека,

Вновь благодати возвращён!

 

* * *

 

— Отец родной, — сказал прилежный

Святого старца ученик, —

Стяжанье тяжкий труд, конешно,

Однако я ничуть не сник.

Придётся крепко постараться,

Чтоб благодатный дар стяжать.

Вот только как мне догадаться,

Вошла ли в сердце благодать?

 

Саровский старец улыбнулся

И, видно, Господу молясь,

К своей избушке отвернулся,

И Мотовилов ужаснулся —

Необъяснимой силы ясь

Фигуру старца охватила.

Как солнце, огненно лучась,

Монах спросил: — Ну, гость мой милый,

А что вам видится сейчас? —

Не сразу тот ему ответил,

Слова и впрямь подрастерял.

— Э… вы в каком-то… ярком свете…

И я… не сразу вас… узнал…

 

— Я, Боголюбче, в благодати, —

Вновь улыбнулся Серафим. —

Но Дух Святой и с вами, кстати.

Он внял молениям моим.

Будь вы в обычном состоянье

И не смогли бы этот свет

Увидеть. Божии созданья

Не для Небесного сиянья,

Когда в них благодати нет.

Но вам беда не угрожает,

И, не смущаясь, не боясь,

Что ваше сердце ощущает —

Перескажите мне сейчас.

 

Паломник отошёл от шока,

Святой волной сменился шок.

— И как же стало хорошо-то!

Необъяснимо хорошо!!

— А вы уж, право, постарайтесь,

Уж объясните старику.

— Как объяснить мне эту радость?

Но ладно, отче, — как смогу.

Такого умиротворенья,

Такой вселенской тишины

Я не испытывал с рожденья.

Быть может, в колыбельке сны

На них немного походили.

Лишь баю-баюшки-баю

Сквозь сладкий сон в меня входили,

И душу нежили мою.

 

Что в радости моей безмерной

Я остро чувствую ещё?

Вот, отче, теплоту, наверно.

В душе сегодня горячо,

Как на печи у нас, бывало,

Когда с мороза прибежишь

И примостишься там устало,

Да и блаженствуешь лежишь.

 

И сладость, батюшка, такая,

Что слаще нету ничего.

Как будто песнопенье рая

Коснулось слуха моего.

И песня ангелов витает,

И не уйдёт её пора,

И, замирая, сердце тает,

Как снег у зимнего костра.

 

И всё в таком благоуханье!

Бывало, матушка моя

Шутя опрыскает духами,

И вот лечу на танцы я.

Но тот неистребимый запах

Лишь только призрак, только тень

Того, в каких сейчас накрапах

Меня балует зимний день.

 

Ну, вот и всё. Но нет, однако.

Даров Небес не сосчитать.

Как в годы детские когда-то,

Мне захотелось вдруг летать.

Взбодриться, разбежаться быстро

И в поднебесный взмыть покой —

Над славным городом Симбирском,

Над Волгой-матушкой-рекой...

 

Светясь небесными лучами,

Сказал отшельник, свят и прост:

— Вот и ответили вы сами

На беспокойный свой вопрос.

Теперь вам подлинно известна

Святого Духа благодать.

Но будет, думаю, уместно

Вам кое-что ещё сказать.

 

Нас всех гнетёт порок верховный,

Будь моложав ты или стар,

И каждый наш порыв греховный

В нас убывает Божий дар.

Но, падая, опять вставайте

Ухмылкам дьявола в ответ.

Стяжайте Божий дар, стяжайте.

Без благодати жизни нет.