ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ

Дмитрий Аникин

Скупая европейская зима,

бесснежная, бессолнечная; ветер

разносит влажность от одной реки

до следующей, никаких природных,

естественных границ – перетекают

династия и мысль, распространяясь

до рубежей действительных, куда

нельзя так просто – нужен проводник,

весомая причина, зов живым

из царства мертвых. Встретивший Вергилий

излишне разговорчив в немоте

обставшего бескрайнего пространства.

Не легче ль быть поденщицей у скорби,

чем здесь царицей? Меру потеряв,

подделываясь к варварству наивных

туземцев, переварварить их, стать

забавой им, примером?

Будешь думать,

что обманула всех, перехитрила,

взяла их скопом, на арапа, – ум

смел, гибок против косности российской.

Но их не взять ничем: здесь всякий ум

смешон упорной ненависти, глуп

перед глухим, не внемлющим народом,

которому ты станешь мать, надежа;

который на тебя пойдет войной

крестьянскою, разбойною; который,

зверь-чудо-богатырь, мрет за тебя

на всяких штурмах, в плаваньях, походах.

Презренна, ненавистна станешь всем:

друзьям, льстецам, родному сыну; внуки

начнут родства стесняться. Блуд один

запомнится, твою составит славу –

одно, что им понятно. А что блуд?

Единственное женское занятье,

доступное здесь до тебя… Пока

возможности расширишь, удивишь

размахом дел неженского ума…

Страдая от бессонницы, пишу

ночь напролет, как будто заклинаю

бежавший глаз моих спокойный сон:

вернись, каким ты был – безгрешным, детским,

немецким, захолустным, протестантским,

каких здесь не бывает.

Снится здесь

бескрайнее, тоскливое пространство:

российские поля, тяжелый плат,

материя на мертвом, крест да крест,

белы снега – и по снегам покатым

лихая тройка скачет, к тем несясь

местам благословенным, где хлябь, грязь

зимой, где сны сбываются мои.

Язык их крут, и здешняя словесность

надрывна, дело хамово, плач вдовий,

хрип смертный; отрицается культура

поэзией, наукой русской – все

не впрок пошло, усугубило дикость

природную: белеют на снегу

статУи, стынут белые на белом,

прекрасные, презрительные, им

в гиперборейских весях пребыванье –

тоска одна, и мрамор устает,

обледененью мрамор уступает,

того гляди растает по весне…

От мыслей мельтешащих ночь светлеет,

чернеет непокорная бумага,

жизнь обретает смысл, порядок, форму

в моих трудах: наказах, драмах – текстах,

которые, составленные мною, –

чистейшей графомании затеи,

написанные пальцем по воде

текущей Леты, только ради счастья

писать и думать, мысли излагать

развернуто и правильно; вот что

здесь не поймут ни разу, никогда –

мечты досужей аккуратный строй,

спокойную расчетливость желаний.

Мне это стало Родиной. Второю?

Единственною. Я воюю сплошь,

со всеми, на восток и на закат

свои полки к победам посылаю,

штык тверд и прав.

8. Суворов

Владеющий штыками,

он служит мне из чести да за веру,

всесилен и тщедушен, прост и свят,

шутник над смертью. Петухом кричит,

пугается зеркал; он ссохся весь,

желая свежей крови ненасытно.

И Бог его хранит, и черт не брат

плюгавцу: брал Давид десятки тысяч,

а этот сколько? Сколько раз по столько?

Потешилась перебирать людишек

в своей постели; вся Россия, вширь

раскинутая, – теплая постеля;

я разогрела каменное ложе,

насытила страну подобьем жизни

свободной, политической. Куда

ни заберешься, мой дружок полночный,

в какие только выси и богатства,

не забывай, дружочек, бабьи ласки.

Уж лучше всяких подлостей, интриг,

военных дел такая к высшей славе

податливая лестница.

10. Петр III

Ты что ж, дурашка, не угомонился?

Убили человека, персть твоя

легла в просторный гроб – что ж нас тревожишь

подобьем бытия, личины множишь,

мелькаешь по России тут и там,

но больше по Уралу? Как-нибудь

я с призраками слажу, распугаю

их знаменьем креста – и хлынет свет,

и расточатся врАзи; я тебя

осилила живого – бестелесный,

безвластный призрак чем возьмет меня?

Мы крепостью огородим Россию –

крестьянскою, живою. Русский бог

за воротАми райска вертограда

в спокойной тишине расположИтся –

нестрашен, благ и сыт. Устойчив строй

тяжолый, строгий: тело государства –

его народ, одушевленный властью,

самодержавна власть души над телом,

иначе смерть.

Се век Екатерины просвещенный,

счастливый век, прелучший для России.

Петру Великому – Екатерина

по камню пишет: райского житья-

бытья оставь условия, взгляни

сквозь небо на страну свою – ну что,

не подвела немецкая чужачка?

Здесь надо каждый раз варягов звать,

чтоб оживить страну, здесь только ты

из русских не по-русски бодро правил.