Ненаписанное Андерсеном
Она никогда не была спокойной, уравновешенной. Когда ее варили, конечно. Она стояла и бурлила. Кипела. Пузырилась. Убегала. Поднимала крышку и выглядывала на белый свет. Проливалась на плиту. Подгорала, наконец.
А так, да. Лежала тихонечко в виде скромных крупинок. Цельных, неразговорчивых зернышек, которым и говорить то было не о чем – только что с поля, необразованные. В отличие от навороченных, а потому надутых хлопьев. Закипая и побулькивая, недоуменно смотрела на притулившихся рядом изюм, орехи, курагу.
- Эти-то здесь зачем,- думала смущенно. – Я и одна справлюсь. Все говорят, что вкус имею. Если, конечно, подойти с умом. Соли там не переложить, маслица добавить.
А мечталось ей о другом. Хотелось попробовать себя, проверить. Она любовалась пышными пирогами и нарядными тортами. Они редко бывают здесь, на кухне. Зато уж когда появляются, даже слепой поймет, что они здесь. Запах…ах, этот запах! От него хотелось петь и танцевать! Кружиться легко-легко. Как мука, когда ее просеивают сквозь сито. Как луковая шелуха, когда ее снимают перед тем, как отправить в суп, и от легкого ветерка из форточки она вспархивает в воздух и кружится какое-то время. Пока хозяйка, ворча и вздыхая, не приберет ее, чтоб, не дай бог, не попала в тесто.
Ей хотелось быть тортом. Или хотя бы пирогом?
- Нет! Мечтать, так уж о чем-то большом, невероятном! – так, она слышала, говорил сын хозяйки. Он был водителем автомобиля. А хотел стать водителем самолета.
Она представила, как бы ее внесли в столовую. На специальной хрустальной тарелке. Всю в розочках из крема и тертом шоколаде. Изящную, воздушную, приготовленную из безе.
- Безе! – воскликнула она и чуть не вывалилась из кастрюльки. – Ах, эти французы! Просто невероятно элегантны. А как держится! Легко, но твердо! Кто бы мог подумать, что на самом деле оно такое воздушное.
-А розочки! Так натурально изготовлены! Настолько художественно смотрятся, словно их лепил настоящий скульптор!
И она продолжила мечтать.
Как- то ей приснился сон. Будто бы она и правда превратилась в торт – только из песочного теста. Вкусного, ароматного, но невероятно тяжелого. Оно же было буквально пропитано маслом. Или маргарином. Легкости безе не было и в помине. Правда, все ели и нахваливали. А потом вдруг один за другим встали, и, покачиваясь, разбрелись по комнате, усаживаясь в кресла и жалуясь на внезапную тяжесть в желудках. И она почувствовала легкое торжество. Ведь когда она была кашей, никто не говорил, что им стало тяжело. Или неприятно.
Проснувшись, она увидела, что в кухне уже зажжен свет. Она поняла, что ее вот-вот начнут варить. Покосившись на сухофрукты, которые ждали своей очереди, то есть, когда их в нее добавят, подумала, что ведь они не так уж и плохи. По крайней мере, лучше искусственных розочек. А, главное, полезнее.
А еще… Она как-то подслушала разговор хозяйки с мужем. Муж говорил, что давай ему хоть каждый день торт, он ни за что не откажется от каши.
Все встало на свои места. Мир продолжал существовать. Каша варилась каждый день, ее ждали, ею насыщались, от нее исходило благотворное и сытое тепло. Да-да! Про тепло-то мы и забыли. А торт… он всегда был красив, но холоден.
