Шоша

Зажигалка вспыхнет, словно слава.

На просторах мира пахнет ночью.

Я люблю тебя, моя Варшава,

девочка, представшая воочью.

 

Под напевы потной негритянки -

россыпи гортанные горошин -

после самой-самой чёрной пьянки

обниму худое тельце Шоши.

 

Гнойная ли улица приснится,

отопью ли брагу Лангедока,

сквозь жидовской музыки ресницы

просверкает огненное око.

 

И - в слепом волненьи - обнимаю

запахи акаций и сирени,

бронзу тишины - закаты мая,

детские колючие колени.

 

Дурочек люблю, убогих деток,

пение невинной идиотки,

запахи сиреневые веток,

жалкие дырявые колготки,

 

ночи и сияния и мрака.

Доброго сиянья! Тьма всё глубже.

Вечером провоет нам собака -

вот и всё, что надо нам на ужин.

 

Я пьянею по утрам от боли,

я в тоске, которая навеки.

Шоша мне насыплет горькой соли

под мои неправедные веки.

 

Я пойду, куда глаза глядели,

забывая всё от этой страсти -

в польские ознобные метели,

в жуткие варшавские напасти.

 

Доберусь до маленького дома,

дочитаю Зингера до корки.

Девочка певучая, без кома

в горле, запахнула в спальне шторки.