СЫНУ СТАНИСЛАВУ ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ ПОСЛЕ МОЕЙ..

СЫНУ СТАНИСЛАВУ ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ ПОСЛЕ МОЕЙ..

Аудиозапись

Он входил в эту комнату тысячу раз.
 
Ему нравился её минимализм, и Станислав Ильич не только начал мысленно называть её «моя», но и относиться к ней, как к своей. В каком-то смысле — своей. Два шага от двери — кровать, рядом с ней тумба с огромным музыкальным комбайном, шкаф, стул у окна, на подоконнике горшок с растением. Он привычно поколдовал с настройками музыкального центра, как делал это ежедневно. Гайдн, сейчас зазвучат первые чистые и торжественные аккорды «Прощальной симфонии», Станислав Ильич даже разволновался от предвкушения. Наушники. Да, пожалуй, сегодня наушники. Они должны быть где-то тут. Он провёл ладонью по гладкой поверхности прекрасной прикроватной тумбы, как обычно, смакуя тёплую фактуру дорогого дерева. Уверенным, хозяйским движением сперва влево, потом вправо. Наушников не было. Начиная раздражаться, он провёл ещё раз, чуть размашистей и нервнее, и в руках неожиданно оказалось что-то инородное, то, чего не должно быть в этой прекрасной просторной комнате, чуждой всего лишнего. В его комнате. Не должно быть! И всё-таки было.
 
Бумага. Какая-то чужая дрянь. Помедлив, он снова провёл рукой по поверхности тумбы. Чужое не исчезло. Морщась от брезгливости, он поднял это, повертел в руках, потряс, газета? Или старый журнал? Принюхался — да, всё-таки журнал, формата журналов «Корея» или «Румыния», в загородном доме его детства (Станислав Ильич называл их дачу загородным домом, потому что так говорил отец) когда-то были огромные связки с этими журналами. Перегнутый пополам, но довольно хорошей сохранности, края не размахрены, и скрепки не заржавели, обложка чуть плотнее, чем странички, под пальцами чувствовалась хрупкость, но не ветхость, бумага была бодра, как бодр бывает иной шестидесятилетний, привыкший держать себя в прекрасной физической форме. Таким был сам Станислав Ильич, не смотря на его нынешнее положение, не утративший самодисциплины. Неведомо почему, проникаясь интересом и доверием к этому журналу, он полистал его, оглаживая каждую страницу. В четвёртом развороте был конверт. То, что это именно конверт, Станислав Ильич понял сразу, такие чёткие углы, а вот и марка, наклеенная, не напечатанная! — с перфорацией по краям, но, кажется, без гашения. Он положил все десять пальцев на конверт и начал его ощупывать, с невесть почему нарастающим сердцебиением — в том месте, где положено писать имя адресата, твёрдыми буквами, с ясным, будто бы знакомым, чётким наклоном (все бороздки прощупывались, как в книгах Брайля) значилось: «моему сыну Станиславу через сорок лет после моей смерти».
 
Господи, да это же «Огонёк» 1967 года! Октябрьский номер. Вмиг обретённым острым зрением десятилетки он увидел и красно-жёлтый закат, и Ленина на обложке журнала рядом со стаканом и россыпью белых таблеток у кровати матери тем утром, когда её навсегда не стало.
 
13.11.2017г. г. Пекин, Лунцзэ