Март
Вне трилогии
МАРТ
Елене Анатольевне Шевченко,
старосте прихода Рождества Христова
Вся будто распахнутая дыханью
Прохладного моря, лучам и птицам,
В зелёном платье из невесомой
Шерсти, она плывёт, как в танец,
В круженье листьев и в колыханье
Цветов и бабочек над газоном...
Эдуард Багрицкий.
«Февраль»
Когда-нибудь в неведомом пространстве,
Во времени далёком и туманном
Какой-нибудь рассерженный читатель,
Мой самый строгий критик запоздалый,
Воскликнет, раздражённо брови хмуря:
– Да что же это за поэт,
который
Писал одни заздравные посланья,
Как будто в мире не было событий
Других, как только чьи-то дни рожденья?
Какие мелкотемье, легкодумье!
Какая непростительная трата
И времени, и силы, и созвучий!..
Елена Анатольевна!
Дозвольте
Ему, недостижимому, ответить;
Сказать, необоримому, словечко;
Укрытому доспехами столетий,
Пересчитать все стыки лат и рёбра;
Но не мечом и не копьём тяжёлым,
Не палицей и не ядром из пушки,
Но только словом, лёгким и беззлобным,
А если быть еще точней –
примером,
Бесхитростно из гущи жизни взятым.
Лет несколько тому – на дне рожденья
Жены моей,
когда веселья чаша
Размеренно среди гостей плескалась
И разговор легко всего касался,
Вы тихо и застенчиво сказали,
Как трудно вам давался храм Матроны
Московской,
как дождливое неверье
Холодной хмарью в душу моросило
И как самозабвенно на колени
У лика чудотворицы блаженной
Вы пали и, молясь, ее просили,
Чтобы она вас щедро научила
Любви и к Божьей Матери, и к Богу,
И к ней,
доныне милости творящей;
И как пришла любовь и поселилась
Крупицей солнца в глубине сердечной,
И, видно, от тепла ее и света
Поднялся храм Матронушки Московской...
Застенчиво и тихо говорили
Вы о заветной радости великой,
А я поодаль, в уголке застолья,
Сидел печальный, мрачный, отрешённый,
Давно от пут безверия ушедший,
Тех тяжких пут, которыми система
Всеобщей человеческой свободы
И поголовного людского счастья
Умы и души наши спеленала.
Сидел в углу застолья мрачно, хмуро,
Давно перечитавший горы книжек
Мыслителей и мудрецов столетий,
Уже давным-давно пришедший к Богу,
Уверовавший в Троицу Святую,
Воздвигшую своей великой силой
Весь этот мир, суровый и прекрасный.
Сидел уверовавший,
но пока что
Ещё ни капельки не испытавший
Любви горячей ни к святым, ни к Богу,
Ни к Божьей Матери,
хотя безмерно
Хотел такой любви и часто думал
О том, что нужно сделать мне,
чтоб душу
Крупица солнца жарко озарила.
Я приучил себя читать молитвы,
Когда вставал от сна и спать ложился,
И Сына Божьего в дневных заботах
Простить меня за всё просил всечасно.
Я милостыню подавал убогим,
И в церкви заходил и ставил свечки,
И после долгого приготовленья
Крестился в небольшом старинном храме,
И Всенощные все, и Литургии
Стал посещать, –
да только искра Божья,
Та, что любовью к Господу зовётся,
В холодную всё не входила душу...
Но слово о молитве, о блаженной,
О тихой вашей радости лучистой,
Которое в застолье прозвучало,
Без тени назиданья, незаметно
В моё упало сердце –
так, наверно,
В распаханную землю в день весенний
Почти невидимо ложится семя
И прорастает...
И во мне однажды
Возникла мысль, что если обделён я
Любовью к Богу, – то лишь и повинен
В беде моей, не кто-нибудь, а сам я.
И, стало быть, молиться надо Богу,
Молиться долго, чисто, напряженно,
Чтоб Он помог изжить мою пустыню
Бесплодную, полить ее слезами
И оживить.
И начал я молиться,
Молиться чисто, долго, напряженно,
Прося любви к Создателю Вселенной
И к человекам, грешным и безгрешным.
И вот, готовясь как-то к Причащенью,
Я совершенно новыми глазами
Вдруг прочитал знакомые мне строчки
О том, что как бы ни хотел причастник,
Он не получит благодати,
если
Недобрый умысел о ближнем держит
И если даже незаметно, тайно
Его своей любовью обделяет.
И тут я сразу вспомнил человека,
С которым жил в иные дни в согласьи,
А иногда – враждуя откровенно.
И пал я перед Спасом на колени,
И этот тяжкий грех просил простить мне,
И в мыслях к человеку обратился
И тоже кротко попросил прощенья.
И только приобщился Тайны в храме,
Как ощутил в душе своей крупицу,
Свет и тепло ее так жарко грели,
И долго я с той памятной минуты
Испытывал высокое паренье.
И все заботы суетного мира,
Все нерешённые его проблемы
Куда-то в беспределье отступили,
И было в сердце имя человека,
Которому простил я все обиды,
И полюбил его, как дети любят,
И Бога полюбил. И верил в это.
И это ощущал...
Я шёл из храма.
Вовсю сияло мартовское солнце,
Разбрасывая огненные блики
По лужам, окнам и деревьям голым,
И звонко вдоль дорог ручьи журчали,
И мне казалось – это не от солнца
Растаял снег, а от моей крупицы,
Которая зажглась в душе счастливой.
И вдруг подумалось:
как в Божьем мире
Всё праведно и чисто, и прекрасно!
Какою всё пронизано любовью!
Какою строгостью,
чтоб мы ни шагу
От радостной любви не отступили!
Обидел ближнего, –
и благодати
Ни капельки малейшей не получишь,
И в мире не найдёшь дороги узкой,
И в Царство Божие вовек не внидешь...
Великий нам урок!
Но постоянно
Пренебрегаем мы уроком этим.
Я, грешный, первый им пренебрегаю,
Гордыне предаюсь, тщеславью, гневу,
Кого-то критикую, осуждаю,
Опасно удаляясь от смиренья.
Но, слава Богу, в том застолье давнем
Оброненное тихо вами слово
Вдруг зазвенит,
и жгучий лад молитвы
Опять, опять приносит обновленье...
Совсем недавно телепередачу
Смотрели мы о матушке Матроне,
Как обрели ее святые мощи;
И вспомнилось,
что с дивной этой датой,
Елена Анатольевна, –
в соседстве
И вашего рожденья день.
Наверно,
Недаром ваши судьбы так сроднились
И в узелок живучий завязались.
И в осмысленье этого единства,
И тайного, и явного, как небо,
Я, помолившись, сел за стол
и вскоре
Вам мартовское написал посланье.
А критик,
что в неведомом пространстве,
Во времени далёком и туманном
Вдруг вспомнит обо мне...
Ну что же!
Может,
Он и не вспомнит,
ну а если вспомнит,
Господь его легонечко поправит
И тихие слова обронит в сердце,
Что вся Вселенная не перевесит
Одной души,
и ничего нет в мире
Важнее и ценнее человека
И радостной любви к нему,
а значит,
И к Богу-Вседержителю...
Так скажет
Ему Творец на брань его...
Но, впрочем,
На это не моя да будет воля,
Но только лишь Твоя, Отец Небесный.
* Прошу читателей молиться за выздоровление отца Владимира Зязева.
